Федор Метлицкий - Остров гуннов
– Можно увидеть хозяина?
Я упал окончательно обессиленный.
Открыв глаза, увидел себя лежащим на тахте, комнату, похожую на келью с покатыми белеными стенами, несколько человек в расшитых узорами халатах. Они, смиренные, как индуистские монахи, с любопытством разглядывали меня, и мой серебристый комбинезон, прилипший к телу.
Старец с седой бородой, похожий на библейского пророка, смотрел на меня мудрыми впадинами глаз.
– Кто вие?
– Не знаю, – просто ответил я, удивленный его «вие». – Тот мир, откуда я, как будто исчез.
Но одиночества уже не было. Мне было достаточно увидеть людей, речь которых понимал.
На белых покатых стенах – что-то вроде парсун или икон: старинное аскетическое божество в музыке сфер… скрестивший ноги Будда с округлыми формами и улыбкой бесконечного добра… вычерченный тонкими линиями китайский мудрец с редкой бородкой, похоже, Конфуций… суровый бородач с прекрасным лицом – Мухаммед, в чалме и халате с узорами райских цветов. Знакомые сакральные светочи мирового мистического устремления к свету.
С самого зарождения люди, – некстати подумал я, – не только шарахались от враждебных демонов, но претворяли желание выжить и выразить себя – в одухотворенных образах своей немыслимой мечты о себе.
– Амнезия? – участливо спросил один из смиренных, поднося чашку с горячим мясным бульоном. Никогда не было так вкусно.
– Так и мы не памятуем, – неожиданно сказал старец. – Разкажи о твоем исчезнувшем свете.
В его голосе медлительная старославянская интонация. Что за язык?
Я слабым голосом сказал, пытаясь что-то вспомнить:
– Моя земля такая большая, что на ее просторах чувствуешь себя свободным, не ограниченным ничем. Только просторы и небо. Помню только ослепительную бесконечность.
– У нас все живут так, без памяти минулого и без будущего, в состоянии безсмертия.
Мое отчаяние от потери родины сменилось любопытством – я оказался в неведомом мире!
Старец погладил белоснежную бороду.
– Страна наша е остров, в безкрайнем океане около. Не имеем представы за время и пространство, малкая наша земля или большая. Мы привыкли, что нищо на свете, кроме нея, нет, и небо та океан, даже там, за хоризонтом хоризонтов, самота, одиночество ожидания. Нешто что-то случится. Всегда знали, что другой мир погиб. И тогда – увидели тебя! То означает, мы сами не едни? Е друга история! Ты для нас – сензация.
Какая-то смесь слов русского и довольно понятного славянского языка.
– Какой сегодня год?
– Лето-то? Лето 13019 от Великого Похолодания.
Я вздрогнул. Попал на 10 тысяч лет в будущее! Нет, это же допетровский календарь (почему-то в мозгу оставались такие нелепые детали). И если христианский календарь введен в 1700 году, то сейчас… примерно одно и то же время.
Со слабой надеждой я попросил:
– Помогите вернуться на родину!
Все в комнате смотрели на меня с любопытством.
– Ако ми скажешь, где она.
– Я думал, вы что-то знаете.
Старец задумался.
– Кабы мы знали… Что же с тобой справить?
Я понял, что эти смиренные помочь не могут.
– Мне надо где-то устроиться.
Старец кряхтя привстал, монах помог ему.
– Можешь жить у нас, сколько хочешь. Оправишься, покажу твою килию. Може, получится найти твой дом.
За дверью послышалась возня, и ввалился толстяк в черной форме с погонами и медальками на груди, с мощным затылком и плотными цепкими руками, за ним еще двое черных. Видно, из того большого дома, где я увидел охранника с хлыстом.
– Така че вы перехватили шпионина?
Кто этот диковинный толстяк? Мне он показался смешным, прячущим добродушие.
Монахи воззрились на него отчужденно. Тот грубым голосом предположил:
– Может, это пилот из шпионского само-лета, сваленного в наших территориальных водах? Трябва предать его властям. Там из него вытрясут всякое тое.
Монахи стали в ряд, закрыв меня.
– Оставь нито, атаман. Он не может встать. Потом, потом…
Атаман недобро-оценивающе глянул на меня.
– Мы еште зайдем. Таков общественный договор!
Они вышли. Видно, у соседей давнее недоброжелательство.
– Новые гунны, – коротко ответил старец на мой вопрос в глазах. – Так они себя называют.
Я был благодарен, что меня оставили в обители доброго старика. И знал, что уже никогда не буду в абсолютном одиночестве.
Вокруг стен монастыря толпились зеваки, стараясь увидеть невиданного пришельца. Весть о нем уже успела разнестись.
Старик сразу принял во мне участие.
Я продолжал расспрашивать о его необыкновенной стране. Он улыбался.
– Ее ти узнаешь борзо. Мы происходим, как и вы, из звездных отпадцев, из которых получилась земя, удобная для происхода жизни. Только само зарождение нашего живота пошло неправильно – обрекло на поедание одних колоний другими. В чем-то Господь ошибся. И, как говорится в древней книге, изгнал нас из Эдема. Теперь мы живем в дурном круговороте пространства, позабыли, что есть время. Может быть, ты из другой ветви жизни
– Но как же вы не исчезли?
– Так ядящие поумнели во время дурного цикла. Започали оставлять рабочие колонии на будущее. Они не могут не кормить их, или сами будут унищожени.
* * *Меня кормили местной диетой: рыбными блюдами с зеленью, медом и квасом, видимо, привычной здесь пищей. Переодели в одежду, в которую окончательно превратилась история их моды – свободно ниспадающий цветной халат, из-под него выглядывали коротковатые штаны. Но без нижнего белья, здесь еще до него не додумались. Стало легче, перестал отличаться от местного населения. Правда, не мог не бриться. Просьба о бритве почему-то озадачила монахов.
Когда мне стало лучше, я в сопровождении «монаха», приставленного стариком, вышел в город. Он сразу поразил мельканием странных цветных «колесниц», как называли здесь машины-самоходы, темными улицами, крытыми потрескавшимся асфальтом, однообразными коробками домов, словно кто-то давил архитекторам на мозжечок, заставляя кроить здания по одному лекалу. Правда, изредка горделиво возвышались круглые ребристые высотки, презирающие мелочевку внизу.
Лохматые люди с заросшими волосом скуластыми лицами и вздернутой верхней губой, – все в одежде одинаково темного цвета и бесформенных уборах на голове, погружены в себя, нелюдимые в толпе. Женщины в темных балахонах, закрытые до шеи. Им не давали растекаться бесчисленные ограды и заборы, огораживающие офисы, доходные дома и частные владения, – тупо обрезающие взор толстые, как стены средневековых замков, и тонкие ажурные с пиками наверху, притворяющиеся искусством.
Редко по заборам пестрели цветные рекламные плакаты призывами – выкриками из самих недр бессмертия: «Виждь, сколь е вкусно! Сколь красиво!», «Купи терем с эдемским садом, где, наконец, нарадуешься концом истории», «Забудь всичко в небесной бане!», с изображением сказочных товаров и услуг, голубых бассейнов с кукольными дамами в застегнутых по горло купальниках, – безмятежной страной, способной ввести в столбняк провинциала, только что вылезшего из своей берлоги.
Не начало ли эпохи рекламы? В крытых лавках местные торговцы соблазняли разнообразием вещей, где преобладали хомуты и мыло.
На вечевой площади стояла геометрически выверенными рядами конница тумена, самой большой военной единицы, на низеньких лохматых лошадках, одетая в стилизованные под древность шкуры. И – рядами – истуканы солдат с перьями на касках и самострелами за спиной, похожими на скорострельные автоматы, только стреляющие дюжинами маленьких стрел вместо пуль, смазанными ядом. Во главе тонюкук – генерал с хвостом яка на каске, машущий жезлом, увенчанным золоченой головой волка.
Вверху, на зиккурате стоял одутловатый узкоглазый вождь – шаньюй с серьгой в ухе. Его окружал отряд «новых гуннов», их щиты с зубцами сверху похожи на заборы. Их называли «забороносцы».
Был праздник – «День рождения Шаньюя». Толпы заполнили площадь, везде бело-черные флаги открыто и вызывающе трепетали на постоянном островном ветру. Это было красиво и волнующе – несомненное единение народа.
Справа от зиккурата, показывали из зудящего проектора на огромном белом полотне «зрелище»: меняющиеся картины идущих в атаку стройными рядами войск со знаменами, под музыку, напоминающую безоблачно радостный ритм «Легкой кавалерии» Штрауса, и падающий со знаменем сраженный герой. Зрелище называлось «Нация и судьба». Это был единый порыв народа, объединенного в одно действо, где все сомнения тонули в чувстве мистической непобедимости страны среди враждебного океана.
Я погрузился в бездумный уют празднично марширующей колонны солдат, покорной командам старшины. Надо же, вспомнил, что был в армии!
3
В обитель ворвались несколько человек в черной форме, и, несмотря на протесты монахов, меня скрутили и повезли куда-то на дребезжащей служебной «колеснице».
