Уильям Берроуз - Мягкая машина
Вы не поверите, насколько накалена была обстановка, когда я покинул Штаты… Я знал, что уж этот барыга никакого дерьма при себе держать не будет, он попросту свалит его на конвейер… разольет эту мочу по бутылкам и пустит своим клиентам по обслуживаемому им маршруту десять-двадцать гран сверх того, что поглощает сам, а если легавые их застукают, они запросто выдадут себя за дегенератов… Короче, Док Бенуэй оценил ситуацию и выдал такую оригинальную идею:
— Однажды в верховьях Бабуиновой Задницы меня ужалил скорпион… ощущение не так уж отличается от раскумарки… Хммм.
Вот он и импортирует некую особую породу скорпионов, откармливает их металлической мукой, скорпионы приобретают фосфоресцирующую голубую окраску и принимаются жутко вонять, а он говорит: «Теперь надо подобрать достойный сосуд»… Вот мы и выкуриваем из берлоги одного старого нембутальщика, сажаем на него скорпиона, а он вроде как синеет и прямо на глазах раскумаривается до состояния металла… Эти скорпионы научились перемещаться по радарному лучу и обслуживать клиентов только после того, как Док получал капусту… Пока так в продолжалось, все было на высшем уровне, никакого стрёма… Однако все эти скорпионовые джанки в темноте стали светиться, а не получи они вовремя своей раскумарки — и вовсе превращались в скорпионов… Тут уж запахло жареным, и пришлось сматываться под видом молодых джанки, собравшихся в Лексингтон… Называться мы решили Биллом и Джонни, но имена эти то и дело менялись местами, к примеру, в один день я просыпался Биллом, а в другой — Джонни… Короче, попадаем мы в купе поезда, на ломках нас бьет колотун, в глазах слезы и жжение, и тут как заноет у меня в промежности от сексуальной голодухи, наклоняюсь я, опираюсь руками о стену и гляжу на Джонни, а от слабости не могу и слова вякнуть, да это и ни к чему, у него ведь те же дела, он молча окунает мыло в теплую воду, спускает мои трусы, намыливает мне задницу, штопором сует в меня член, и мы с ним тут же стоя кончаем, раскачиваясь вместе с поездом под перестук вагонных колес, а струи — струи в медную плевательницу… До Лексингтона мы так и не добрались… Сошли в городке под названием Маршал, наболтали там с три короба одному старому деревенскому коновалу про престарелую мамашу, которая страдает геморроем в самой тяжелой форме, и настойку он выписал как миленький… В тот вечер мы заглянули в бильярдную, Док выиграл дюссенбергскую шляпу-панаму, мазь для загара и щегольские темные очки образца 1920 года, и чем южнее мы оказывались, тем проще было выруливать наркоту, точно мы прицепом тащили за собой двадцатые годы… А в тот мексиканский пограничный городишко мы попали как раз вовремя и увидали кое-что интересное… Чтобы расчистить место для нового моста, который потом так и не построили, на берегу реки снесли целый квартал лачуг, где железнодорожники-китайцы курили раньше свою черную дрянь, а обитавшие под лачугами крысы на много поколений вперед превратились в наркоманов… Так вот, эти крысы носились на ломках по улице, пищали от боли и кусали каждого встречного-поперечного…
Потом мы отправились на поиски своей машины, так ее и не нашли, нигде ни одной машины, только поезд один остался от старого вестерна… Где-то к северу от Монтеррея колея кончилась, и мы за жестянку грязи выменяли у китайца несколько лошадей… К этому времени то и дело стали появляться солдаты, стрелявшие в мирное население, вот нам и пришлось раздобыть пару комплектов формы времен гражданской войны и присоединиться к одной из воюющих сторон… Мы взяли в плен пятерых солдат, которые носили форму другого цвета, а генерал напился и решил ради развлечения пленных повесить, под сук дерева мы подогнали телегу и наскоро соорудили под ней опускающуюся подставку… Первый упал быстро и чисто, а один из солдат вытер рот, с ухмылкой шагнул вперед, спустил штаны к лодыжкам, и член его толчками поднялся и пустил струю… Мы все стояли, смотрели и целиком были этим поглощены, да и оставшиеся, те, которых еде предстояло повесить, тоже все это переживали… В ту ночь мы реквизировали у одного фермера дом, все напились, и Джонни принялся танцевать — обмотав вокруг шеи галстук, уронив голову набок и высунув язык, он вихлял задницей, а когда спустил Штаны, член его толчками поднялся, и солдаты покатились со смеху и хохотали, пока не обоссались с ног до головы… Потом они наскоро соорудили у него под мышками упряжь, приподняли его, подвесили к балке и хором выебали…
Когда мы добрались до Монтеррея, кругом уже были испанцы в доспехах, точно в историческом фильме, и снова нам посчастливилось прибыть как раз вовремя. На главной площади толпился народ, методом “часа пик” мы пробились в первый ряд и увидели, что там собираются сжечь на костре какого-то типа… Когда под ногами у него разожгли хворост, только и слышно было, что потрескивание огня, потом все вместе принялись вдыхать запах горелого мяса, душа моя разрывалась от пронзительных криков, губы мои и язык распухли от крови, и я кончил в штаны… Я видел, что и другие выпустили свои заряды, вонь пошла, как от навозной кучи, кое-кто из нас стоял так близко к костру, что от штанов шел пар, все мы набирали полные легкие криков и дыма и еще слегка подвывали… Все это было весьма аппетитно, уж поверьте мне на слово. Короче, мы попали в Мехико перед самым восходом солнца, и я сказал: «Опять мы здесь…» Сердце мое забилось в солнечных лучах, и член принялся пульсировать в том же ритме, и сперма просочилась сквозь тонкие хлопчатобумажные брюки и пролилась на уличные пыль и дерьмо… А ближайший мальчишка ухмыльнулся, подставил задницу, воровато сунул мне руку в карман и пощупал мой член, который был еще жестким на ощупь и побаливал, как после влажного сна… Мы вскарабкались на грязный уступ над каналом и там сотворили три палки — неторопливая ебля на коленях, в зловонии нечистот, с видом на глубокую воду… Как выяснилось впоследствии; у Малыша была эпилепсия… Когда у него начинался припадок, он валился наземь и раз пять кончал в свое тряпье, зрелище это приятно щекотало нервы… Ему и вправду все это было свойственно, и он сказал мне, что может уговорить одного колдуна поменять нас местами… Вот мы и пустились в путь пешком через горы и вниз по противоположному склону к высоким густым зарослям, теплым и окутанным паром, а у него то и дело начинались припадки, и одно удовольствие было ебать его — во время приступа его жопа дрожала, как вибратор… Короче, заявились мы в эту деревеньку и в маленькой хижине на окраине нашли колдуна… гнусного старикашку с буравящим взглядом елейных глаз… Мы поведали ему о своем желании, он кивнул, оглядел нас обоих и, улыбнувшись, сказал, что ему надо приготовить снадобье, и велел нам прийти на закате следующего дня… Мы и пришли, и он дал нам горькое снадобье в глиняных горшках… И не успел я поставить горшок, как передо мной начали возникать картины, четкие и ясные: возле ирригационного канала повешенный мальчик подтягивает колени к подбородку и выбрасывает в воздух струи, солдаты раскачивают меня на упряжи, сожженный человек пронзительно кричит, как живой, а сердце бьется себе и выбрасывает струи крови в лучах восходящего солнца… В это время Ксолотль объяснял мне, что при обмене остается только одно тело, меня надо повесить, а когда я выпущу заряд и умру, то перейду в его тело… Как бы то ни было, я был парализован снадобьем, они меня раздели и отхлестали особой сексуальной крапивой, которая жгла и жалила все тело, язык мой распух и превратился в кляп, кровь застилала глаза… Они наскоро соорудили виселицу с помостом из расщепленного бамбука и приставной лестницей. Подталкиваемый Ксолотлем, я поднялся по лестнице и встал под петлей, и он, бормоча заклинания, затянул ее у меня на шее, а потом спустился на пол, оставив меня на помосте наедине с поджидающей петлей… Я видел, как он вытянул вверх руку с обсидиановым ножом и, придерживая помост, перерезал веревку, я упал, и в глазах моих вспыхнул серебристый свет, точно сработала фотовспышка… До меня донесся запах озона и грошовых аркад, а потом я почувствовал, как внизу; в пальцах ног, возникают выкручивающие кости спазмы, они опустошили меня, все расплескалось, сзади по бедрам потекло дерьмо, бьющееся в судорогах парализованное тело не слушалось, сперма попросту увлекла меня за собой прямиком в член Ксолотля, в мгновение ока я оказался в его заднице и яйцах и начал с трудом ковылять, заливая струями пол, а тот гнусный старый разъебай уже что-то мурлыкал и мерзко меня облапывал… Однако, кто я такой, чтобы осуждать?.. Там, в хижине колдуна, я проспал три дня, а когда проснулся, увидел все по-другому… Колдун дал мне какое-то снадобье против припадков, и я направился дальше на юг… На закате подошел к прозрачной реке, где купались голые мальчики… И один из них, с сухостоем, обернулся с усмешкой и принялся пихать палец в кулак, а я свалился в очередном припадке, вот они все и решили попытать на мне счастья… С гор упали холодные тени и коснулись моей голой задницы, я пошел вместе с мальчиком в его хижину, поел бобов с красным перцем и лег рядом с ним на пол, вдыхая перечный запах его отрыжки, — так я и остался у него и начал обрабатывать его кукурузную делянку на склоне горы… У мальчика того сухостой мог держаться всю ночь, и, когда он ебал меня, я запихивал себе в жопу перцы и все нутро мое было словно в огне… Я мог бы и до сих пор там торчать, работать от зари до зари, а после работы, не в силах ни говорить, ни думать, сидеть себе, глядя на синие горы, есть, рыгать, ебаться и спать, и так день за днем — не жизнь, а малина… Но однажды мы раздобыли бутылку мескаля и напились в дымину, а он посмотрел на меня и говорит:
