Клещенко Елена - Птица над городом. Оборотни города Москвы
— Доброе утро, проходите.
Пробираюсь через раздевалку, полную разногабаритного народа, к лестнице на второй этаж. Зимний сад в холле чуть слышно шелестит листьями… стоп!
Что тут может шелестеть, под стеной из стеклянных кирпичей, где отродясь не было ни форточек, ни сквозняков?!
Так я и знала!
У мозаичного бортика стоят два рюкзачка, один девчачий, с Русалочкой, другой зеленый, в камуфляжных пятнах. Даже целых два?.. Ага, вот: бельчонок, заложив на затылок уши-кисточки, скачет с пальмы на пальму, оскальзывается на темном лаке листьев, грациозно приземляется между кактусов. Я молча показываю зверенышу кулак и стучу пальцем по циферблату часов.
Белочка прыгает ко мне, потом делает еще один прыжок, но коснуться пола не успевает. Беззвучная красноватая вспышка…
Лера Новгородцева, четвертый «Б», сидит на бортике, растопырив длинные ножки в полосатых гольфах, ладошки упираются в пол. Ай, молодца. Пять с плюсом по специальности.
— Десять минут до звонка, — напоминаю я.
Лера вскакивает, одергивает форменную юбку. (Розово-оранжевые гольфы под красно-сине-зеленую клетку — это же надо так нарядиться! Ну, лишь бы в радость. У грызунов с цветовым зрением всегда проблемы.) Честные круглые глаза смотрят прямо на меня.
— Галина Евгеньевна, а Павел Петрович Бурцева в попугая обернул! Вот!
В золоченой клетке, поставленной прямо на землю, сидит крупный ара. Глянул на меня одним глазом, другим, грустно встопорщил крылья и тут же опустил.
— Твою ма-ать… — шепчет сиплый попугайский тенорок.
— Два в четверти по поведе-ению, — злорадно отзываюсь я. Птичка прикрывает зернышки глаз белыми пленками. Изображает смущение.
Вадик Бурцев из того же четвертого «Б». Неизменный честный-пречестный взгляд, буратинский нос, лягушачий рот, брови домиком. Выражение лица номер один: «а чего, че я сделал-то?» По сравнению с этим молодым человеком моя Машка просто ангелица. Он, кстати, по основному Облику тоже кот.
— Хорошо, Лера, иди в класс.
То есть ничего хорошего, ясное дело. Ламберта мне иногда хочется придушить или стукнуть чем-нибудь тяжелым по голове. Вот и сейчас, например, хочется. Но не делиться же этим желанием с четвероклашками! Непедагогично. Дети слишком многое понимают буквально.
— Было за что? — спрашиваю узника в клетке.
— Бы-ыло… Бы-ыло… Бур-рцев ха-ам… ха-ам…
Левый Вадиков глаз очевидно подмигивает, и мне кажется, что горбатый клюв вопреки всем законам природы расплывается в наглой ухмылке. Спасибо Пашечке, что не выбрал для своих воспитательных экспериментов какую-нибудь более трепетную душу.
— Надолго?
— До втор-рого ур-рока… Пидор-рас…
Я настолько опешила, что даже проигнорировала последнее слово.
Час чистого времени. Десятилетний пацан, урожденный оборотень, целый час пробудет в чужом для него Облике. Ну да, хулиган, шут и наглец, но… едрена карета, всяческого счастья Пашечке и добра полную пазуху!..
— Л-ладно. Терпи.
Ничего обещать ему я не могу, просто не имею права.
Однако… неужели вся школа в курсе моей нежной любви к Ламберту? Вот даже Лерка, бельчонок лупоглазый, вместо того чтобы извиняться за лазанье по деревьям перед уроками, жалуется мне на него. В полной уверенности, что я немедленно забуду о белке на пальме и примусь злиться на Ламберта. Кстати, это отлично сработало.
…И вообще — мог бы этого мелкого сквернослова обернуть кем-нибудь неговорящим.
— Наташ, к тебе можно?
— Галка, привет, заходи. Сейчас, два слова напишу…
Наталья с утра уже усталая, в пепельнице два свежих окурка, в пальцах третья сигарета, на мониторе полстраницы текста, на столе распечатка. Быть директором московской гимназии — та еще работка. Особенно такой гимназии, как наша.
Сажусь в посетительское кресло, рассматриваю последнее пополнение коллекции конфискатов — со вчерашнего английского, надо полагать: директор у нас английский ведет. Горсть разноцветных кружочков-соток, комикс про Спайдермена, куриная кость со следами мелких зубиков, листок в клеточку с набросками черным фломастером — личики в стиле манга, с подписями: «АНТОН», «ОЛЬГА», «ГЕСЕР», все трое, не исключая Гесера, хорошенькие и трогательно большеглазые; опасного вида рогатка, кучка камушков — то ли для рогатки, то ли для пищеварения, ветеринарный шприц на крупный рогатый скот (будем надеяться, что они из него просто брызгались водой!), два лесных ореха и презерватив «Гусарский». Дети, мать их природа…
Наталья перестает стучать по клавишам и оборачивается ко мне.
— Ты когда Ламберту вгонишь ума? — честное слово, само вырвалось, я хотела сказать совсем про другое.
— Что с ним опять?
— Да не с ним, а он. Попугая в клетке видела?
Наташка думает не более полусекунды.
— Бурцев?
— Уже знаешь.
— Догадалась. Ой, и любят они друг друга…
— Ну и доколе?
Наталья молча шевелит губами, свирепо взъерошивает свои кудри, черные с яркой проседью — сорочья масть, приметная. На руке у нее три модных кольца, одно шириной в сустав пальца, с вот такенным прозрачным камнем, ограненным «пирамидой». А проседь вовсе не ранняя, потому что мы с Натальей — не ровесницы, как могло бы показаться…
Что я могу добавить? Цитировать школьный устав, напоминать, что насильное обращение несовершеннолетнего оборотня запрещено уже двести лет, рассуждать о том, каким букетом разнообразных последствий это наказание чревато для физического и психического здоровья, риторически осведомляться, что делает солдафон и садист на ставке учителя?..
— Ты с Бурцевыми-родителями пробовала побеседовать?
— Ты знаешь, да! — ядовито ответила Наталья. — Папа — мужик хороший по-своему, неглупый, но… бурый медведь, сам при Советской власти закончил специнтернат, с Ламбертом ручкается при каждой встрече. Сказал, что этот товарищ из его балбеса человека сделает… не поймите неправильно.
— М-да…
На более интеллектуальный ответ меня не хватило.
— И не говори, подруга.
— Так ты заклятье-то снимешь?
Наталья несколько мгновений молчала. Достаточно долго, чтобы я пожалела, что спросила.
— Сниму. Минут через… десять. Скажу, что ему крупно повезло, и пошлю убирать актовый зал, там дежурные уже трудятся.
— А с Ламбертом поговоришь?
— Галка, ты по делу пришла или как?
— По делу, — вздыхаю я. — Насчет зоологии. Три часа в неделю до Нового года возьму.
— Шесть.
— Чего шесть?!
— Часов, — хладнокровно уточняет госпожа директриса. — По уроку в день, в среду два, но могу сделать первыми.
— Наталка, среди твоих Обликов крокодила, случайно, нет?!
— Ты знаешь, что нет. И крокодила нет. И учителей свободных нет. И сил, чтобы проверяющих отражать, тоже нет, а опять ведь придут, заразы… Окна в расписании — есть.
— Ты на меня не дави. Шесть не могу.
— Тогда четыре.
— Договорились.
Знала же, чем все это кончится!
— И москвоведение в летающих группах, — безмятежно договаривает нахалка Наталка. Нет, а вот такого поворота темы я не предвидела!
Пока я хватаю ртом воздух, Наталья разъясняет:
— Галка, ну ты же понимаешь, кого мне еще просить? У тебя педагогическое образование есть, документы в порядке. И профессия подходящая, город ты знаешь лучше самого супер-пупер-компьютера в мэрии. Не могу же я человека со стороны брать, помнишь ту историю…
— Моя профессия предполагает почти круглосуточную занятость, — мрачно напоминаю я.
— Галка, не надо рассказывать сказки о вашей занятости педагогу.
— Хорошо, не буду.
— Ты согласна.
— Я подумаю.
— Думай, думай. Про зоологию мы договорились, берешь пять ча…
— Четыре часа!
— Ну Галочка…
— Четыре, — тоном ниже, но непреклонно отвечаю я. — Ламберта попроси, пусть расскажет детишкам, как прожить месяц ужом в таежном болоте!
— Питаясь пиявками и спецпайком, — уточнила Наталка. — И не ослабляя бдительного контроля за местностью.
Мы обе хихикаем.
— Да, ОБЖ он и так ведет, — с непонятной интонацией сказала Наталья. — Полезный предмет, чего уж там. Глядишь, и вправду придется Ламберта просить…
— Что-нибудь случилось?
— Да нет, наверное. Пока непонятно… Так, сердце не на месте.
— А ты кури побольше с утра.
— А ты учи меня, подруга, — огрызается госпожа директриса. — Придешь домой, загляни в Интернет, хорошо?
— Загляну.
— А теперь пиши заявление, — и с размаху, пристукнув о столешницу, выкладывает передо мной лист бумаги. — «Директору ГОУ… Эльстер Н.П. от…»Пиши-пиши, четвертая власть. «От Афанасьевой Г.Е. Прошу принять меня…»
Я обреченно завожу глаза к потолочному плафону. Нет, все-таки — обыкновеннейший крокодил!
Пока я сидела у Натальи, пошел мелкий дождичек. Асфальт во дворе потемнел, но небо осталось светлым, промоины между серыми тучами наливались солнечным серебром. У Машки сегодня шесть уроков, можно еще смотаться домой.
