Иван Наумов - Обмен заложниками
— Чем они занимались? — я ни разу в жизни не видел напуганную Тигру, но все когда-то случается впервые.
Тысячеваттная лампочка, вкрученная по ее просьбе, достаточно сносно освещала кухню. Когда-то хватило бы и пятисотки. «Субъективный фактор» — эпитафия на могиле классической физики. Рядом с кем-то свет разгорается, рядом с кем-то меркнет.
Под чайником плясал огонь, холодильник содрогнулся в конвульсии и тихо загудел.
— Что-то с биолампами. Там такой режим секретности, что они даже дома прослушки боялись. Дрюша быстро поднялся, получил тему, лабораторию, а Карен… Короче, он застрял. Там и сям на подхвате. Подготовить культуру, постоять у центрифуги, заполнить журнал. О диссере даже заикаться не давали: хочешь — работай, не хочешь — уходи. Таких денег больше никто платить не стал бы.
Сонная осенняя муха выползла из-за солонки и отправилась пешком через весь стол.
— И?
— Они думают, что Дрюша что-то вынес из своей лабы. И хотят получить это назад. Только это бред — там же сканеры, закрытая сеть, три уровня досмотра… Вот.
Понять, когда Тигра врет, мне тоже удавалось почти всегда. Я подлил ей чаю.
— Давай, рассказывай уже.
— Так я же…
— Или уходи.
— Савва!
Я выдвинул табуретку на середину кухни, сел к Тигре лицом, оперся локтями о колени. На таком расстоянии я чувствовал, как пахнет ее кожа. Старался смотреть ей в глаза, а не на живот. «Кто там?» — спросил я, едва она вошла в квартиру. — «Кто-То-Там Каренович», — ответила она. А что я рассчитывал услышать?
— Слушаю внимательно, Тамар.
Тигра обиженно прикусила губу — не любила свое имя, и я об этом прекрасно знал.
— В общем, Карена пытались купить.
Я кивнул.
— Он получил деньги. Много. Без обязательств, просто за беседу. Он ничего толком не объяснял. Говорил только про перспективы и новую работу. Подбил Дрюшку.
Я спрятал лицо в ладонях.
— Идиоты…
— Не надо так, — тихо попросила Тигра.
— Прости. Ты сказала, получил деньги. От кого?
Она вдруг заплакала и убежала в ванную. Мои ощущения от появления Тигры менялись быстрее, чем картинки в калейдоскопе. Изумление — отчуждение — горе — жалость — отчуждение — тревога. Большая тревога.
Вволю нахлюпавшись и бросив полотенце по привычке на стиральную машину вместо того, чтобы повесить на крючок, она вернулась к столу.
— А это что? — спросил я, показывая на большую сумку, спящим зверем замершую в темном коридоре.
— Поживу у тебя, — сказала Тигра.
Нет, это не прозвучало как вопрос. Четкое и ясное утверждение. Констатация факта. Тигра, копирайт.
— Поставлю тебе раскладушку в кабинете, — я поднялся и прошел мимо нее, стараясь не коснуться округлости живота. — Ты надолго?
Тигра не ответила, но почти наверняка неопределенно пожала плечами.
В кабинете она с интересом разглядывала кюветы, бачки, полки с реактивами, два разлапистых увеличителя с переделанными макушками. «Па-па-пам пам-пам», — начала тихонечко напевать, отбивать губами ритм. Пам-пам, Тигру мучает любопытство.
— А чем ты теперь занимаешься?
— Я ночной фотограф.
— Ты?! — Тигра усмехнулась. — Я многое пропустила!
— Почему нет? У меня была пятерка по химии!
— Как много нам открытий чудных…
— Так кто заплатил Карену за беседу?
В ответ я услышал худшее, что можно было предположить:
— «Кандела».
Тигра ушла спать, а я все сидел за столом.
Две визитки лежали передо мной. На первой блестело составленное из микросхем деревце «Технопарка», на второй дрожало стилизованное пламя свечи. «Кандела». Вечные конкуренты, противники, враги. Я их не звал — вольфрамовые бароны сами пришли за мной.
Что же произошло?
Мы вместе закончили лучшую в Москве биологическую школу, учились в одном потоке в универе. Наш путь был предопределен. Казалось бы. Только такие отщепенцы как я, да Зингер, да Механик, отказались от блестящего будущего в пользу непонятно чего. Остальных разобрали, как горячие пирожки.
А я никогда не рвался ни в фармацевтические концерны, ни к вольфрамовым баронам. Интуитивно что ли? В любой преуспевающей компании среди мудрых гениев в белых халатах нет-нет, да и мелькнет совсем другой типаж, волчий оскал, глаза-буравчики, и такому не составит труда объяснить тебе, что ты виноват всегда, по определению. Дрюхе и Карену продырявили головы. И отмашку дал кто-то из тех, с кем они хохмили в курилке, шутливо чокались на новогодней тусне, соприкасались локтями в лифте. Мир большого бизнеса. «Ничего личного».
Моя работа тоже не считалась простой. Я давно привык к повышенному вниманию со стороны всяких ОБЭПов и УБОПов — таковы правила игры. Рынок ночной фотографии развивался так же быстро, как темнел мир. И так же быстро криминализировался, как росли цены на вольфрам, фосфор и магний. Добыча и продажа этих веществ недавно перешла под госконтроль, и нелегальный бизнес расцвел в одночасье. Ведь освещение и фотография всегда шли рука об руку. В отсутствие света требовались новые решения. Полуподпольные мастерские наладили производство плёнки со светочувствительностью больше трех тысяч единиц. Цифровая техника, ненадолго потеснившая аналоговую оптику, ушла в небытие — если не считать «дневных» любительских моделей.
А спрос на съемку в темное время суток никуда не делся. И клиентов мало интересовало, где и как мастер берет материалы, по какой технологии обрабатывает изображение — их волновал только результат. За соответствующую цену.
Стараясь не скрипеть паркетом, я прокрался мимо полуприкрытой двери кабинета, наощупь расстелил кровать, скинул с себя все и нырнул в постельную прохладу. Почему-то вспомнился Дрюха: «Или ты, безмозглая голова, сделаешь из моей сестры царицу Савскую, или…» Тогда он не придумал, что — «или», расхохотался и хлопнул меня по плечу.
На кухне в часах громко цокали копытца времени. Я поймал себя на том, что пытаюсь услышать дыхание Тигры.
То, что она здесь, снова здесь, в соседней комнате, в десяти шагах от меня, не давало уснуть. Слишком долго я строил ограду, отделял себя стеной, работал над тем, чтобы даже случайная мысль не вернула меня к ней.
Три года — это и много, и мало. Все быльем поросло? Вряд ли…
Я незаметно провалился в сон, и даже, кажется, успел выспаться. Но волосы щекотали губы, лезли в нос, а когда я попробовал сдуть их, то забрались в рот. Я открыл глаза и долго таращился в бесконечно далекий потолок, возвращаясь в себя, ощупывая реальность, восстанавливая, кто я и где я.
Тигра пристроила голову у меня на груди, макушкой к моему подбородку. Левую руку и коленку по-хозяйски разместила на мне. Тугой литой живот упирался в мое бедро. Судя по дыханию, Тигра безмятежно спала. А по моему сердцу можно было изучать регтайм. Да что же это?!
Я осторожно высвободился, сначала из-под ноги, потом из-под руки и наконец осторожно переложил Тигрину голову на соседнюю подушку. Отодвинулся на самый край, стараясь понять, чего во мне сейчас больше — бешенства или вожделения. Неужели она решила, что можно вот так? Айн-цвай, прыг-прыг, три года в трэш? Унижение, и обиду, и боль — следом?
Тигра хмыкнула во сне, шлепнула ладонью по пустому пространству между нами.
— Сауш, я так соскучилась по твоему плечу! — сказала в никуда, полушепотом, тем голосом, который я больше всего любил.
Мне очень захотелось ее ударить.
Пять лет назад, когда мы только разглядели друг друга, словно сняв с глаз фильтры, забыв, что мы «настоящие дружбаны», не замечая Дрюхиных нахмуренных бровей, с удивлением обнаруживая перед собой свою судьбу, как казалось тогда… Так вот, Тигра однажды спросила, как меня зовут дома, самые близкие. Саушка, смущенно признался я. Тогда можно, я буду иногда звать тебя так? Можно?
Потом имя затерлось, показалось: «Саушка, не забудь ключи!», «Саушка, я сегодня поздно!», «Дурак ты, Саушка!» Да, дурак. Даже когда Тигра съезжала от меня — очень буднично, по-деловому, безо всяких эксцессов, — то приложилась сжатыми губами к моей скуле и подытожила: «Ты так Саушкой и останешься, а я меняюсь, мне воздуха нужно, чего-то нового, взрослого, сумасшедшего… Другого, понимаешь?» — вынуждая меня кивать и поддакивать, кивать и поддакивать. Кажется, даже утешать — теперь я уже не помнил.
То, что в тот же день Тигра отправится к Карену, мне бы не привиделось и в страшном сне. Я потерял разом любимую и двух лучших друзей.
Теперь сквозь домашнюю тьму я вглядывался в контуры ее тела. Я так и не понял, просыпалась она или нет.
Еще часа два я ворочался, перебирая день за днем нашу жизнь с Тигрой, вороша все самое неприятное и злое. Потом встал, вышел на кухню. Не зажигая света, сварил кофе. Какой тут — спать! Смотрел в окно, пока облака не начали бледнеть на востоке. Черные ломаные контуры крыш, и ни огонька — как в безлюдных горах. Лишь вдалеке едва заметно зеленел островерхий минарет, а за ним белым пятном выделялась колокольня. Ночи все темней.
