Александр Етоев - Спикосрак капитана Немова
Шкипидаров ушел на кухню, а мы тупо уставились на картину. Охотники обсуждали трофеи. Им-то хорошо, этим дядькам. Сидят себе на полянке у костерка и не знают, что по городу Ленинграду бродит очень опасный зверь с человеческой фамилией Севастьянов. У них ружья, как у сторожа дяди Коли, у них собаки, а у нас ничего. Даже Василий, кот, и тот прохлаждается неизвестно где. И коробок пропал.
Я с тоскою оглядел комнату в надежде найти хоть что-нибудь, отдаленно напоминающее оружие. Но кроме швабры, седой и древней, с размочаленной и тощей щетиной, ничего похожего не заметил.
За окном сквозь занавеску в горошек проглядывал висячий фонарь. Дом напротив, как свечи на Новый год, то гасил, то зажигал окна. Часы на этажерке возле кровати показывали почти одиннадцать.
Я зевнул, откинулся на диване и стал думать обо всем понемногу. О валенках, которые мы спасли («кстати, где они сейчас, эти валенки?»), о Сопелкиной, о пожаре на Канонерской, о свесившейся с носилок ноге. Сейчас она была в сапоге, сапог был облеплен грязью и присохшими к ней птичьими перышками. Второй сапог был такой же, и человек в нечищенных сапогах сидел, свесивши ноги в комнату и рукою опираясь о раму. Он протягивал мне ружье, улыбался и говорил что-то тихо. Что-то важное про Фонтанку и крокодилов, и голос был дяди Коли Ёжикова, и лицо было точь-в-точь дяди Колино, и рядом сидела Вовка и свистела в дяди Колин свисток. Только голос у свистка был не медный, а тяжелый, как у падающей авиабомбы.
Кто-то меня тряс за плечо. Когда я открыл глаза, то увидел лицо Щелчкова, стреляющее перепуганными глазами.
– Севастьянов! – шептал он громко и тыкал пальцем куда-то в стену.
Я мгновенно вскочил с дивана, бросился к размочаленной швабре и занес ее над головой, как копье.
Дверь открылась, я метнул швабру. У порога раздались грохот и тоскливый протяжный всхлип.
– Вы чего, обалдели? – Шкипидаров, стоя на четвереньках, ползал по полу и собирал макароны.
– Я ж не знал, я думал – это маньяк. – Я с досадой посмотрел на Щелчкова. – Ты же сам сказал, что там Севастьянов.
– Да не здесь он, а там, на лестнице. – Щелчков нервничал и кусал ногти. – В дверь звонили, вы что, не слышали?
– Это чайник, он у нас со свистком. Его дедушка из Польши привез. Исполняет двадцать восемь мелодий, от обычного дверного звонка до «Траурного марша» Шопена. – Шкипидаров собирал макароны и забрасывал их обратно в кастрюлю. Макароны были скользкие и горячие и выскальзывали из рук, как живые. – Ну их к черту! – Шкипидаров не выдержал. – Так их давайте есть, прямо с пола. – Он засунул макаронину в рот и, чавкая, махнул нам рукой – мол, наваливайтесь, а то не достанется.
В прихожей что-то тихо задребезжало, потом громче, потом звук прекратился. Макаронина, недожёванная, как была, выскочила у Шкипидарова изо рта и забилась под отошедший плинтус. Шкипидаров приложил к губам палец и неловко поднялся на ноги. Это был уже не свисток от чайника, это кто-то звонил в звонок.
– Вызывай по телефону милицию, – еле слышно сказал Щелчков.
Шкипидаров кивнул, снял трубку, подул в нее, стукнул по рычажку.
– Не работает, – удивился он и повесил трубку на место.
– Все понятно, – вздохнул Щелчков. – Черной лестницы в вашей квартире нет, телефон они у вас отключили, этаж пятый, в окно не выпрыгнешь. Лучше бы мы дома остались, там хоть есть кого на помощь позвать. – Он задумался, тряхнул головой и с отчаянной решимостью произнес: – Лучшая защита это что? Нападение! – Он обвел нас упрямым взглядом и потряс над головой кулаком. – Значит, надо нападать первыми. Шкипидаров, ты здесь хозяин. Иди, открывай дверь.
Открывал он целую вечность, мы даже устали ждать. Когда вечность, наконец, миновала и три наших волевых подбородка решительно высунулись на лестницу, картина, которая нам предстала, была самой заурядной и бледной.
На площадке никого не было. Лишь на хилой желтушной лампочке, почти не дающей света, грелись мелкие комары да мухи.
– Пошутили, – сказал Шкипидаров. – Наверно, Штукин из десятой квартиры. Или Пуговкин из пятнадцатой.
– Это не Штукин, – сказал Щелчков. – И не Пуговкин. – Голова его ушла вниз; наши взгляды вслед за головой тоже.
На площадке под самой дверью лежала шляпа. Зеленая, из старого фетра, с черной ленточкой, обтягивающей тулью.
Мы молча переглянулись. Я уже протянул к ней руку, но Шкипидаров меня остановил.
– Не трогай, вдруг заминирована! – В голосе его звучала уверенность – зловещая и веселая одновременно. Не часто же выпадает случай подорваться на заминированной шляпе.
Я отдернул руку и зачем-то подул на пальцы. На лестнице задребезжало окно. Я вздрогнул, Щелчков и Шкипидаров пригнулись. Я с опаской переступил через шляпу и осторожно высунулся в проем. Ниже, по подоконнику за окном ходил хмурый общипанный воробей и склевывал со стекла пыль. Наверное, воробью не спалось – от голода или мешали соседи. Я погрозил ему кулаком, но он мне ничего не ответил.
– Может, минеров вызвать? – спросил Шкипидаров.
– Да где ты их, минеров, найдешь? – со вздохом сказал Щелчков. – Ладно, вы как хотите, а мне это уже надоело. – Он присел, нагнулся над шляпой и носом потянул воздух. – Странно, – сказал он вдруг, – она рыбой воняет, колюшкой.
– Это лысый, который в шляпе, – уверенно сказал я. – Который колюшку на набережной ловил. У спуска и в шляпу складывал. И потом – на рынке, ну, помните? Который инвалида, который с гармонью, слушал.
– Да уж, веселенькая компания. Сперва Сопелкина, потом Севастьянов, а теперь этот лысый в шляпе.
– Все равно не понимаю. Севастьянову мы нужны для хирургических опытов, Сопелкину заставляет Севастьянов. Ну а лысому-то на кой черт мы сдались? Ловить на живца крокодилов? – Я яростно потряс головой, пытаясь расшевелить мозги.
– Загадка, – согласился Щелчков. – Ладно, будем живы, узнаем. А со шляпой что делать?
– В утиль, в помойку, какая разница! – Одним махом я схватил шляпу и напялил ему на голову.
Щелчков даже не улыбнулся. Он тупо смотрел себе под ноги. Там, на пыльном полу площадки, лежала никакая не мина. Там лежали газета «Труд», верней, обрывок – шапка с передовицей, – и еще что-то скомканное и красное, пахнущее солоновато и сладко с легким привкусом увядшей березы. Будто воблу сварили в сахаре, перемешивая березовым веником. Тут и к доктору не надо было ходить – это был тот самый носок, принадлежавший тому самому человеку из той самой квартиры на Канонерской, которая недавно сгорела. А рядом, между носком и газетой, лежал маленький коробок с ракетой.
Глава восемнадцатая. Загадочное послание
Мы сидели на кухне у Шкипидарова и ломали головы над загадкой. Получался какой-то ребус. Звонок, шляпа, газета «Труд», коробок, носок с ноги мертвеца. Головы ломались легко, а вот загадка разгадываться не хотела.
– Носок правый, – сказал Щелчков, разглядывая дырку на пятке. – Если он тогда был на трупе, то почему оказался здесь? Тело ведь увезли на «скорой». Значит, кто-то специально снял с трупа носок, чтобы положить вместе с шляпой перед дверью? Что он этим хотел сказать? И кто он?
– Лысый, кто же еще. Шляпа-то его. – Шкипидаров, наморщив лоб, пытался придать лицу умное выражение.
– Не факт, – возразил Щелчков. – Это мог быть и Севастьянов. Убил лысого, снял с трупа шляпу и положил под дверь.
– А коробок? Зачем ему надо было подкладывать коробок? И откуда он вообще оказался у Севастьянова?
Ворох моих вопросов подействовал на Щелчкова как возбуждающее. Он вскинулся, задергал ноздрями и пальцами поскреб по вискам.
– Давай рассуждать логически. – И он принялся рассуждать логически. – Шляпа принадлежит лысому. Газета и коробок – того старика с рынка. Носок принадлежал трупу. То есть первое, второе и третье вроде как одно с другим не стыкуются. И все-таки эти вещи кто-то положил рядом. Что из этого следует? – Щелчков заёрзал на табуретке. – Кто-то нам пытается дать понять, что Кочубеев, лысый и тот старик очень тесно друг с другом связаны.
– Ребята! – Шкипидаров держал газетную полоску над головой, нацелив ее на лампу под стеклянным козырьком-абажуром. – Здесь некоторые слова подчеркнуты. Ногтем – вот здесь и здесь. И вот еще, ниже, – видите?
Мы вцепились со Щелчковым в газету, чуть не вырвав ее из рук Шкипидарова. Статья под газетной шапкой называлась «Королева полей». Говорилось в ней, конечно, о кукурузе и о битве за ее будущий урожай; тогда только про кукурузу и говорили.
– Неси бумагу, будешь записывать, – возбужденно кричал Щелчков, выталкивая Шкипидарова в коридор. Он чувствовал себя бегуном-марафонцем, вышедшим на финишную прямую.
Шкипидаров с карандашом и бумагой уже летел из коридора на кухню и, плюхнувшись на табуретку коленями, приготовился с разинутым ртом.
– Записывай. – Весь изогнувшись, Щелчков ел передовицу глазами. – Значит, так. Начало пропускаем… Ага: «…работают не на дядю Сэма». «Т» и «дядю Сэма» не подчеркнуты. Остается: «работаю не на». Записал? Далее: «подготовка к севу», подчеркнуто только «севу». Дальше: «ни секунды простоя» – подчеркнуто целиком. Успеваешь? Тогда пиши: «зеленую улицу», подчеркнуто только «улицу». Далее: «звериный оскал». – Щелчков многозначительно посмотрел на нас. – Оскал какой-то, да еще и звериный. Подчеркнуто целиком. – Мы со Шкипидаровым передернулись; Щелчков продолжал искать. – «Народная тропа», подчеркнуто целиком. – Еще какое-то время он тщательно исследовал обрывок газеты, потом положил его к остальным предметам, которые мы обнаружили на площадке. Подчеркнутых слов больше не было.
