Наталия Сова - Королевская книга
— Могу я узнать, драгоценный братец, куда ты так неудержимо рвешься?
И Перегрин охотно и радостно поведал мне о Серебряном Холме, что по ту сторону гор Порубежья, в самом сердце Заброшенных Земель. Его сплошь покрывают странные бледные заросли, каких нет больше нигде, и в лунные ночи холм возвышается над лесом как груда тусклого серебра. Много рассказывают про это место удивительных и жутких историй, в которых невозможно отделить правду от вымысла, ибо никто из рассказчиков на холме не был. Говорят, например, что на вершину можно взбираться хоть целую жизнь, и конца этому восхождению не будет, пока не повернешь обратно. А вернешься — окажется, что прошло всего-то несколько часов, даже отсутствия твоего никто не заметил. Так один мальчишка — давно, в те времена, когда на Заброшенных Землях еще жили люди, — ушел утром и к обеду вернулся домой стариком. Говорят про колодцы на вершине, глянув в которые можно увидеть небо с незнакомыми созвездиями. Говорят про стеклянные башни, появляющиеся из воздуха…
Я давно не видел Перегрина таким. Пожалуй, с того первого дня, когда он, дрожа от волнения и радости, путая наречия, рассказывал мне о невидимом замке.
— Вот что, малыш, — прервал его я, — зайди-ка немного погодя ко мне. Перемолвимся парой слов, и отправишься спать.
Велев всем веселиться, я поднялся к себе в комнату, разыскал кошелек и высыпал золотые на стол. Снял оба перстня и положил рядом. Долго, шипя и чертыхаясь, выковыривал кинжалом драгоценные камни, вделанные в ножны меча. Приказал Фиделину принести мой золотой кубок и сбрую, украшенную рубинами, и в довершение, невзирая на слезные мольбы, снял у него с шеи серебряный амулет на цепочке.
Перегрин застыл на пороге, растерянно глядя на россыпь драгоценностей. Похоже, такое богатство он видел впервые в жизни.
— Тебе, — сказал я.
— Красиво, — ответил он тихо.
— Красиво, — согласился я. — По крайней мере, два года можешь путешествовать, ни в чем себе не отказывая. Из моих людей выберешь четверых для услуг и охраны. Лошадь в конюшне возьмешь любую.
— Спасибо, но…
— Я обещал не задерживать тебя, это слышали все, и я сдержу обещание. Но тебе придется выполнить одно небольшое условие. Это нетрудно. Ты поклянешься, что не будешь больше строить. Никогда. Ни для кого.
Перегрин улыбнулся, будто давно ждал этих слов.
— Я не могу в этом поклясться, Дан, — ответил он. — Там, на Серебряном Холме, замок, разве ты не понимаешь?
Он ничего не смыслил, несчастный заморыш. Даже после того, как я объяснил, что его Серебряный Холм находится во владениях царицы Таммы, в стране нам недружественной и непонятной, даже после того, как я сказал, что царица постарается, чтобы безродный бродяга, подаривший ей могущество, сгинул, не оставив о себе памяти, — он только качал головой и улыбался.
— Представь себе, Дан, — сказал он, — что кто-то попросил тебя поклясться не воевать больше. Никогда. Ни с кем. Попросил именно сейчас, когда тебе по силам завоевать целый мир. Что бы ты ответил?
И, гладя на него, я снова вспомнил день нашего знакомства. Перегрин был спокоен и улыбчив, совсем как в тот момент, когда я впервые ощутил, насколько он сильнее меня.
— Все же поразмысли до утра, братец, — сказал я и вышел.
В зале пели «Эй, малышка, ты выпила лишку». Хач, прямой и строгий, сидел отдельно от всех и молчал.
— Да ты никак трезв, друг мой Хач? — сказал я.
С каменным лицом Хач признался, что не берет его сегодня ни флангерское, ни местная бурда, ни особый напиток кухарки Гирэны под названием «Горячий ключ».
— Врешь, ты не пил!
— Как так не пил? Вы же сами видели…
— Ничего я не видел. Встать!
Я вытащил его из-за стола и толкнул к двери. Все смолкли. В тишине Хач прошел через зал и уже толкнул было дверь, но я крикнул:
— Стоять! Лицом ко мне.
Он медленно опустил руку и повернулся, глядя исподлобья. Совсем как Фиделин, когда готовился получить по горбу.
— Я говорил, что тот, кто не пьет сегодня, — мой враг на всю жизнь? — Я прошелся вдоль стола, собирая со скатерти ножи. — Говорил или нет?
Хач будто язык проглотил.
— Стой как стоишь, друг мой Хач, — сказал я.
Метать ножи я научился в детстве у старшего брата. Это единственное, за что я мог быть ему благодарен. В Даугтере никто еще не видел, как я это делаю, поэтому первый бросок вызвал всеобщее длинное «а-ах-х!». Хач скосил глаза вправо — нож впился в доски двери возле его уха.
— Стой как стоишь, — повторил я и метнул второй нож. На этот раз Хач скосил глаза в другую сторону, и среди народа послышались восторженные возгласы. Хач стремительно бледнел, но в остальном держался молодцом. Двумя следующими бросками я пришпилил к двери оба его рукава, а последний нож пришелся так низко над его макушкой, что я выкрикнул:
— Задел?
— Н-нет, — отозвался бледный Хач.
Под гомон и одобрительные крики зрителей я приблизился к нему и, выдергивая ножи, сказал негромко:
— Не печалься, Хач. Ты потерял брата, я обрел, и еще неизвестно, что хуже.
Хач коротко застонал и, ударясь всем телом в дверь, выбежал в темный коридор.
— Кто следующий? — крикнул я.
Желающих оказалось на удивление много. Белобрысый Лен стоял у двери, вытаращив глаза, приоткрыв рот, и при каждом броске коротко переводил дух. Флум зажмуривался и хихикал. Кухарка Гирэна орала благим матом и немало повеселила общество. Фиделин стоял как скала, я даже похвалил его. Потом возникла ссора из-за очередности — и Гай, конюх, сунул главного повара мордой в тарелку. Повар, понятно, в долгу не остался. Зрелище было забавным, но, дабы не допустить смертоубийства, бойцов пришлось разнять. После этого веселье как-то не клеилось, и я выгнал всех вон.
Догорали угли в камине. В окнах уже брезжил пасмурный утренний свет. С тяжелым сердцем бродил я по пустому залу, прислушиваясь к отзвуку своих шагов. Непобедимый. Так меня будут звать. Дан Непобедимый. Император Дан Первый Непобедимый. Я пошевелил губами, произнося беззвучно это полное имя. В нем было все: могущество, слава, богатства покоренных земель, огромная держава, неприкосновенность границ, страх недругов… Но словно заноза мешала мне думать об этом легко и спокойно. Их будет двое на земле — тех, кому я никогда не смогу приказывать. Даугтер и Перегрин. И эти двое перевесят сотни верноподданных. Разве забуду я, как в ответ на благодарность за все, для меня сделанное, Перегрин удивился: «Для вас?» — и осекся, замолчал, деликатный мальчик. А хотел он сказать: я ничего не делал для вас, вы просто оказались рядом в нужный момент, по счастливой случайности подвернулись под руку. Недостающая деталь. Строительный материал. Останется Перегрин при мне или нет — он никогда не признает меня ни братом, ни другом, ни покровителем, ни императором. Кирпич я для него. Кирпич в стене.
Я сел у камина, протянув озябшие внезапно руки к остывающим углям. Мысли никак не выстраивались ни во что упорядоченное, увенчанное разумным и справедливым решением. Я вскочил и снова принялся мерить шагами зал.
— Доброе утро, Дан, — услышал я за спиной и остановился, будто налетел на стену. Я не ждал Перегрина так скоро.
Он стоял у стола — в дорожном плаще, с тощей котомкой через плечо. Сбоку из-под плаща виднелась рукоять меча.
— Вот зашел попрощаться, — сказал он. — Хочу уйти сейчас, пока все спят. Не люблю многолюдных проводов.
— Ты подумал, малыш? — спросил я.
— Да.
— И ты дашь клятву?
— Нет.
Несколько мгновений мы безмолвно смотрели друг на друга.
— Ни черта ты не подумал, — сказал я с горечью.
Он молча улыбнулся. Кажется, мысленно он уже заглядывал в колодцы Серебряного Холма, полные звезд.
— Прощай, Дан.
Я смотрел, как он уходит, и пытался найти предлог, чтобы его задержать. Предлога не было.
— Подожди! — воскликнул я. Он остановился в дверях. — Подожди. Сейчас, последнее.
Я повернулся к нему спиной и пошел к столу, где среди опрокинутых кубков и тарелок с объедками торчал воткнутый в столешницу нож.
Если бы в этот момент Перегрин выскочил из зала и бросился бежать, клянусь, я не стал бы его преследовать. И я шел медленно, втайне надеясь, что выскочит и побежит. Но он спокойно ждал, не двигаясь с места. Всей спиной ощущая его взгляд, я выдернул нож, зачем-то взвесил его на ладони, крутанул в пальцах. Перегрин ждал, и было ясно, что он не побежит. Ни за что.
— Что ж, будь по-твоему, — сказал я.
Поворот, бросок и полет ножа показались мне неизмеримо долгими. Но для Перегрина, я знаю, все было как удар молнии. Он упал, не крикнув. В три прыжка я оказался рядом. Перевернул его. Вытащил и отшвырнул нож. Лицо Перегрина было насмешливым и печальным, такого выражения я никогда не видел у мертвых.
— Это ты виноват, — сказал я, поднимая его на руки. — Ты всегда говорил мне, что с замком нужно быть осторожнее. Но сам ты осторожным не был. Ты думал, что знаешь о Даугтере все. Ты был уверен, что он не причинит вреда тебе, своему создателю. Но ты упустил главное: я — это тоже Даугтер. Ты не боялся замка, тебе и не стоило его бояться. Стоило бояться меня. Хотя бы считаться со мной… Нет, ты не мог этого не знать. Ты сам виноват, и не заставляй меня оправдываться.
