Урсула Ле Гуин - Слово для «леса» и «мира» одно
Внутренняя хронология Хейнского цикла не совпадает с порядком написания произведений. Вот как выстраивает их сама писательница (в скобках указан год публикации):
The Lathe of Heaven / Станок небес (1971)
The Dispossessed / Обездоленные (1974)
Vaster then Empires and More Slow / Безмернее и медленнее империй (1971)
The Word for World is Forest / Слово для «леса» и «мира» одно (1972)
Rocannon’s World / Мир Роканнона (1966)
Planet of Exile / Планета изгнания (1966)
City of Illusion / Город иллюзий (1967)
The Left Hand of Darkness / Левая рука тьмы (1969)
Кроме того к циклу относятся несколько рассказов, которые включены в сборник короткой прозы Wind’s Twelve Quarters /Двенадцать румбов ветра/. Прежде всего это Semley’s Necklace /Ожерелье Семли (1964)/ — пролог к роману «Мир Роканнона», являющийся вполне самостоятельным произведением. Далее следует рассказ Winter’s King /Король планеты Зима (1969)/, который писался за год до начала работы над «Левой рукой тьмы», а по времени действия отодвинут лет на двести вперед от нее. Но он — не продолжение, а, скорее, вариация на тему. Некоторые критики включают в цикл и рассказ Nine Lives /Девять жизней (1969)/, поскольку он описывает эпизод космической экспансии человечества.
Первый роман в списке — «Станок небес» — сюжетно с циклом практически не связан, действие в нем происходит задолго до создания Лиги. Именно в нем на Земле появляются космические пришельцы.
Несовпадение двух хронологий кое-где приводит к небольшим противоречиям между отдельными произведениями (так в «Мире Роканнона» действие происходит в 322 году Лиги, и там говорится, что аппарат мгновенной связи — анзибль — изобретен не так давно, что расходится с датировкой «Слова»). Но единство цикла, как уже отмечалось, по большей части только формальное, и потому такие несоответствия не играют никакой роли. Непосредственно связаны только два романа: «Город иллюзий» продолжает «Планету изгнания». В данном сборнике составители сделали лишь одно отступление от авторской хронологии: повесть «Безмернее и медленней империй» — сложный литературный эксперимент — переставлена на третье место, чтобы не отпугнуть читателя своей причудливостью. Да и в тексте там упоминается Роканнон, специалист по врасу. Пусть знакомство с Урсулой Ле Гуин начинается с планеты Атши.
Герои Ле Гуин почти в каждом произведении завершают свой Путь, возвращаясь в исходную точку — изменив мир и изменившись сами. В романе «Обездоленные» писательница возвратилась к началу истории Лиги, но триумфальный успех романа оказался и концом цикла: новые замыслы потребовали новых форм, и Урсула Ле Гуин не пошла на поводу у призрака дешевой популярности, хотя могла еще очень долго заполнять пробелы в истории Лиги. Но это уже тема для серьезного разговора, а не для предисловия. А пока… Вот что говорит о литературе гениальный аргентинец Хорхе Луис Борхес:
«Историй всего четыре. Одна, самая старая — об укрепленном городе, который штурмуют и обороняют герои. Защитники знают, что город обречен мечу и огню, а сопротивление бесполезно; самый прославленный завоеватель, Ахилл, знает, что обречен погибнуть, не дожив до победы…
Вторая история, связанная с первой, — о возвращении. Об Улиссе, после десяти лет скитаний по грозным морям и остановок на зачарованных островах, приплывшем к родной Итаке…
Третья история — о поиске. Можно считать ее вариантом предыдущей. Это Ясон, плывущий за золотым руном, и тридцать персидских птиц, пересекающих горы и моря, чтобы увидеть лик своего Бога — Симурга…
Последняя история — о самоубийстве бога. Атис во Фригии калечит и убивает себя; Один жертвует собой Одину, самому себе, девять ночей вися на дереве, пригвожденный копьем; Христа распинают римские легионеры.
Историй всего четыре. И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пересказывать их в том или ином виде».
(Пер. Б. Дубина)Это эссе «Четыре цикла» из сборника «Золото тигров». «Историй всего четыре» — то есть у литературы всего четыре сюжета, других нет. А теперь посмотрим на произведения данной книги.
Что такое «Планета изгнания»? История о крепости. А «Слово для „леса“ и „мира“ одно»? Естественно, самоубийство бога, причем двойное, — об этом прямо сказано в тексте: Селвер говорит Дэвидсону, что они оба боги, оба убивают, а Любов в своих размышлениях приходит к выводу, что всякий убийца совершает самоубийство. Пожалуйста, самоубийство двух богов.
Но «Мир Роканнона» здесь вне конкуренции. Тут тебе и возвращение (Брейгна становится новым домом Роканнона-Странника, значит, все его странствие — это возвращение домой), и поиск (врагов), и самоубийство, причем двухступенчатое. Сначала Роканнон-педан (то есть бог) приносит в жертву Могиена, которого «любит как сына», а затем и себя, воспринимая гибель врагов, как свою собственную. А потом воскресает.
Конечно, здесь больше не от мифов, а от Толкиена. Для Урсулы Ле Гуин это не выглядит странным: она очень эмоционально рассказывает о том потрясении, которое испытала, прочитав «Властелина колец», а ее «литературные святцы» выглядят так: Диккенс, Толстой, Толкиен. Поэтому не нужно доискиваться, что послужило моделью для этого гигантского кольца, которым по сути является роман, откуда взялась «плетеная» композиция, вся построенная на повторах и вложенных один в другой циклах. Этот первый роман писательницы оказался столь совершенно построенным, что как-то даже не хочется спрашивать «о чем он?», «зачем все это?», «какова сверхидея романа?»… Он красив и уже одним этим отвечает на все подобные вопросы.
При всей шутливости приведенной выше параллели с мифологическими сюжетами, она несет в себе важный смысл: произведения Ле Гуин прочно укоренены в мифологии, в коллективном бессознательном человечества. Это позволяет обычной приключенческой фабулой выразить глубокие философские идеи, причем этот метафизический заряд сохраняется и при переводе на другие языки. Читатель может в этом убедиться и сам — книга перед ним.
В заключение позволю себе одно отступление личного характера. Автору этих строк всего один раз довелось видеть и слышать А. Н. Стругацкого. Дело было в 1980 году, в студенческом клубе. На вопрос о любимых авторах Аркадий Натанович ответил: «Кафка, Булгаков, Габриэль Гарсиа Маркес и Урсула Ле Гуин».
Науменко Н. А.СЛОВО ДЛЯ «ЛЕСА» И «МИРА» ОДНО
__________________
The Word for World Is Forest.
Перевод И. Г. Гуровой.
__________________
© 1972 Ursula К. Le Guin.
Перевод на русский язык © 1992 И. Г. Гурова.
__________________
Introduction to 1977 British Edition.
Перевод С. В. Силаковой под ред. И. Г. Гуровой.
__________________
© 1977 Ursula К. Le Guin.
Публикуется с разрешения У. К. Ле Гуин и ее литературных агентов (Virginia Kidd и ЛИА «Александрия»).
Перевод на русский язык © 1992 С. В. Силакова.
Предисловие к английскому изданию 1977 года
Во всех сочинениях Фрейда, по-моему, нет ничего прекраснее его утверждения, что мотивация творчества художника — в желании «обрести уважение, власть, славу, богатство и любовь женщин». Такое утешительное, такое всеобъемлющее заявление! Оно объясняет в художнике решительно все. А некоторые художники с ним даже соглашались, Эрнест Хемингуэй, например. Во всяком случае, он сам сказал, что пишет ради денег, а поскольку он был уважаемым, власть имущим, богатым, прославленным художником, любимым женщинами, то ему лучше знать.
Есть и другое высказывание о желаниях художника, которое мне представляется менее темным. Первые две его строфы гласят:
Что мне богатство? — Пустота.
Любовь? — Любовь смешна.
И слава — бред и маета
Растаявшего сна.
Молюсь ли я? — Одной молитвы
Достаточно вполне:
«Брось сердце — это поле битвы —
И дай свободу мне».
Эти строки Эмили Бронте написала в двадцать два года. Она была молодой, неопытной девушкой, не уважаемой, не богатой, не власть имущей, не прославленной, а что до любви («женщин» или какой бы то ни было), то сами видите, как презрительно она отзывается о ней. Однако я считаю, что Эмили имела куда больше прав говорить о мотивации творчества, чем Фрейд. Он теоретизировал. Она же знала.
Пожалуй, искать единую мотивацию для такого сложного, затяжного, многообразного занятия, как искусство — дело бесполезное, если не просто вредное; мне кажется, однако, что Эмили Бронте подобралась к ответу максимально близко, произнеся слово «свобода».
Отсюда, и для художника, и для тех, кто ему внимает, творить — значит искать свободу. Согласившись с этим, вы тут же поймете, почему люди серьезные отвергают искусство, не доверяют ему, клеят на все его виды ярлык «эскапизм». Военнопленный, роющий подкоп, чтобы выбраться на свободу, беглый раб и Солженицын в изгнании — все они эскаписты. А кем же им быть еще? Это определение также объясняет, почему все здоровые дети умеют петь, танцевать, рисовать и играть в слова; почему искусство — важный элемент психотерапии; почему Уинстон Черчилль писал картины, а матери поют колыбельные, и что не так у Платона в диалоге «Государство». Да, определение Бронте куда полезнее фрейдовского, хотя заявление Фрейда несравнимо забавнее.
