Александр Етоев - Человек человеку Лазарь
– Ларин! – услышал я голос Жогина. – Ларин, ты жив? Иди к нам, мы его нашли.
– Черта с два, – сказал я негромко, опорожняя у Козлова карман. Пистолет был у Козлова хороший, именной – на матовой рукоятке я прочитал слова: «Капитану Зайцеву за мужество и отвагу».
– Ларин!
Я снял пистолет с предохранителя и руку с ним положил Козлову на плечо. Тот вздохнул и дернул коленом.
Надо было решаться: пистолет – все-таки козырь. Или бежать вперед, или же отступать и как-нибудь пробираться в обход, чтобы зайти им с тыла. «Людишки. Дерьма кусок». Так о них говорил Козлов. Что правда, то правда.
Я решил отступать и стал оттаскивать тело Козлова за ближайший песчаный холм. В воздухе затрещали выстрелы – они поняли мой маневр и пытались мне помешать. Я был уже близ бархана, когда тело Козлова обмякло и сделалось тяжелым, как камень. Я проволок труп еще метр или два, потом бросил и, извиваясь ящерицей, отполз в безопасную зону.
Можно было передохнуть. Я отвернул вентиль обогатителя и угостил себя двойной порцией кислорода. Голова стала ясной, и я вдруг вспомнил про ключ. Но, видно, не один я подумал об отрезанном пальце капитана: за песчаным бугром песок скрипел и пересыпался – кто-то подбирался к трупу с другой стороны бархана.
Я осторожно – сначала флягу с водой, только потом голову – высунулся и осмотрелся. Труп лежал, где лежал, но сейчас почему-то казался огромным, не таким, каким я его оставил лежать. Но это еще ничего. Главное – труп шевелился.
У меня чуть челюсть не отвалилась. Я метнулся за скос бархана и недобрым словом помянул Господа. Оживающих мертвецов мне еще видеть не приходилось. Между тем шаги за холмом делались яснее и громче – видно, у того, кто двигался с другой стороны, нервы были покрепче.
«К черту! – я ударил кулаком по песку, так, что заболели костяшки. – Если ты одолел живого, то и мертвого как-нибудь одолеешь».
Пересиливая отвращение, я выглянул из-за песчаного бруствера и посмотрел на труп. И все понял. Песчаники! Это они облепили тело и, раздирая клочья комбинезона, поедали мертвую плоть.
Противно засосало под сердцем. Я поднял пистолет и, не целясь, нажал на спуск. Плечо тряхнуло от выстрела. За барханом что-то с шумом упало в песок, а тело Козлова замерло и от него во все стороны побежали перепуганные зверьки.
– Ларин! Не стреляй! Это ошибка. Мы думали, ты – Козлов, – закричал из-за холма Жогин.
«Индюк думал». Я осторожно подполз к телу, готовый в любую секунду выстрелить.
– Ларин! – Жогин вылез из песчаной воронки и поднял над головой руки. – У меня ничего нет.
Я целился очень медленно. Жогин стоял бледный, словно вареная рыба, лишь криво темнел на лице сбившийся круг респиратора, да слепо отсвечивали очки.
– Ну? – сказал я ему. – Считаю до двух. Раз.
Жогин тряхнул рукавом и на песок упал пистолет.
Я усмехнулся:
– Все? На тебя не похоже.
– Сейчас. – Жогин вывернул локоть, и на песке рядом с первым оказался второй. Носком ботинка Жогин отбросил их в мою сторону. – Все, – сказал он, сглатывая комок.
– Допустим, – ответил я. – Григорьев с вами?
– Там, – Жогин кивнул за барханы.
– Мертвый? – я поднял и опустил ствол.
Жогин засмеялся и едва заметно кивнул.
– А контейнер?
Ответить он не успел. Узкий голубой луч ударил в небо из-за барханов. Уши заложило от свиста. Луч стал шириться и расти, волна холодного воздуха окатила меня с головой. Я увидел, как падает на песок Жогин и откатывается за ближайший холм. Край неба сделался темным, тяжелая песчаная туча выползла из-за горизонта и быстро поползла в мою сторону. Потом в ее сердцевине вспыхнуло огненное яйцо, и небо раскололось на части.
Очнулся я под чем-то тяжелым. Кожа на щеке была стянута и покрыта ссохшейся коркой. Ничего не болело. Я осторожно освободился от груза и увидел, что лежал под мертвым Козловым. И засохшая кровь на щеке была его кровью.
«Ласточка», – я приложил к виску холодную сталь ствола, потом вздохнул и на секунду закрыл глаза. Так я с ней попрощался.
Футляр, в котором был спрятан палец, я нашел у Козлова за поясом, вытащил и переложил к себе.
– Эй! – услышал я голос Григорьева. – Жогин! Ты жив?
Григорьеву никто не ответил. Он, как солдат в атаке, перебегал от бархана к бархану, бежал и выкрикивал на бегу:
– Жогин! Жогин!
В руке он сжимал допотопный, страшный на вид пистолет, который на корабле держал в своей коллекции Зайцев.
«Неужели такой стреляет? Вернее всего этот монстр не более как пилюля от страха – психологическая поддержка трусоватому по натуре Григорьеву».
– Жогин!
Сейчас он бежал по открытому бугристому склону, метрах в сорока от меня. Двигался он не быстро, то и дело цепляясь ногами за гребни песчаных волн и с трудом удерживая равновесие. Не попасть в такую мишень мог лишь пьяный или ленивый. Когда я поднял пистолет, Григорьев остановился и замер. Но увидел он не меня, смотрел он в сторону, за высокий бархан, поднимающийся среди других островерхой складчатой пирамидой. Я еще не нажал на спуск, а он вскрикнул, словно обжегся и медленно двинулся по направлению к пирамиде. Я видел, как напряжено его тело, как он боится идти, как подгибаются ноги, а пугало, что зажато в руке, пляшет, будто живое. Не дойдя нескольких метров, он остановился и закрыл пистолетом лицо. Потом повернулся резко и, видно, хотел побежать, но вдруг упал, и даже я на таком расстоянии увидел, как на выцветшей ткани комбинезона распускается красный цветок.
Вот так я сэкономил на пуле – знать бы, за чей счет. Я мысленно перетасовал карты, благо их оставалось четыре. Три короля и дама. Жогин – возможно, но вряд ли. Жогин прост, хоть и считает себя хитрецом. Скорее уж Алапаев. Или Яшин. Или Родионова. Кто из них остался на «Ласточке» – Яшин или она? Или сбежали вместе, а «Ласточку» взорвали потом?
Мертвый Григорьев враскорячку лежал на песке. Я, выжидая, замер, но кроме стаи песчаников, подкрадывающихся к лежащему телу, никакого движения не замечал. Так я прождал с полчаса, испытывая противника на терпение. Потом не выдержал и пополз. Голова была на удивление ясной. Рука не дрожала. А засохшую корку крови, как маска стягивающую лицо, я успел счистить песком, смачивая его слюной.
Я полз и думал о Родионовой. На «Ласточке» мы прожили с ней десять дней, до этого она жила с Зайцевым, пока его не убили. Изменяла она мне редко, один раз я заставил ее ночевать с Жогиным, чтобы узнать про Козлова. Если Яшин ее убил – жаль. До ближайшей женщины – десять недель полета.
Чем ближе я подбирался к бархану, тем труднее становилось ползти. Дело было не в страхе. И реакция на гибель Григорьева здесь была ни при чем. Песок оставался прежним, его волны и пестрые гребни привычно врезались в кожу. Мозг привычно гасил болевые удары и отсчитывал метры пути. Пожалуй, воздух стал вязче – признак наступившего вечера. Или все-таки помноженный на усталость страх?
До бархана оставалось немного. Между мной и волнистым склоном, круто поднимавшимся вверх, проходила гряда холмов – невысоких, каждый размером с согнутого в поясе человека. Правее, в нескольких метрах, как рваная дыра в полотне, темнело тело Григорьева.
Я взял правее. Пусть потеряю во времени, зато можно ползти, укрываясь за песчаной косой, подковой изгибающейся к востоку. Глядишь, и где-нибудь отыщется место, откуда можно будет выстрелить первому.
Скоро мне повезло – в спекшейся корке, покрывавшей ребро косы, я обнаружил трещину. В узком треугольном просвете, который расширялся на выходе, виднелась вывернутая рука Григорьева с увязшей в песке ладонью. А рядом, ближе ко мне, лежал пластиковый цилиндр размером с человеческий палец.
«Третий. – Я хотел облизать губы, позабыв про кольцо респиратора, и почувствовал горечь резины. – Значит, третий был у Григорьева. Так».
Оторвав взгляд от лежащего на песке предмета, я попытался рассмотреть то, что находилось вдали. Видимость была – хуже некуда. Красноватая глыба бархана еще просматривалась на вечереющем небе, но неясное пятно у подножья из-за расстояния и узости щели все время меняло форму, и глаз уставал смотреть. Можно было расширить щель, но получать пулю в лоб из-за собственного нетерпения не хотелось.
Выручила меня луна. Бледный призрачный круг, срезанный песчаными ножницами, возник всего на мгновенье. И в пролившемся лунном свете…
Я сжал виски и плотно закрыл глаза. Потом открыл. Луны не было. Ничего не было. Был отсвет на песчаной стене. Или игра теней.
Или морок усталости, породивший навязчивый образ. В пролившемся лунном свете я увидел лицо Родионовой. Живое. Губы полуоткрыты. Волосы рассыпаны по плечам. Глаза… Такие я видел ночами, когда она была со мной рядом.
– Нет, – сказал я себе, поднимаясь.
– Это игра теней. – Воля сопротивлялась смерти.
– Не верю, – я встал во весь рост и пошел, не ощущая тела. Ноги не слушались. О смерти я больше не думал. Глаза смотрели вперед на смутную глыбу бархана. Под ногу что-то попало. Ребристый след от подошвы пролег по мертвой ладони. Я даже не оглянулся.
