Кир Булычев - Поступили в продажу золотые рыбки (сборник)
— Всегда с тобой что-нибудь случается, — сказал Валентин. — Может, все-таки забьем еще одну «рыбу»?
— Что за история, а? — спросил Погосян.
Удалов, которому очень хотелось поговорить, сразу ответил:
— Дорогу на Грязнуху знаете? К санаторию?
— Ну.
— Там вот все и произошло. Не было сегодня дороги.
— Куда же она, болезная, делась?
— Даже не знаю, что на это ответить, — сказал Удалов. — Рано человечеству об этом знать.
— Ты, Корнелий, не крути, — обиделся Василь Васильич. — Ты всегда в истории попадаешь. И придаешь им космическое значение.
— Вот именно, что космическое. Не менее чем космическое.
— Ясно, — сказал из открытого окна своей комнатки Грубин, который весь этот разговор отлично слышал — занимался работой скучной, но творческой: вырезал на рисовом зерне «Песнь о вещем Олеге». — Ясно, американцы с Луны камень везли, обронили на полпути и по Корнелиевой дороге угодили.
— Циник ты, Грубин, — сказал с тоской Корнелий Удалов.
И видно всем было, что и в самом деле очень ему хочется рассказать, но пока не решается. На выступающих частях его пухлого лица показались капельки пота.
— Циник ты, Грубин, и самое удивительное, что почти угадал, хотя не можешь себе представить всей глубины такого события. Я же слово дал, почти подписку, что не разглашу.
— Ну и не разглашай, — отозвался Грубин.
— Ну и не разглашу, — повторил Удалов.
— Нужны нам твои истории, — сказал Грубин, который, несмотря на эти резкие слова, был лучшим другом Удалова.
— Так что с дорогой приключилось? — спросил Валя Кац. — А то меня сейчас жена ужинать позовет.
— Не поверите, — сказал Удалов.
— Не поверим, — согласился из окна Грубин.
Но Удалов уже решился на рассказ, не слышал грубинских слов, глаза у него помутнели и приобрели отсутствующее выражение, с каким былинные сказители в отдаленные времена вынимали гусли из торбы, обращали лицо к самому князю и начинали разворачивать длинное, увлекательное повествование, правдоподобное для слушателей и совсем невероятное для потомков.
— Я сегодня до Грязнухи пешком пошел, — сказал Удалов. — До маслозавода автобусом, а там пешком. Нам через месяц нужно будет в санатории крышу перекрывать. Вот и пошел посмотреть.
— А как же твой, Корнелий, персональный грузовик? — спросил Грубин.
— Машина в Тотьму за генератором ушла. А я в санаторий отправился. А куда мне спешить, я спрашиваю? Куда мне спешить, если дорога лесом, местами над самым берегом, птицы поют, вокруг никакого движения и даже отдыхающих не видно.
— А это правда, что санаторий прикрыли? — спросил Василь Васильич.
— Временно, — сказал Удалов. — Временно грязевой источник иссяк. Будем, наверно, нарзан возить. Это как решим. Вот я их и встретил.
— Отдыхающих?
— Каких отдыхающих? Людей на «москвиче». Целая семья. Туристы, наверное. На крыше все привязано: и палатка, и матрац, и детская коляска. Потому я к ним и не подсел — пять человек в машине.
— Зачем тебе к ним подсаживаться?
— Как зачем? Чтобы до санатория подбросили.
— Так они же тебе навстречу ехали.
— Нет, Валентин, ты все путаешь. Сначала они меня обогнали. И я к ним не подсел. Куда спешить? А потом они обратно поехали. Навстречу. Он сам, который за рулем сидит, бледный весь, детишки плачут, высунулся из машины и машет рукой — давай, в смысле, обратно. Вот, думаю, чудак. Не знал я еще, что меня ждет за поворотом.
— За поворотом Корнелия ждал холодный труп, — произнес Грубин.
— Не перебивай, — возмутился Погосян. — Человек рассказывает, понимаешь, а ты перебиваешь.
— За поворотом меня знак ждал. «Идут дорожные работы», знаете такой знак? Треугольный, а в нем человек с лопатой. Я даже удивился: какие такие дорожные работы без ведома стройконторы? Город наш небольшой, и не может быть неизвестных работ. И еще меня удивило, что знак странный. Плохо выполнен с точки зрения художественного образа. У рабочего три ноги.
— А кто у вас знаки делает?
— Знаки из Вологды присылают. Знаки — дело милицейское. Да не в этом дело. Плохой ли знак, хороший, но что характерно — три ноги.
— Хулиганство, — сказала старуха Ложкина, которая своего мужа покормила и теперь высунулась в просвет между аквариумом и канареечной клеткой, чтобы послушать интересную историю.
— И я так подумал, — согласился Удалов. — И меня еще люди в «москвиче» обеспокоили. Чего они испугались?
— Хулиганство, ясное дело, хулиганство, — повторила старуха Ложкина.
— Знак, значит, стоит, закопан в землю, а из-за поворота слышны звон металла и всевозможные звуки строительных работ. Делаю еще десять шагов, признаюсь, что делаю их со всей осторожностью. Вижу: поперек дороги барьер. И на нем надпись черными буквами: «Проезд воспрещен». А прямо за барьером разворачивается бульдозер странного вида, а на бульдозере сидит, вы мне не поверите, инопланетный пришелец из космоса, и у него четыре руки и три глаза.
— Во дает, — сказал Погосян, который ничему не поверил.
— Валентин, еда стынет! — крикнула жена Каца из окошка.
— Погоди, — ответил Кац. — Дослушаю и приду.
— Вы только подумайте, что делается, — сказала жена Каца через весь двор старухе Ложкиной. — Валентин не бежит, когда его зовут кушать!
— На голове у него был прозрачный шлем, как у космонавтов, — продолжал Удалов, прикрыв глаза, чтобы яснее представить эту картину. — Из шлема торчат проводочки, а костюм на нем оранжевого цвета. Он меня увидел, вида не подал, заглушил мотор, соскочил на землю, и вижу я, что ног у него минимум три, и что характерно — все в различной обуви. Я поздоровался, потому что был в состоянии шока, и он мне тоже говорит: «Здравствуйте».
— Во дает! — сказал Погосян. — «Здравствуйте», значит, на межпланетном языке, а Корнелий, ясное дело, ему обучен, да?
— С детства, — согласился с шуткой Грубин, который оставил свое дело и ни слова из сказанного не пропускал.
— Он мне сказал по-русски, — возразил Удалов. — Ну и я ему ответил: «Кто дал указание работы проводить?»
— Конечно, — сказал Грубин. — Видим мы человека на трех ногах, гостя из далеких звездных миров, а вместо «добро пожаловать» сразу ему ляпаем: «Кто дал указание?»
— Я перепугался, — проговорил Удалов. — В другом случае я бы ему все как надо сказал. А тут с перепугу взял быка за рога.
— А у него и рога были? — удивилась старуха Ложкина.
— Это он фигурально, — пояснил Василь Васильич.
— Я пошел, — сказал Погосян. — Я пошел, а то он меня вместо ужина, понимаешь, баснями кормит.
Но Погосян никуда не ушел. Ему хотелось, чтобы его стали останавливать, говорить, что все это шутка, но никто не останавливал и не говорил. Все знали, что, хотя у Удалова сильно развито воображение, хотя он человек нервный, он крайне правдив.
— Я его спрашиваю, — продолжал между тем Удалов, — а он машет своими ручонками и говорит: «Скандал, безобразие получается».
— Крупные они, пришельцы? — спросил Василь Васильич.
— Нет, не крупные, с третьеклассника.
— Я так и думал, — сказал Василь Васильич. — Откуда им быть крупными?
— Я хотел под шлагбаум подлезть, а он сначала не пускал, на надпись показывал, лопотал, что вход воспрещен. Ну, я ему и указал, что являюсь начальником стройконторы города Великий Гусляр, на окраине которого он ведет неизвестные работы.
— И не испугался?
— Испугался я потом, — признался Удалов. — А сначала меня взяло возмущение. Ездит тут на бульдозере, не пускает, людей пугает, и, что характерно, бульдозер также не нашей марки. Тогда пришелец этот оробел и говорит мне: «Извините, не будете ли так любезны проследовать за мной, поговорить с нашим руководством?»
Жена Каца высунулась из окошка по талию и чуть не свалилась вниз.
— И ты пошел?
— А чего же? Пошел. Подлез под бульдозер, завернул за поворот, а там за холмиком открылось мне удивительное зрелище. И тогда я внутренне все осознал. Метров за тридцать дорога там была полностью разрушена, будто по ней громадным молотком стукнули или лавину обрушили сверху. Но я-то сразу понял, в чем фокус, — пониже на склоне лежала, накренившись, их летающая тарелочка.
— А какие опознавательные знаки были? — спросил подозрительно Погосян.
— Без опознавательных знаков. Им это не нужно. Лежала эта тарелочка, вокруг нее масса пришельцев. Одни тарелочку чинят, другие на дороге возятся. Техника, приспособления, дорожные машины — удивительно даже, сколько добра в этой тарелочке поместилось.
Грубин вылез из окна — ноги сначала, сам потом — и подошел поближе.
— Я их спрашиваю: «Вынужденная посадка?» Из толпы ко мне один подходит, тоже на трех ногах, и отвечает: «Безобразная посадка. Хулиганская посадка. Я, скажу честно, сделал штурману строгое предупреждение». Я спрашиваю: «Зачем же так строго?» И тогда он отвечал…
