Брайан Олдисс - Три вида одиночества
Модсли задумчиво смотрел на гладь океана, отличавшуюся некой пустотой вечности.
— М-м-м… Действительно, что-то навевает мне грусть. Что-то, не поддающееся точному определению. Но я всегда считал, что виной тому ход времени, а не мое сердце.
Кукла ответила пренебрежительным смешком.
— Время никуда не уходит. Это всего лишь миф, сотворенный людьми. Время со всех сторон окружает нас, обволакивает, как желе. Проходит лишь человеческая жизнь.
— Но я пытаюсь сказать… я действительно не знаю, что на самом деле вызывает у меня грусть.
— Тогда ты, наверное, плохо знаешь самого себя! — заявила кукла. — У меня ничто не вызывает грусть, за исключением, пожалуй, щепки в моей заднице. — Кукла сделала пару шагов по берегу, заложив руки за спину. Не оборачиваясь к человеку, она сказала: — Нет, мне никогда не бывает грустно. И никогда не было, даже в мою бытность юным деревцем. Я могу представить себе, что такое грусть, это что-то вроде пригоршни опилок. Мне становится тревожно, когда ты говоришь, что тебе грустно. Ты знаешь, что кажешься мне божеством? Я места себе не нахожу, когда вижу, что ты чем-то опечален.
Человек печально усмехнулся.
— Вот потому-то я стараюсь не говорить тебе о горе и тоске, поселившихся в моем сердце.
Кукла вернулась к нему и села рядом, опершись подбородком о сложенные на коленях руки.
— Мне не хотелось расстраивать тебя. Это действительно не мое дело.
— Как знать, может быть, и твое.
Затем оба погрузились в молчание. Над бескрайней гладью океана восходило солнце, отыскавшее в своей палитре изумительной красоты оттенки золота.
Первой молчание нарушила кукла:
— Так что это такое — «грусть»? То есть я хочу знать, как часто ты бываешь грустным?
— Грустным? Понимаешь, печаль — это счастье наоборот. Нам, людям, приходится мириться с этим. Быть человеком — нелегкий труд.
— И так у вас всегда? Значит, поэтому тебе кажется, что ты должен собирать потрепанные закаты?
У Модсли, видимо, вызвало раздражение то, что какая-то кукла донимает его вопросами.
— Уходи, прошу тебя! Оставь меня в покое. Довольно! Ты задаешь бессмысленные вопросы!
— Но с чего им быть бессмысленными? В конце концов, мои вопросы — это твои вопросы.
— Почему ты так решил?
— Я всего лишь твое эхо, возникающее после того, как все сказано и сделано, — ответила кукла.
Человек никогда еще не размышлял именно таким образом. Он понял, что, возможно, всю свою жизнь слышал лишь собственное эхо и что его мораль, которой он так гордился, была лишь отказом на просьбы других людей впустить их в его жизнь.
Он оставил куклу на берегу, а сам отправился посмотреть, как поживает его закат. Когда Модсли притащил поблекшие цвета к клетке, стоявшей в чаще тропического леса, то увидел, что остальные закаты потемнели от времени подобно старым газетам или давно снятым с домов флагам.
Получив это письмо, Гертруда пришла в ярость. Она была убеждена в том, что дело Модсли — плод воображения ее мужа. Гертруда позвонила Борегарду в Оксфорд и оставила для него сообщение на автоответчике, приказав больше никогда ничего не сообщать ей об этом деле.
Однако судья отправил ей еще одно письмо, оправдавшись тем, что ему показалось, будто Гертруде хочется узнать о том, как все закончилось.
На следующее утро, когда Модсли гулял вдоль кромки воды, к песчаному берегу причалила моторная лодка. Из нее выпрыгнула женщина. На ней был белый хлопчатобумажный костюм. На поясном ремне — кобура с пистолетом. Хотя ее отличала спортивная осанка, Модсли разглядел, что незнакомка давно уже не юного возраста. Морщинистая шея. Пигментные пятна на руках. Однако улыбка у нее была приятная, светлые волосы хорошо покрашены, скрывая седину.
— Наконец-то я вас нашла, — сообщила она. — Я из чилийского Лесного комитета. Я приехала сюда, чтобы спасти вас.
Модсли очень удивился и застенчиво спросил, не ее ли он когда-то любил, а затем отверг в далекие ориельские дни.
— Жизнь не столь проста, как кажется, — рассмеялась незнакомка. — К тому же я была в Уэдхеме. Прыгайте в лодку!
Модсли подумал о деревянной кукле и своем хранилище использованных закатов. Затем все-таки прыгнул в лодку.
Там и состоялось его свержение с престола.
— Леди и джентльмены, — сказал я, — из-за невнимательности этого человека кукольный народ теперь исчисляется многими тысячами особей. Первая кукла размножилась бесполым путем, и способ этот продолжили ее потомки. Они теперь уничтожают тропические леса — вырубают их для создания собственных тел, — и эта часть земного шара затемнена угасающими закатами. Наиболее подходящим наказанием за содеянное мне представляется пожизненное заключение.
На этом сегодняшнее письмо к тебе, моя дорогая Герти, я заканчиваю. Я, разумеется, скучаю по тебе. Иначе не стал бы тратить время на сочинение всяких сказок. Надеюсь, вы с Катериной испытываете райское блаженство, наслаждаясь морем, и скоро решите вернуться обратно в Оксфорд. Юбилей празднуется через десять дней. Было бы неплохо, если бы вы находились рядом со мной. В этом году мероприятие состоится во «Всех душах».
Вы — надежда и вдохновение моей жизни. Я боготворю вашу красоту и очарование ваших душ. Возвращайтесь скорее!
Любящий вас Бо. 2. Наивный художникАртур Сканнерсман купил особняк в горах прямо над Антибом. Он также снимал дом в Санта-Барбаре. Еще он обзавелся яхтой в Ницце, и эта яхта так ни разу не вышла из бухты в море. Сканнерсман устраивал шикарные вечеринки в Лондоне, Париже и Нью-Йорке. Он пожертвовал университету Оксфорда два миллиона долларов на устройство нового института искусств, который должны были возвести на месте Рэдклиффской больницы. Свой гардероб он обновлял каждый день.
Артур Сканнерсман был повсюду. Нет такого места, где не мелькало бы его лицо. Подруг у него было великое множество. С каждой из них Сканнерсман обращался хорошо, но как-то небрежно. Его нисколько не интересовал их внутренний мир. Ходили слухи, что иногда он спал между очередной своей пассией и ее сыном. Душок скандала лишь подогревал к нему всеобщий интерес.
Артур Сканнерсман был художником века. Он прославился еще в стенах Оксфорда. Его картины и рисунки продавались за огромные деньги. Его работы для кино и балетных постановок оплачивались чрезвычайно щедро. Темы его творений были самыми разнообразными. Казалось, нет ничего такого, что было бы неподвластно его кисти. Имя Сканнерсмана было у всех на устах.
Его друзья замечали, что иногда Сканнерсман исчезал сразу на несколько недель, не давая о себе знать. После долгого отсутствия Артур возвращался с новыми работами — набросками, макетами, портретами… По возвращении в общество он обычно устраивал вечеринку. На ней появлялись все, кто имел удовольствие принадлежать к кругу друзей и знакомых знаменитого художника. Сам Артур обожал на таких вечеринках петь. Иногда он импровизировал — пел песни, которые рождались прямо в момент исполнения. Присутствующие приходили в восторг и умиление. Музыкальные номера таких мероприятий записывались, а затем выпускались на дисках. Раскупались они просто молниеносно. Каким же чародеем от искусства он был!
Разумеется, Сканнерсман был человеком разносторонним. Поразительно разнообразны формы искусства, которыми он очаровывал весь мир. Блистающий, роскошный, богатый мир, очарованный и плененный Сканнерсманом. Все, что связано с его именем, имело небывалый успех без каких-либо существенных усилий с его стороны.
Так было до момента, пока один влиятельный критик не раскритиковал разносторонность Сканнерсмана, назвав ее беспочвенной, безродной, не имеющей национальных корней. После этого Артур бесследно исчез. Репортеры всего мира клятвенно пообещали отыскать его, однако слова своего так и не сдержали.
Им и в голову не приходило обратить свои взоры на крошечный норвежский городок в двадцати милях к югу от Осло. Местечко это называлось Дикстад. Дом, который Сканнерсман купил там, был самым обычным домом, расположенным на обычной улице напротив здания почты.
В доме Сканнерсмана жила также и домоправительница, ее звали Беа Бьёрклунд. Беа была типичной норвежской крестьянкой. Она никогда в жизни не слышала об Артуре Сканнерсмане, зато прекрасно разбиралась в ловле макрели.
Беа имела самую заурядную внешность, отличалась спокойствием и склонностью к полноте. Свои светлые волосы она заплетала в косы и укладывала в корону, напоминавшую декоративные колосья, которыми украшают каравай хлеба. У нее были хорошие здоровые зубы и голубые глаза. Беа обстирывала Сканнерсмана, готовила ему пищу и убирала в комнатах, а через два месяца уступила его просьбе, распустила косы и легла с ним в постель.
