Ричард Матесон - Тест
Он закрыл часы и отложил в сторону.
— Давай я возьму твои часы, — сварливо произнес он. — Поищу тебе завтра приличное… э… стекло.
— Все нормально, папа. Это всего лишь старые часы.
— Все нормально, — передразнил Том. — Все нормально. Просто дай их мне. Я подышу тебе хорошее… стекло. Такое, которое не разобьется, не разобьется. Просто дай их мне.
Затем Том выполнял задания с деньгами вроде: «Сколько четвертаков в пятидолларовой купюре?» или «Если из доллара вычесть тридцать шесть центов, сколько мелочи у вас останется?»
Отвечать нужно было письменно, и Лэс сидел, засекая время. В доме было тихо, тепло. Все казалось совершенно нормальным и обыкновенным, когда они вдвоем сидели здесь, а Терри шила в гостиной.
В том-то и состоял ужас.
Жизнь текла как обычно. Никто не заговаривал о смерти. Правительство рассылало письма, и люди проходили тесты, тех, кто проваливался, просили явиться в государственный центр на инъекцию. Закон действовал, уровень смертей был стабильным, популяция поддерживалась на определенном уровне — все официально, анонимно, без криков и сожалений.
Но ведь убивали людей, которых кто-то любил.
— И нечего тебе смотреть на часы, — сказал отец, — Я вполне могу справиться с этими вопросами без того, чтобы ты… смотрел на часы.
— Папа, экзаменаторы будут смотреть на часы.
— Экзаменаторы — это экзаменаторы, — отрезал Том, — Ты же не экзаменатор.
— Папа, я пытаюсь помочь те…
— Хорошо, так помогай же, помоги мне. Не сиди здесь, таращась на свои часы.
— Это твой тест, папа, а не мой, — начал Лэс, гневный румянец вспыхнул на лице. — Если…
— Мой тест, да, мой тест! — внезапно разъярился отец. — И похоже, все вы его ждете не дождетесь? Все ждут этого… этого…
Слова опять подвели его, сердитые мысли громоздились в мозгу.
— Не надо кричать, папа.
— Я не кричу!
— Папа, мальчики спят! — внезапно вмешалась Терри.
— Мне плевать, если…
Том неожиданно замолчал и откинулся на спинку стула, карандаш незаметно выскользнул из пальцев и покатился по скатерти. Том дрожал, впалая грудь поднималась и опадала толчками, руки на коленях неукротимо тряслись.
— Хочешь продолжить, папа? — спросил Лэс, проглотив обиду.
— Я не прошу многого, — бормотал, обращаясь к самому себе, Том. — Не прошу многого от жизни.
— Папа, будем продолжать?
Старик оцепенел.
— Если у тебя есть на это время, — произнес он размеренно, с достоинством. — Если у тебя есть время.
Лэс взглянул на бумаги с заданиями, пальцы быстро переворачивали сшитые листы. Психологические вопросы? Нет, их он задавать не будет. Как можно спрашивать своего восьмидесятилетнего отца о взглядах на секс? Своего сурового отца, самым безобидным замечанием которого было бы «непотребство».
— Ну так что? — повысив голос, спросил Том.
— Да вроде ничего не осталось. Мы уже почта четыре часа занимаемся.
— А что на тех страницах, которые ты пропустил?
— Там почти все касается… медосмотра, папа.
Он увидел, как сжались губы отца, и испугался, что тот снова будет спорить. Но все, что сказал его Том:
— Добрый друг всегда поможет. Добрый друг.
— Папа…
Голос Лэса сорвался. Нет смысла говорить. Том прекрасно знал, что доктор Траск не сможет выправить хорошего заключения о здоровье и в этот раз, как делал это для всех предыдущих тестов.
Лэс понимал, как испуган и уязвлен старик, ведь ему придется снимать одежду и стоять перед врачами, которые будут тыкать в него, выстукивать, задавать оскорбительные вопросы. Он знал, как отца страшит тот факт, что, когда он будет одеваться, за ним станут подглядывать в глазок, делая пометки в карте по поводу того, насколько хорошо ему это удается. Он знал, как боится отец того, что, когда он будет есть в государственном кафетерии в перерыве (а тест длится весь день), на него будут устремлены чьи-то глаза, отмечающие, не уронил ли он вилку или ложку, не опрокинул ли стакан, не закапал ли соусом рубашку.
— Они попросят тебя написать свое имя и адрес, — сказал Лэс, надеясь отвлечь мысли отца от медосмотра: старик всегда гордился своим почерком.
Делая вид, что это не доставляет ему ни малейшего удовольствия, старик взял ручку и начал писать. Я их всех одурачу, думал он, пока ручка скользила по бумаге, оставляя сильные, уверенные линии.
«Мистер Томас Паркер, — написал он, — Нью-Йорк, Блэртаун, Брайтон-стрит, 2719».
— И еще сегодняшнюю дату, — сказал Лэс.
Старик написал: «17 января 2003 года» — и что-то холодное растеклось по его венам.
На завтра назначен тест.
Они лежали рядом, не спали оба. Они почти не разговаривали, пока раздевались, только когда Лэс наклонился, чтобы поцеловать ее на ночь, она прошептала что-то, но он не расслышал.
И вот теперь он развернулся с тяжким вздохом и посмотрел ей в лицо. Она в темноте открыла глаза и тоже посмотрела на него.
— Спишь? — спросила она тихо.
— Нет.
Больше он ничего не сказал. Он ждал, чтобы начала она.
Однако она не начинала, и спустя несколько мгновений он произнес:
— Что ж, мне кажется, все… кончено.
Завершил фразу Лэс тихо, потому что ему не нравились эти слова, они звучали до нелепости мелодраматично.
Терри ответила не сразу. Словно размышляя вслух, она произнесла:
— Возможно, что еще есть шанс…
— Нет, — напряженно оборвал Лэс. — Он ни за что не пройдет.
Слышно было, как Терри проглотила комок в горле. Только не говори этого, думал он, умоляю тебя. Не говори мне, что я повторяю это на протяжении пятнадцати лет. Сам знаю. Я говорил так, только потому что верил, что так и есть.
Неожиданно он вдруг пожалел, что не подписал «Заявление об устранении» еще много лет назад. Им отчаянно нужно было избавиться от Тома, ради счастья их детей и их самих. Но только как можно облечь эту необходимость в слова, не ощущая себя при этом убийцей? Не скажешь же ты: «Надеюсь, что старик провалит тест, надеюсь, его убьют». Однако что бы ты ни сказал, все будет лишь лицемерной заменой этих слов, потому что чувствуешь ты именно это.
Доклады, забитые медицинской терминологией, думал он, диаграммы, отражающие падение урожаев зерновых, снижение уровня жизни, рост числа голодающих, ухудшение здоровья — все эти аргументы, чтобы принять закон, все они были ложью, наглой, плохо прикрытой ложью. Закон был принят, потому что люди хотели, чтобы их оставили в покое, они хотели жить своим умом.
— Лэс, а что, если он пройдет? — спросила Терри.
Он почувствовал, как руки вцепляются в матрас.
— Лэс?
— Не знаю, милая.
— А должен знать. — Голос ее стал жестким. Это был голос человека, теряющего терпение.
Он замотал головой по подушке.
— Милая, не начинай. Умоляю.
— Лэс, если он пройдет тест, это означает еще пять лет. Еще пять лет, Лэс. Ты задумывался о том, что это такое?
— Милая, он не сможет пройти тест.
— Но что, если пройдет?
— Терри, он не смог ответить на три четверти вопросов, какие я задал ему сегодня. Он почти не слышит, зрение плохое, сердце слабое, артрит. — Лэс беспомощно ударил кулаком по кровати. — Он не пройдет даже медосмотр.
Все тело Лэса окаменело от ненависти к самому себе за то, что пытается уверить Терри в неизбежном провале отца.
Если бы только он мог забыть прошлое, воспринимать отца таким, какой он сейчас — беспомощный, почти слабоумный старик, который мешает им жить. Но было непросто забыть, как он любил и уважал отца, как они выезжали за город, ходили на рыбалку, долгие ночные разговоры и все то множество событий, которые они пережили вместе.
Вот почему он так и не собрался с духом, чтобы написать заявление. Надо было заполнить простую форму, гораздо проще, чем пять лет ждать очередного теста. Но это все равно что перечеркнуть всю жизнь отца, попросить правительство вывезти его на свалку, как какой-то старый хлам. Он никогда не пошел бы на это.
И вот теперь отцу восемьдесят, и, несмотря на все высокоморальное воспитание, несмотря на усвоенные в течение жизни христианские принципы, они с Терри ужасно боялись, что старый Том пройдет тест и проживет с ними еще пять лет — еще пять лет шарканья по дому, полубезумных нотаций, разбитой посуды, желания помогать, которое приводит только к тому, что он путается под ногами и превращает их жизнь в сплошную нервотрепку.
— Тебе бы поспать, — сказала Терри.
Он старался, но не мог. Он лежал, глядя в темный потолок, пытался отыскать ответ и не находил его.
Будильник прозвенел в шесть. Лэс вставал не раньше восьми, но он хотел проводить отца. Он выбрался из постели, тихо оделся, стараясь не разбудить Терри.
Но она все равно проснулась и поглядела на него, не отрывая головы от подушки. Секунду спустя она приподнялась на локте и устремила на него сонный взгляд.
