Сергей Шведов - Синдром тотальной аллергии
Сознание я не потерял, но горизонт несколько раз качнулся у меня перед глазами, как у пилота самолёта, попавшего в турбулентный поток, когда кажется, что машина по своей воле машет крыльями.
На коленках я снова подполз к воде и только сейчас заметил, что берега озерца были окаймлены как бы инеем. Я тронул веточку какого-то засохшего суккулента, и с неё осыпались белоснежные хлопья, выросшие из кристаллов соли. Лёд на дне прозрачного озера оказался отложениями соли, а «водоросли» — ажурные кристаллические конструкции, построенные выпавшими из перенасыщенного солевого раствора кристаллами.
Я распластался по земле под палящим солнцем и чувствовал, что закипаю.
Мне уже стало как-то все равно, найду ли я пресную воду или нет, после того, как я познал на собственной грудной клетке, раздираемой спазмами, что воздух дороже воды, без которой можно прожить несколько дней, а без воздуха — считанные минуты.
Когда решил встать, я с удивлением узнал, что я теперь больше не могу с прежней лёгкостью вскочить на ноги и вообще не могу подняться. Не девять секунд, как на ринге после нокаута, а добрых десять минут я, пошатываясь и ловя равновесие, поднимался на сведённые судорогой ноги и наконец-то сделал первый шаг.
Перед глазами уже не стояла воображаемая карта, где было чётко обозначена цель — железнодорожный разъезд. У меня оставалось единственное побуждение — идти, чтобы не упасть и больше не встать. Если упаду — достанусь корсакам и каскырам на ужин.
Поначалу шагать было не так уж трудно. Под ногами был твёрдый такыр, я шёл как бы по плацу, вымощенному многоугольными плитами. Но чуть позже чёрные лепёхи такыра стали крошиться, истончаться, и вот через некоторое время я уже брёл по щиколотку в вонючей грязи солёного болота, припорошенной пустынным «инеем» — пушистым слоем кристаллов соли.
Когда болотная грязь дошла до колен, я начал менять направление в поисках выхода на мелкое место, но всякий раз липкая маслянистая трясина всё глубже утягивала мои ноги. Уже и идти было нельзя — едва только с хлюпаньем вытащишь одну ногу, как другую болото затянет ещё глубже.
Когда я совсем выбился из сил, то заметил, что берег соленого болота совсем уже близко. До него оставалась каких-то пару метров. На берегу торчала сухая осока или остролист, мне в тот момент было не до ботаники, чтобы классифицировать растения. Но за эти два метра до берега пришлось расплачиваться с каждым шагом все более глубоким погружением в болото. Когда я судорожно ухватился за сухую поросль на прибрежной кочке, я уже был по шею в вонючей солёной жиже.
Я понял, что не утону, потому что разжать мои руки, намертво уцепившиеся в жёсткую поросль на берегу, можно будет после моей смерти только рычагом. Мой голый обожжённый череп раскалился под солнцем, но я не мог уже даже смочить его полужидкой грязью, чтобы оставить на нём хоть какую-то защитную плёнку от палящего солнца.
Глава 16
Я не потерял сознания, а держался стойко. Благо, тут не было назойливых осенних мух, а то они добавили бы мне мучений. Для них тут просто не было пищи.
Перед закрытыми глазами у меня катались огненные колёса, рассыпая искры. В ушах стучал пульс, и вообще так шумело, что я не расслышал бы даже выстрела над ухом.
Беспорядочное мелькание картин перед закрытыми глазами сменилось устойчивыми фантомами. Самым ярким видением была улыбающаяся морда тайгана, к ошейнику которого была привязана фляга с водой.
— Пей! — гавкнула собака, и я зубами вцепился в сосок на конце фляги, который был похож на жёсткую соску для детского рожка с молочной смесью.
От пресной воды голова закружилась, как от водки, и я снова ушёл в полубессознательное небытие, где выдумку не отличишь от настоящего.
Следующим видением явилась Карлыгаш на строевом коне, похожем на чистокровного дончака. Я понимал, что в действительности тут могут выжить только неприхотливые мохноногие коняшки, похожие на лошадей Пржевальского, но царственная наездница восседала именно на длинноногом коне.
Карлыгаш была в остроконечном шлеме и блестящих доспехах. За спиной её стеной выстроились ордынские полчища с развивающимися боевыми значками на копьях.
— А я за тобой пришла, миленький! — звонко рассмеялась Карлыгаш и подала мне руку.
Я почувствовал, что поднимаюсь, точнее — возношусь. В глазах была не темнота, а плыла какая-то фиолетовая темь с прожилками алых и оранжевых разводов, как будто ещё не застывшая текучая магма, стекающая по склону кратера вулкана, потухшего тут миллионы лет назад.
* * *Так вот оно какое, это тенгрийское Небо! Не знаю только, за какие заслуги я туда попал. Тьма спала с глаз. Вокруг было царство белого цвета и нестерпимого яркого света. Потом из радужного сияния постепенно начали проступать очертания неземных существ и неведомых предметов.
Меня возносили, переносили, поднимали и опускали ангелы в белом с ног до головы. Я ощущал, что возлежал на странном ложе, пронзённом лучами нестерпимо яркого света и блестящими молниями, которые пучками отходили от меня. Хотя меня самого как бы и не было. Я не видел у себя ни рук, ни ног. Я превратился в пульсирующее облачко. От меня осталось только чистое сознание, которое владело моим зрением и слухом, но тела в целом я не ощущал.
* * *Я не видел повелителя неба, он остался скрытым от меня, но вопрошающий призыв хана Тенгри я всё же слышал, точнее, ощущал всем своим оставшимся существом в виде ядерно-электронной плазмы или неизвестного науке силового поля.
— Ты половину своих коротких прожитых лет был предан злу!
Хоть сейчас у меня и не было тела, но я почувствовал, что мурашки у меня как будто бы пробегают по коже. Рассудок, по привычке жить среди таких же грешных людей, как и я сам, лихорадочно искал, что бы такого соврать в ответ, чтобы половчее выкрутиться. Но холодное сознание оказалось честнее рассудка:
— Да, я предавался искушениям и искал греха.
— Тебя бессознательно влекло к запретному?
— Не, я осознанно находил в нём пресыщенное удовольствие.
Голос повелителя Неба своим утробным гулом походил по тембру на звучание оркестровой тубы, но с угрожающими призвуками предгрозового рокота, от которого воют собаки и запираются в муравейнике муравьи. Эти звуки не разрушали пространство вокруг, а созидали его, и сами были этим миром.
— Стремление первенствовать?
— Знакомо мне с малых лет.
— Природная жестокость?
— И это во мне есть.
Всё вокруг меня обрело реальные очертания, а я обрёл живое тело. Точнее, съёжился, скукожился и превратился в маленького мальчика-с-пальчик, четырёх-пяти лет отроду. Малышу доставляло удовольствие обжигать крапивой голые ножки плачущей сестрёнки.
— Страсть к стяжательству богатств и финансовому всемогуществу?
Декорации моделируемого, но совершенно реального для меня мира вмиг изменились. Вот я уже тайный наследник английского лорда в своём замке. Таким я видел себя в мечтах ещё подростком после просмотра очередного костюмно-исторического фильма из жизни английских аристократов.
— Жажда крови?
Трёхмерный вещный мир превратился в поле яростной битвы, усеянной телами павших. Я — великий полководец и изощрённый тиран, изводящий под корень целые непокорные народы на мегауровне, а на микроуровне — саморучно изощрённо пытающий своих жертв. Это тоже из подростковых фантазий, выросших и взлелеянных для меня миром кинофильмов и компьютерных игр.
— Тебе ведом подлый страх. Ты трус!
— Да. И настолько трус, что жгучий стыд за собственную трусость толкает меня на безрассудную храбрость.
— Ты способен на предательство!
— Да. Я смогу предать. Во мне живёт предатель.
— Из-за страха смерти?
— Нет. Смерти я не боюсь. Но мне смогут внушить, что моя подлость пойдёт на пользу людям. Тогда я предам ради торжества ложной идеи справедливости.
— И останешься доволен собой?
— Нет, сломаюсь.
Хозяин Неба знал обо мне всё. Любые потаённые уголки моей мелкой и жалкой душонки были ему открыты. Я уже не боялся его. Мне уже незачем было бояться — всё кончено. Мне страшно хотелось того, чего я был начисто лишен при жизни — чистосердечного покаяния.
— Ну же!
— Что, владыко?
— Произнеси, о чём так страшно вожделеешь.
— О ч ём именно? — Это уже пустилось на хитрость моё чистосердечное сознание, а не только подленький рассудок.
— Грешен! Грешен! Грешен… Каюсь! Каюсь! Каюсь!.. Пусть не будет мне прощения во веки.
— Не верю, — был мне ответ.
На возрождение в новом теле на сочных пастбищах, где пасутся небесные скакуны, мне рассчитывать не приходится. Жаль, что Карлыгаш при моей жизни не сказала мне, каков у тенгрийцев ад. Хотя нетрудно догадаться. Если на суде в тенгрийском чистилище терзает такая душевная мука, то что же меня ждёт в ихней преисподней?
