Чайна Мьевиль - Город и город
— Мистер и миссис Джири? — обратился я к ним, упражняясь в английском.
— Ах, — сказала женщина, протягивая руку. — Ах да, вы, вас, вы господин Корви, это…
— Нет, мэм. Я инспектор Тьядор Борлу из ОООП Бещеля. — Я пожал руку ей, руку её мужу. — Это Лизбьет Корви, констебль. Мистер и миссис Джири, я, мы очень глубоко сожалеем о вашей утрате.
Оба они кивнули, заморгав, как животные, и открыв рты, но ничего не сказали. Горе заставило их выглядеть глупо. Это было жестоко.
— Могу я отвезти вас в ваш отель?
— Нет, благодарю вас, инспектор, — сказал мистер Джири.
Я взглянул на Корви, но она вроде не упустила ничего из того, что прозвучало, — понятливости ей было не занимать.
— Мы бы хотели… мы бы хотели исполнить то, ради чего приехали. — Миссис Джири теребила свою сумку. — Мы бы хотели её увидеть.
— Конечно. Пожалуйста. — Я повёл их к машине.
— А профессора Нэнси мы увидим? — спросил мистер Джири, когда Корви тронулась с места. — И тех, с кем Мэй дружила?
— Нет, мистер Джири, — сказал я. — Боюсь, мы не можем этого сделать. В Бещеле их нет. Они в Уль-Коме.
— Ты же знаешь это, Майкл, знаешь, как оно здесь устроено, — сказала его жена.
— Да-да, — сказал он мне, как если бы услышал эти слова от меня. — Да, простите, позвольте мне… Я просто хочу поговорить с её друзьями.
— Это можно устроить, мистер Джири, миссис Джири, — сказал я. — Посмотрим, нельзя ли им позвонить. И…
Я думал о пропусках через Связующий зал.
— Нам придётся решить вопрос о сопровождении вас в Уль-Кому. После того как уладим дела здесь.
Миссис Джири смотрела на мужа. Тот не сводил взгляда с улиц и снующего вокруг транспорта. Некоторые эстакады, к которым мы приближались, находились в Уль-Коме, но я был уверен, что он не воздержится от того, чтобы их разглядывать. Ему было бы всё равно, даже знай он, что это не положено. По дороге открывался ещё и незаконный, связанный с брешью вид на блестящую уль-комскую Зону быстрого развития, заполненную ужасными, но огромными произведениями публичного искусства.
На обоих супругах были значки посетителей в бещельских цветах, но у них, как у редких получателей сострадательных виз, не было никакой туристической подготовки, никакого представления о местной пограничной политике. Из-за своей утраты они лишились всякой чувствительности. Опасность брешей с их стороны была весьма высока. Нам требовалось защитить их от совершения бездумных действий, которые в лучшем случае могли бы привести к их депортации. До официальной передачи ситуации в ведение Бреши мы должны были исполнять обязанности нянек: не отходить от Джири ни на шаг, пока они бодрствуют.
Корви на меня не смотрела. Нам придётся соблюдать осторожность. Будь Джири обычными туристами, они должны были бы пройти обязательное обучение и успешно сдать далеко не формальный экзамен на въезд, как теорию, так и практическую, связанную с ролевыми играми часть, чтобы претендовать на визу. Они бы знали, хотя бы в общих чертах, основные опознавательные элементы архитектуры, одежды, алфавита и манер, знали бы незаконные цвета и жесты, обязательные детали — и, в зависимости от своего бещельского преподавателя, предполагаемые различия национальных физиогномик, — отличающие Бещель, Уль-Кому и их граждан. Хоть мало-мальски представляли бы себе, что такое Брешь. Не то чтобы мы, местные, знали о ней намного больше, важно то, что они бы знали достаточно, чтобы избежать очевидных брешей со своей стороны.
После двухнедельного — или сколько там он длится? — курса никто не думал, что посетители впитали в себя глубокий, почти безусловный инстинкт различения наших границ, каким обладают бещельцы и улькомане, усвоили реальные зачатки не-видения. Но мы всё-таки настаивали на том, чтобы они вели себя так, словно это с ними произошло. Мы, равно как и власти Уль-Комы, ожидали соблюдения строгого публичного этикета, отсутствия всякого взаимодействия с соседним заштрихованным городом-государством, да и вообще явного обращения на него внимания.
Поскольку санкции за брешь серьёзны — от этого зависят два города, — сам факт бреши не должен подлежать сколько-нибудь обоснованному сомнению. Мы все подозреваем, что, в то время как у нас есть долгий опыт его не-видения, в Старом гетто Бещеля туристы тайком замечают уль-комский застеклённый мост Ял-Иран, который в буквальной топологии примыкает к нему. Глядя на струящиеся ленты воздушных шаров бещельского парада Ветреного дня, они, вне сомнения, не могут, как это можем мы, не-замечать устремлённых к небу каплевидных башен в уль-комском дворцовом районе, которые рядом, хотя отстоят на целую страну. Пока они не указывают на них пальцами и не восклицают — вот почему, за редкими исключениями, иностранцам до восемнадцати лет взъезд не разрешается, — все, кого это затрагивает, могут склоняться к возможному отсутствию бреши. Именно такой сдержанности учит предвизовая подготовка, а не строгому не-видению местных жителей, и большинству обучаемых хватает ума это понять. Когда это возможно, мы все, включая Брешь, гарантируем посетителям презумпцию невиновности.
В зеркале машины я заметил, что мистер Джири смотрит на проходящий грузовик. Я его не-видел, потому что он был в Уль-Коме.
Время от времени они с женой что-то бормотали друг другу — мне не хватало то ли знания английского, то ли слуха, чтобы разобрать их слова. В основном же они сидели молча, каждый наедине со своим горем, выглядывая из окон по обе стороны автомобиля.
Шукмана в лаборатории не было. Зная себя, он понимал, каким покажется тем, кто приехал взглянуть на умершую. Я бы не хотел столкнуться с ним при таких обстоятельствах. Хамзиник провёл нас в помещение хранения. Её родители одновременно застонали, войдя и увидев очертания под простынёй. Хамзиник с безмолвной почтительностью ждал, пока они готовились, и, когда её мать кивнула, открыл лицо Махалии. Они снова застонали и уставились на неё, а после долгих секунд мать коснулась её лица.
— О да, да, это она, сказал мистер Джири и заплакал. — Это она, да, это моя дочь.
Как будто мы просили от него официального опознания, чего мы и не думали делать. Они сами захотели её видеть. Я кивнул, словно его слова чем-то нам помогли, и взглянул на Хамзиника, который опустил простыню на место и принял занятой вид, пока мы вели родителей Махалии к выходу.
— Я очень этого хочу — поехать в Уль-Кому, — сказал мистер Джири.
Я привык слышать у иностранцев этот лёгкий нажим на глагол «ехать»: им казалось странным употреблять его.
— Прошу меня простить, я знаю, вероятно, это будет… будет трудно организовать, но я хочу увидеть, где она…
— Конечно, — сказал я.
— Конечно, — сказала Корви.
Она поспевала за нами со своим разумным запасом английского и время от времени вставляла словечко. Мы обедали с Джири в «Королеве Гзезилле», достаточно комфортабельном отеле, с которым у бещельской полиции имелась давняя договорённость. Его сотрудники были опытными в оказании услуг сопровождения, едва ли не равнозначных тайному лишению свободы, необходимому для неквалифицированных посетителей.
К нам присоединился Джеймс Такер, сотрудник среднего звена посольства США, ему было лет двадцать восемь или двадцать девять. Иногда он обращался к Корви на отличном бещельском. Окна столовой смотрели на северную оконечность острова Густав. Мимо проходили речные суда (в обоих городах). Джири ковырялись в своей перченой рыбе.
— Мы подозревали, что вам захочется побывать на месте работы вашей дочери, — сказал я. — Мы обсуждаем с мистером Такером и его коллегами в Уль-Коме, какие нужны документы, чтобы провести вас через Связующий зал. Думаю, день-два, и всё будет готово.
В Уль-Коме, конечно, не посольство: угрюмый Отдел интересов США.
— И… вы говорили, теперь это, это в ведении Бреши? — спросила миссис Джири. — Говорите, это дело не станут расследовать в Уль-Коме, но передадут этой Бреши, да? — Она смотрела на меня с огромным недоверием. — Ну а когда мы с ними поговорим?
Я глянул на Такера.
— Этого не будет, — сказал я. — Брешь не такая, как мы.
Миссис Джири не сводила с меня глаз.
— Мы… полищай, да? — спросила она.
Я сказал «мы», подразумевая и её саму.
— Ну, среди прочего, и это тоже. Она… они не такие, как полиция в Бещеле или в Уль-Коме.
— Я не…
— Инспектор Борлу, я буду счастлив объяснить им это, — сказал Такер.
Он медлил. Ему хотелось, чтобы я ушёл. Любое объяснение в моём присутствии должно быть воздержанно вежливым; наедине же с другими американцами он мог бы подчеркнуть, как смехотворны и затруднительны эти города, как жаль ему и его коллегам, что преступление, совершённое в Бещеле, отягощается дополнительными сложностями, и так далее. Мог бы позлословить. Противостояние такой чужеродной силе, как Брешь, сбивало с толку.
