Лиз Дженсен - Вознесение
В бывшем кабинете Джой Маккоуни, среди сломанных степлеров и древних картонных стаканчиков, обнаруживается полузасохший паучник в горшке и рядом — открытка. Самая обычная, «на все случаи жизни». Внутри мелким почерком и, похоже, в спешке нацарапано загадочное послание: «Джой, за то, что поверила». Поверила во что? В Бога? В разрешение ближневосточного кошмара? В бредовые фантазии кого-нибудь из пациентов? Подпись неразборчивая. Терпеть не могу паучники. Но что-то — наверное, мой немощный внутренний Будда — не позволяет мне походя погубить живое существо, сколь низко оно ни стояло бы в природной иерархии. «Живи, — решаю я. — Черт с тобой. Только не думай, что я стану с тобой цацкаться». Оказывается, кофе плесневеет даже под пластиковой крышкой. Выплескиваю мерзкую жидкость на твердую, как цемент, землю. Стаканчик летит в мусор, к открытке.
Я человек черствый.
Сопоставив случайные обмолвки моих вечно спешащих коллег, я довольно скоро поняла: Бетани Кролл поручили мне потому, что остальные с ней связываться не хотят. Мне же, как новичку, выбирать не приходится. Все, кто занимался ее лечением до сих пор, единогласно заключили: «безнадежна». Все, кроме Джой Маккоуни: ее записей в папке не обнаружилось — вполне возможно, что она их попросту не вела. Тот факт, что Бетани Кролл попала в список моих пациентов, меня не тревожит, но и особого энтузиазма не вызывает. После аварии мое отношение к физической агрессии изменилось: теперь я предпочитаю избегать ее любой ценой и сделала все возможное, чтобы себя оградить. Только волосы — моя краса и гордость — так и остались опасной для жизни длины. Впрочем, раз мне предстоит общаться с Бетани Кролл, наведаться в парикмахерскую, вероятно, все же придется: если верить истории болезни, моя новая подопечная в плане агрессии относится скорее к экстремистам.
За десять лет работы с несовершеннолетними психопатами я успела привыкнуть к таким историям, как у Бетани Кролл, и все же полицейские отчеты об убийстве ее матери будят во мне знакомую тошноту, нечто вроде морального зуда. Красочные полицейские снимки заставляют меня болезненно сморщиться, поднять глаза к окну и задаться вопросом: какого нужно быть склада, чтобы пойти в судебную медицину? Кроме далеких ветряков, утешить взгляд здесь больше нечему. Поблескивающий на пустом баскетбольном поле асфальт, шеренга мусорных баков, за электрифицированной оградой — рощица, вид которой задевает во мне степную, первопоселенческую струну жалости к себе. Когда я впервые зашла в этот кабинет, у меня было мелькнула мысль поставить на стол фотографию Алекса — «Смеющийся альфа-самец крутит рулетку», а рядышком выстроить свое семейство: «Покойная мать щурится на усеянном галькой пляже», «Брат Пьер с разрешившейся от бремени женой и близнецами мужского пола» и «Дееспособный отец сражается с кроссвордом из “Дейли телеграф”». Но я вовремя поймала себя за руку. К чему мне ежедневные напоминания о том, что я благополучно оставила позади? И потом, коллеги начнут задавать вопросы, и в результате я выставлю себя или извращенкой, или грубиянкой — в зависимости от настроения, которое меняется с головокружительной быстротой. Воспоминания о прошлом — с вытекающими из них мыслями о будущем — начинаются с таких вот безобидных, анестезированных виньеток. Однако стоит зазеваться, и они быстро срастаются в злокачественные короткометражки в жанре «нуар», подсвеченные сожалениями — этим врагом всех жертв обстоятельств. Если бы да кабы… Душевного здоровья ради мысленно прошу прощения у Алекса и погребаю его в ящике стола, рядом с припрятанной на черный день бутылкой «Лафройга» и маленьким самодельным прессом для засушивания цветов — подарком бывшего пациента, впоследствии повесившегося на бельевой веревке.
Ящик счастья.
Перед тем как подняться в комнату с напыщенно-казенным названием «Кабинет творчества», пролистываю остаток истории болезни Бетани Кролл, откладывая на потом записи о медикаментозном режиме и результатах общих осмотров.
Факты шокируют. Два года назад, пятого апреля, во время пасхальных каникул Бетани Кролл неожиданно набросилась на свою мать, Карен Кролл, и заколола ее отверткой. Откуда в щуплой четырнадцатилетней девочке взялись силы, чтобы совершить это зверство, остается загадкой, хотя сомнений в вине Бетани ни у кого не возникло: дом был заперт изнутри, а на оружии остались многочисленные отпечатки ее пальцев. Отец, проповедник-евангелист, утром того дня уехал в Бирмингем, на конференцию о пророчестве. Всего за час до трагедии он разговаривал по отдельности и с женой, и с дочерью. По его показаниям Карен жаловалась на плохой аппетит девочки, а сама Бетани — на сильную головную боль. Мать включила громкую связь, и по семейной традиции они помолились все вместе.
Вечером, в одиннадцатом часу, соседка услышала громкие крики и подняла тревогу, но ко времени прибытия полицейских Карен Кролл была уже мертва. Дочь обнаружили рядом с трупом — девочка лежала на полу, в позе зародыша. На этой фотографии лица Бетани не видно, зато видна та половина лица ее матери, которая не залита кровью. И отвертка, так глубоко ушедшая в глазницу, что торчит только желтая ручка — под странно лихим углом, как будто обычная вилка, которую посреди обеда воткнули в кусок жаркого, да так и забыли. Лужа крови подернулась пленкой, и кажется, что на полу разлита акриловая краска. На другом снимке, сделанном сверху, показано открытое мусорное ведро. Внутри, как поясняет отчет, лежат «остатки сожженной Библии короля Иакова». Врач, осмотревший Бетани сразу же после трагедии, обнаружил на ее теле свежие синяки. Особенно пострадали предплечья и оба запястья, из чего полиция сделала вывод о том, что жертва отчаянно защищалась.
На следующей странице я нахожу менее мрачный портрет Кроллов. Эта фотография снята за год до того, как распалась семья: темноволосая девочка с остреньким личиком и родители — красавец-отец и его бледная, худощавая жена. У всех троих на лицах застыла широкая улыбка. Шире всех улыбается Бетани: скобки на ее зубах — первое, что бросается в глаза на этом снимке.
Несчастье бывает разное, думаю я. Но иногда и счастье — реальное или мнимое — оказывается на поверку таким же ограниченным и бесполезным, как нарочитые улыбки. «Способная, но неуправляемая» — так отзываются о Бетани школьные учителя. Если читать между строк, выходит, что, подобно многим детям своего поколения, эта девочка — типичный продукт минувшего Десятилетия, которое запомнится как время дефицита продуктов, массовых демонстраций протеста и катастрофически разросшейся войны на Ближнем Востоке. В случае Бетани к этому списку следует добавить не менее впечатляющий рост движения «Жажда веры», последовавший за крахом мировой экономики: непокорная дочь проповедника, взбунтовавшаяся против навязанных родителями догм воинствующего христианства. В школе она вела себя хулигански и, вероятно, вступала в половые связи с мальчиками, но к урокам относилась внимательно и проявила неплохие способности к естественным наукам, рисованию и географии. Явных признаков психического расстройства за ней не замечали, хотя на собрании в конце весеннего триместра некоторые преподаватели выразили беспокойство по поводу «подавленного состояния» девочки.
Пролистываю страницы до следующего раздела, в котором обнаруживается заключение доктора Уоксмана, судебного психиатра. Отчет пространный, но картина из него вырисовывается довольно ясная. Защитный механизм, сработавший в сознании Бетани сразу же после убийства, оказался столь же радикальным и эффективным, как ампутация, выполненная военным хирургом: девочка потеряла память. Своей вины она не отрицала, но настаивала, что не помнит ни самого события, ни причин, толкнувших ее на столь отчаянный поступок. С потрясенным отцом, вернувшимся из Бирмингема, она разговаривать не захотела, и отказ повлек за собой вереницу гнетущих эпизодов. «Среди тех, кто пережил травму, избирательная амнезия как форма защиты — явление нередкое, — пишет Уоксман, — и встречается не только у жертв, но и у преступников». Передав девочку в руки оксмитских врачей, эксперт выразил надежду на скорейшее излечение пациентки и переключился на следующее дело.
Надежды Уоксмана на благотворное влияние Оксмитской психиатрической клиники для несовершеннолетних преступников не оправдались. За полтора года своего пребывания здесь Бетани Кролл совершила четыре попытки самоубийства и серьезное нападение на одного из пациентов. Память вернулась, но девочка по-прежнему не желала обсуждать ни само убийство, ни его причины. Бетани перестала принимать пищу. Врачи поставили диагноз «депрессия в острой форме» и прописали целый коктейль психотропных лекарств, ни одно из которых не улучшило состояния пациентки. На терапевтических занятиях Бетани хранила упорное молчание, а в тех редких случаях, когда все же раскрывала рот, твердила, что ее сердце съеживается, кровь отравлена и сама она «гниет изнутри». Врачи назначали все более рискованные сочетания медикаментов, некоторые из которых только ухудшили состояние духа Бетани и вдобавок вызвали побочные эффекты: дрожь, повышенное слюноотделение, апатию и, в случае одного из них, судороги. Она стала неуправляемой, часто резала себя и похудела настолько, что в клинике начали серьезно опасаться за ее жизнь.
