Олег Овчинников - И все будет…
Рыжеволосая продавщица Людмила… Ольга все время забывала ее отчество. Что-то примитивное – то ли Валерьевна, то ли Витальевна. Старше Ольги не больше чем на пять лет. Максимум – на семь. Но обладает таким внушительным видом, что невольно хочется назвать ее по имени – отчеству. Может – Васильевна?
Рыжеволосая продавщица Людмила покидает свое насиженное место – на стуле с высокой спинкой, за давно бездействующим кассовым аппаратом, где обитает всегда, когда нет покупателей – и идет к ним навстречу, на ходу примеряя на лицо свою дежурную улыбку. Ее манера беседовать, постоянно глядя исподлобья прямо в глаза собеседнику, и кокетливо прикрывать рот, когда смеется (на самом деле, у Людмилы не хватает одного зуба слева на нижней челюсти) – все это очень раздражает Ольгу. Но продавщица, похоже, этого не замечает и говорит, говорит, говорит… Даже когда Ольга сразу по приходу узнает, что нужных ей продуктов сегодня нет, ей редко удается покинуть магазин раньше, чем через пятнадцать минут.
А что делать? Таков ритуал.
В конце концов, разве не вся наша жизнь, сложена, как из кирпичиков – из маленьких ритуалов, незаметных привычек и негласных традиций? И разве не они помогают человеку остаться самим собой, не согнуться под ударами судьбы, создавая хотя бы иллюзию стабильности даже в самой нестабильной ситуации?
Ой, как она рада их видеть! А то сидит тут все одна, да одна. Ну, как дела у маленького? Это хорошо, хорошо. Главное – чтобы здоров. Ой, а он не слишком сильно закутан? Слишком утеплять – это ведь тоже вредно. Ну хоть бы личико. Тут то, в помещении, безопасно. Ладно, ладно, пусть так. А глазки то, глазки! Весь в мамочку. Вон как уставился! Как будто что понимает. Он как, не сильно капризничает? А ночью? Ну, тут уж ничего не поделаешь. Все они, мужики…
Фраза так и остается незаконченной, но обе они понимают, что было бы гораздо спокойнее, если бы она и не начиналась. Мгновение тишины, заполненное неловкостью.
Ну ничего, ничего… Нет, еще не приезжала. Может быть – в пятницу. Хотя разве можно сейчас с уверенностью… Нет, крупы нет. Никакой. Зато, ха-ха, мяса – хоть заешься. Станешь тут, на такой работе… Да, она отложила бутылочку. Специально для них. За окошко, в сетке вывесила. Да, как морозильную то переоборудовали под… ну, сами понимаете… так только за окошко. А грудь что, совсем не берет? Взрослеет, взрослеет. Просто на глазах… Да нет, не должна. Просто ледяная. Надо будет дома подождать, пока оттает. Только не нужно кипятить, а так чтобы, само.
Ольга продолжает благодарно кивать и начинает пятиться к выходу.
Да не за что. Хорошо, если привезут. Обязательно отложит. Всегда рада. А то одной здесь иногда так…
Интересно, умолкла ли она там, за закрытой дверью, когда поняла, что осталась одна? Или так и продолжает свой монотонный диалог с тенью?
Неприятная женщина. Слишком нервная. Если пообщаешься с ней достаточно долго – сама становишься нервной. Одинокие – они все такие. И ребенка все время норовит потрогать. А кто знает, что она этими руками… Раз у них там даже продукты на полу свалены. Нехорошо, конечно, так думать, но… Нет, все-таки крайне неприятная женщина!
Ольга не удивится, если вдруг выяснится, что она иногда по вечерам наведывается в морозильную, чтобы… ну, сами понимаете.
Теперь домой через бывший Детский Парк. Вид голых, мертвых деревьев, почти до самой верхушки покрытых густым серым мхом, повергает в уныние. Зато так гораздо короче.
Налетевший порыв ветра раздувает полы плаща. Привычным движением Ольга подгибает края одеяла, чтобы ребенку стало теплее. Проверяет, на месте ли со…
…седнего дома. И как она не замерзает, сидя вот так, неподвижно? Или она уже давно умерла, примерзнув к лавке?
Нет, глаза у старухи живые, взгляд их прикован к Ольге и коляске с ребенком.
– Здравствуйте, – неуверенно произносит Ольга.
Старуха молча совершает легкий кивок.
Ольге показалось или ребенок действительно шевельнулся? Дом надежно защищает от ветра, Ольга берет сына на руки.
– Мама! – отчетливо произносит он и повторяет чуть тише, – мама…
А ведь Людмила права. Действительно растет на глазах. Вот, даже голос, еще недавно тоненький, как соль-диез второй октавы, сейчас окреп, в нем явно проступают… нет, еще не мужские, но… мальчуковые интонации.
Ольга вспоминает, как год назад, когда мир еще не был похож на медленно вымирающий сумасшедший дом, она зашла в универмаге в отдел игрушек. На пятом месяце беременности ее часто влекло в подобные места. Не так, конечно, как к стойке буфета, на которой выставлена картонная тарелочка с эклерами, но тоже весьма ощутимо. Куклы или машинки? – пыталась угадать она.
Ольга рассматривала витрину с мягкими игрушками, когда какая-то пожилая женщина внезапно обернулась к ней от прилавка, указала на головоломку в картонной коробке и спросила: «Скажите, как по-вашему, эта игра – девчачья или сугубо мальчуковая?»
Ольга тогда не нашлась, что ответить.
Сейчас от этого воспоминания ей становится веселее.
Выражение удивления в глазах старухи забавляет Ольгу. Еще в них читается немой вопрос, с трудом облекаемый в словесную форму:
– М-мальчик? – голос хриплый от волнения. А может – от долгого пребывания на морозе.
Теперь уже Ольгина очередь молча кивать. Она хорошо понимает причину волнения старой женщины и успокаивающе улыбается ей.
– Значит…
В глазах старушки появляется предательский блеск, но изменившийся узор вертикальных складок на ее лицевой повязке говорит, что она улыбается. Как там было в песне? Смех и радость мы приносим людям?
– Да, – соглашается Ольга и заканчивает фразу за нее. – У нас есть будущее.
В ее словах нет пафоса, только спокойная уверенность.
Старушка медленно, с трудом встает со скамейки, подходит поближе. Ее рука – в такую погоду и без перчаток? – тя…
…желовато, особенно если учесть, что этаж седьмой, а лифт последний раз работал… Дай Бог памяти… В общем, это было в последний раз.
Ольга перекладывает ребенка в левую руку, чтобы достать из кармана ключи.
Ребенок чуть слышно произносит:
– Ма… – и внезапно замолкает.
Ключи с громким звоном падают на каменный пол подъезда.
Ольга берет ребенка двумя руками, подносит к своему лицу и несильно встряхивает.
Нет, по-прежнему молчит.
Но это еще не повод впадать в панику.
Может быть все просто? Как с теми кварцевыми часами, которые она сначала приняла за механические. Когда она подумала, что часы сломались, а у них на самом деле просто сели батарейки.
Господи, пусть это будут просто батарейки, хорошо? Прости нам грехи наши, Господи! Или что там надо говорить?.. Прости, даже те, которые мы не совершали. Помоги нам сохранить здравость наших рассудков и чистоту наших ду…
…ша, вытираясь голубым махровым полотенцем.
Нужно спать. Завтра будет новый день, он принесет с собой новые проблемы, а сейчас – нужно спать.
Отход ко сну – тоже ритуал. И чем больше в нем этапов, тем проще заснуть.
Сначала – горячий душ.
Потом – теплое молоко, прямо из бутылочки.
Теперь – лечь на левый бок и постараться ни о чем не думать.
Глупые, глупые мысли. Зачем вы преследуете меня?
Одна, самая назойливая, бумерангом возвращается снова и снова, не дает заснуть.
Скажите, как по-вашему, этот мир – мальчуковый или сугубо девчачий?
Уходите, глупые мысли. Вы не найдете здесь благоприятной почвы. Поищите кого-нибудь с менее стабильной психикой.
Взгляд цепляется за последние фрагменты ускользающей реальности: сваленные в углу бесформенной грудой детские вещи; фотография пучеглазого младенца под стеклом, вот уже два месяца как перекочевавшая на верхнюю книжную полку – поближе к фотографиям Ольгиного отца и бывшего мужа; отклеивающийся кусок обоев с нарисованным бутоном неизвестного цветка коричневого цвета.
Пусть другие жертвы бессонницы считают до ста, а мы —
ЦВЕТОК С ОБОЕВРАСЦВЕЛ ВНЕЗАПНО ЗА НОЧЬ.НО В ВАЗЕ УМЕР.И последняя мысль, балансирующая на грани между сном и реальностью:
Батарейки! Нужно не забыть завтра заменить батарейки…
И все будет хорошо.
И все будет…
июнь 1998
