Юлия Вознесенская - Поломничество Ланселота
— Наша Реальность называлась «Старый замок короля Артура». И знаете, кто был королем Артуром? Дженни, не смущайся! — Неужели Дженни?
— Вот именно, доктор! И еще каким королем! Разве вы не заметили, что я по сей день исполняю при ней роль преданного и послушного рыцаря? Дженни фыркнула.
— В таком случае вы, Ланс, не кто иной, как сэр Ланселот Озерный. Я угадал?
— Угадали, доктор! А теперь давайте перейдем от Реальности к реальным проблемам. Я поехал к «Мерлину». Дженни, ты собирай одежду, спальные мешки и продукты. Доктор, вы осмотрите нашу аптечку, отберите лекарства в дорогу, а потом приходите мне помогать на катамаран. Если удастся до утра подготовиться к плаванью, я еще успею немного поспать этой ночью. Завтра я выведу катамаран из залива, а потом поставлю к штурвалу Дженни и досплю остальное. Прогноз на завтра передали хороший, так что ты, Дженни, справишься, когда мы пойдем по открытой воде.
— Сэр Ланселот, у вас в команде не только Дженни, — сказал доктор, поднимаясь из-за стола и поводя широкими плечами. — Я, между прочим, как и вы, норвежец и с детства выхожу в море — на лодке, на катере и под парусом. Кстати, а парус у вас есть?
— Есть старый парус в сарае, но после смерти отца я его ни разу не ставил, мне это оказалось не под силу. Но это было бы неплохо — с попутным ветром идти под парусом, так можно экономить батарейки. У нас их очень мало.
— Мой катерок оставим здесь или возьмем на буксир? — Лучше оставить.
— Я это к тому, что в таком случае надо взять из него батарейки. У меня их две — одна в гнезде и вторая запасная.
— Отлично, доктор! Нам ведь нужна еще батарейка для дорожного персоника, иначе мы окажемся оторванными от мира и не сможем видеть планетные новости. А теперь идемте в сарай, поглядим, что там с парусом.
В углу сарая оказался не один, а два паруса, правда, второй был основательно порван.
— Что вы скажете, доктор, о том, чтобы устроить для Дженни приятный сюрприз? С помощью нескольких бамбуковых удилищ и этого старого паруса мы могли бы соорудить на корме что-то вроде сарайчика или будки для нашего пассажира: Патти в ней будет укрыт от ветра, зноя и дождя, и там же мы сможем хранить для него сено.
— Я думаю, эта идея стоит того, чтобы выйти в плавание на час позже. Я готов взять сооружение будки на себя. — Спасибо, доктор!
— Не благодарите, а лучше исполните мою маленькую просьбу.
— Буду рад.
— Я бы хотел захватить в плаванье пару книг вашего Писателя: я очень давно не брал в руки настоящих книг, отпечатанных на бумаге. — Хорошая идея, доктор!
Всю ночь пилигримы провозились со сборами. Ланселоту так и не удалось прилечь, хотя доктор и Дженни пытались отправить его в постель. Зато к рассвету мачта с парусом была установлена, все необходимые вещи и продукты погружены и даже Патти заведен на катамаран и привязан в брезентовой будке на корме. Последнее, что Ланселот вынес из дома, были распятие и Библия.
— А это ты зачем берешь с собой? — удивилась Дженни.
— Я обещал матушке никогда не убирать из дома распятие и Библию. Приходится держать слово, ведь теперь нашим домом на долгое время будет катамаран «Мерлин». Подержи их, пока я запру замок!
— Давай лучше я запру дом, я боюсь прикасаться к Библии.
— А ты бери ее левой рукой, и ничего с тобой не случится: к Библии нельзя прикасаться только рукой с кодом. На, держи!
Ланселот запер дверь дома, положил ключ под порог, и они отправились к «Мерлину». Через полчаса отчалили, паломничество началось.
Из фьорда, по которому Ланселот мог бы пройти даже безлунной ночью, катамаран вывел он сам, но когда вышли в Норвежское море, был развернут и поднят парус, и за штурвал встала Дженни, а доктор Вергеланн следил за парусом. Ланселота отправили спать в каюту.
Море было спокойно, ветер дул северный, попутный. Доктор умело управлялся с парусом.
К вечеру они выбрали безлюдную бухточку для ночлега и пристали к берегу. Развели костер, и Дженни принялась готовить ужин, а Патти отправился пастись на ближайшую лужайку. После ужина вернулись ночевать на катамаран.
Первая ночь паломников прошла спокойно.
Глава 10
Мессия принимал гостей. В гостиных, ресторанах и в саду на верхнем этаже Вавилонской башни прогуливались, сидели и стояли члены Семьи первого круга. По правилу, установленному Мессом для своих вечеринок, гостям запрещалось на них говорить о политике и о чем-либо грустном или серьезном. Играла музыка, благоухали экзотические цветы в огромных вазах, официанты разносили подносы с крепкими напитками и шампанским, натуральными соками, фруктами и легкими изысканными закусками. Гости танцевали и вели непринужденные разговоры, флиртовали и сплетничали.
Мессия сам нарушил установленное им правило, отведя к огромному панорамному окну Папу Апостасия первого, главу Мировой Церкви.
— Скажи, святейшество, какой символикой вы пользуетесь при ваших богослужениях? Я догадываюсь, что не крестами.
— Упаси Созидательная Сила! Кресты — скажешь тоже… Еще в прошлом тысячелетии экуменисты требовали удалить христианскую символику из общественных учреждений. Например, в Баварии кресты были удалены из школ и гимназий, а на германских каретах «скорой помощи» вместо красных крестов изображали синие снежинки. Все это делалось будто бы для того, чтобы не оскорблять магометан, иудеев, буддистов, сатанистов, кришнаитов и членов других нехристианских конфессий. — А на самом деле — для чего?
— Не для чего, а для кого — для тебя, Мессия. Мы все тебя ждали и дорогу тебе от крестов очищали.
— А какими символами пользуется теперь Мировая церковь?
— Мы используем три шестерки — символ Мессии, пятиугольники — символ Планеты, звезды вершиной вверх — символ могущества освобожденного человека, а также звезды вершиной вниз как символ Созидательной Силы Природы.
— Еще вопрос, Апостасий. Известны тебе какие-нибудь тайные секты, практикующие сегодня?
— Собственно говоря, мой Мессия, сект уже давно нет, кроме одной. Это вполне безобидная Церковь Эволюции, в нее в основном входят школьники. Ее членов еще зовут дарвинистами.
— Они что, в самом деле имеют какое-то отношение к Дарвину?
— Самое непосредственное: они до сих пор верят в теорию эволюции и убеждены, что человек произошел от обезьяны.
— Забавно. Ты никогда не задумывался, Апостасий, почему некоторые люди так упорно держатся за эту научную теорию, несмотря на то что наука от нее давно отказалась?
— Отвечу вопросом на вопрос, мой Мессия: а тебе в твои молодые годы разве ни когда не хотелось побыть шаловливой и без ответственной обезьянкой? Шалить, блудить, драться за лакомства и никогда не стыдиться своих поступков?
— Я именно так и делал и ничуть не стыдился.
— А чего же стыдиться? Коли у нас с обезьянами общие предки, то все это совершенно в природе человека, не так ли? А потому мораль, культура, совесть, правопорядок — это все поверхностно, временно и держится лишь до тех пор, пока в них есть нужда. Осознать, что глубоко в нашей при роде прячется блудливая, эгоцентричная и агрессивная обезьяна, — это так освобождает! А вот бедные христиане, например, верят, что они созданы по образу и подобию Божиему, и им, беднягам, приходится стараться этому соответствовать. Представляешь, какую немыслимую ответственность они на себя принимают?
— И они соответствовали своей странной идее, как ты думаешь, святейшество?
— Иногда — да, чаще — нет, но ведь дело-то совсем не в этом, мой дорогой Мессия. — А в чем же?
— А в том, что в глубине души каждый самый плохонький христианин верит, что пускай сам-то он не святой, но святость, то есть соответствие образу и подобию Божиему, меж людьми существовать должна и существует.
— Ты, Апостасий, говоришь о христианах в настоящем времени. Ты имеешь в виду Россию? — Не только. — На Планете тоже есть христиане?
— Да, мой Мессия. — Где? — В потаенных местах.
— Но ты же сказал, что на Планете не осталось сект, кроме дарвинистов!
— Увы, Мессия, христианство не секта, христианство — Церковь.
Папа Апостасий задумался, глядя в окно на зависшее внизу розовое облако. Потом он обернулся к Мессии.
— Но ты начал эту беседу вовсе не для того, чтобы выяснить положение с сектами, я прав?
— Совершенно верно. Мои продвинутые эзотерики недавно показали мне людей, молящихся с крестами и свечами в руках.
— Кресты не были перевернуты верхушками вниз? — Нет. — А какого цвета были свечи?
— Гм. По-моему, у некоторых свечи были желтые, а у других — красные. Я видел целые процессии христиан с большими иконами и крестами. А что, это имеет значение?
— Несомненно. Мы при богослужениях пользуемся черными свечами, дарвинисты — зелеными. А вот иконы и кресты — это признак того, что ты видел самых упорных из христиан — православных. У них эти процессии так и называются — «крестный ход».
