Ольга Морозова - Кошка
— Вольдемар? — я открыл глаза. Передо мной стояла девушка в старинной одежде, кого-то смутно мне напомнившая. — Ты пришёл за мной? О! Дорогой, как это мило с твоей стороны! Я так давно тебя жду. Здесь так холодно. Холодно и темно, и очень, очень страшно, — девушка поёжилась и поплотнее закуталась в лёгкую шаль.
— Клара? — это имя вырвалось у меня само собой. — Это ты?
— Почему ты спрашиваешь? Разве ты меня не узнал? Или у тебя появилась другая?
— Нет, но… Ты же умерла много лет назад. Я думал…
— Что ты думал? Думал, что я забуду тебя? — Клара покачала головой. — Как видишь, нет.
— Я не Вольдемар, Клара.
Девушка засмеялась, запрокинув голову.
— А кто же ты? Неужели ты думаешь, что у меня нет глаз? Я научилась прекрасно видеть в темноте. Ты — Вольдемар, и не вздумай мне лгать! Ты же знаешь, я не выношу ложь!
— Как знаешь, — мне показалось, что лучше с ней не спорить. — Как давно ты здесь?
— Не знаю, — Клара пожала плечами, — очень давно. Всегда. Но я хочу выбраться отсюда.
— Но как?
— Я знаю, ты думаешь, что я умерла. Но есть способ вернуть меня к жизни. К жизни! Я так мало пожила, почти ничего не видела. Мы даже не успели пожениться! А как я мечтала об этом! Как хотела! Было крайне несправедливо лишить меня всего этого и заточить здесь. Согласись?
— Я согласен, но не вижу, чем я могу помочь тебе. Я не оживляю покойников и не материализую призраков.
— Как плохо ты говоришь. Ты не любишь меня! Я не призрак. Я хочу любить тебя, как раньше. Я хочу быть с тобой. — Она посмотрела на меня зовущим взглядом. Я хочу вернуть себе свою молодость, — и без перехода добавила: — Отдай мне ожерелье! Оно было на мне в день моей смерти. Ведь это ты подарил его мне и навлёк на меня беду!
— Кто тебя убил, Клара? — мне показалось, что она испуганно вздрогнула при этих словах.
— Тише! Я не могу тебе сказать, они услышат и убьют меня.
— Убьют? Но они УЖЕ убили тебя. Как они смогут убить тебя снова?
— Смогут. Ты не представляешь, как это больно — они будут откусывать по маленькому-маленькому кусочку, час за часом, день за днём, год за годом. Это так ужасно! — Клара заплакала.
— А как ожерелье поможет тебе?
— Я знаю, оно дарит вечную молодость своему обладателю. Вечную. Я буду вечно молода. Помоги, прошу! — Клара протянула ко мне руки. — Верни то, из-за чего я лишилась жизни! Верни мою жизнь!
Она тянула руки, и я не смог совладать с собой. Я полез в мешок и вытащил ожерелье. Я хотел отдать его ей, но что-то впилось мне в руку, и я, вскрикнув от боли, разжал пальцы и бросил ожерелье обратно в сумку.
На меня смотрел Гектор. Из пальца выступила кровь.
— Что ты делаешь, ящерица?! Ты чуть не откусил мне палец!
— Прости, но у меня не было выбора. Ты хотел отдать ожерелье Натэлле.
— Натэлле? Ты спятил? Разве она была тут?
— Нет. Она наслала на нас сон. Ты уснул, и она проникла в твои сны.
Я вспомнил Клару и рассказал о ней Гектору.
— Это штучки Натэллы. Это не Клара. Просто Натэлла хотела забрать ожерелье, и притворилась Кларой.
— Да? А вы разве не уснули?
— Уснули. Я видел, как ты свалился, и понял, что происходит. Я взял свой хвост в рот и зажал зубами. Когда я уснул, то укусил себя, проснулся и увидел, как ты собираешься отдать ожерелье огромной жабе.
— Хитрец! Какой жабе?
— Которую послала Натэлла. Может, это Максимил. Натэлла не любит превращаться в жабу.
— Но зачем оно ей? Я думал, она решила похоронить нас здесь вместе с ним.
— Возможно, и так. А может, ей просто спокойнее с ожерельем. Оно ведь дарит вечную молодость, не забывай, — Гектор вздохнул.
— Но как она здесь очутилась? И почему не нападает на нас открыто? Она вполне могла бы забрать ожерелье из сумки, пока мы спали, и скрыться. А мы бы вечно блуждали в темноте. Что ты на это скажешь?
— Мне иногда трудно понять вашу породу. Но, я думаю, что её здесь нет. Ни её, ни Максимила. Эта жаба просто фантом. И твоя Клара фантом. Она насылает на нас фантомы. Чтобы запугать, свести с ума, а потом спокойно забрать ожерелье. Фантомы не могут отобрать его у нас, они могут просто ныть или нагонять страх. Это всё, на что они способны. В общем-то, они совершенно безвредны, если их не бояться. Нам пора, буди Нэль. Нужно найти выход.
— Ты прав, как всегда, — я пошарил глазами вокруг себя и обнаружил Нэль, мирно спящую у меня на ноге. Я тихонько потряс её за плечико, боясь причинить ей вред, и она широко распахнула изумлённые глаза.
— Какой сон мне снился! Я летала, летала! Высоко-высоко! — Нэль зажмурилась. — А я, оказывается, здесь, — она тяжело вздохнула. — Почему я спала?
Я ласково улыбнулся ей.
— Мы спали. Мы, дорогая. Мы все.
— А что случилось?
— Ничего страшного. Проделки нашей подруги Натэллы. Гектор нас спас.
Ящерица раздулась от удовольствия.
— Спасибо, Гектор! — Нэль послала ему воздушный поцелуй. — Я тебя обожаю!
Я усмехнулся про себя — всё-таки эльфы бывают чрезмерно восторженны.
Я поднялся с земли, и мы двинулись в путь, ведомые Гектором. Он, как собака-ищейка, шёл впереди нас, проверяя дорогу. Тоннель становился всё темнее и уже, воды на полу практически не было, изменился и характер стен. Мне показалось, что они состоят из известняка или песчаника, что, конечно, не характерно для современного канализационного коллектора. Это внушало одновременно и опасение и надежду. Надежду на то, что мы идём в правильном направлении, а не блуждаем в дебрях городского подземелья. И опасения, насчёт того, что ждёт нас впереди.
Вскоре тоннель расширился, и стало значительно светлее. Мы рванули вперёд, обрадовавшись, что нашли выход на поверхность, но это оказалось всего лишь большой камерой или залом. Неясно было его назначение, потому что он был совершенно пуст.
Я посмотрел наверх, но свод утонул в кромешной темноте. Я совершенно выбился из сил, и мы присели отдохнуть на огромный камень возле входа. Посередине зала мерцало призрачным светом небольшое озерцо воды. Я хотел пить, но не осмеливался сделать это из озера. Вдруг это воды забвения или ещё чего похуже?
— Гектор! Как ты считаешь, воду можно пить? Меня измучила жажда.
— Не знаю, почему бы и нет?
— Вдруг это опять проделки Натэллы? Знаешь, как в сказке — не пей, козлёночком станешь.
— Я не знаю такой сказки, — Гектор понюхал воду и лизнул её языком. — Серой не пахнет.
Я оценил его мрачный юмор.
— Ты, оказывается, шутник. Ладно, была не была. Какая разница, отчего умереть? Возможно, это не худший способ, — я слез с камня и опустил лицо в воду. Потом долго и жадно пил. Моему примеру последовали Гектор и Нэль. После водопоя меня изрядно разморило.
— Давайте отдохнём здесь немного, — я вытащил из сумки ожерелье и надел на себя. — Так надёжнее. По крайней мере, я всегда могу почувствовать, если меня схватят за горло. Если моё слабое тело уснёт, Гектор, прошу, укуси за палец, — я прислонился к стене и закрыл глаза. Но уснуть мне не удавалось, видимо, сказывалось перевозбуждение.
Вдруг наверху мне почудилось движение и звуки, напоминающие шелест опадающей листвы. Я поднял голову, пытаясь что-либо рассмотреть. Когда мои глаза привыкли к темноте, я раскрыл рот от удивления и восхищения — наверху, прямо над нашими головами порхало огромное количество бабочек. Они были прекрасны. Самых разных мастей, расцветок и размеров — вся эта масса переливалась фосфоресцирующим светом и опускалась прямо нам на головы. Я вытянул руку, и бабочка села на неё. Потом вторая, третья, четвёртая….
Я был заворожён и не мог отвести глаз — мне никогда не приходилось видеть столько насекомых одновременно. Краем глаза я заметил, что Гектор и Нэль тоже облепили бабочки, и я даже перестал их различать. Меня охватила ужасная слабость и полное безразличие. Я тупо смотрел на кишащих на мне бабочек без интереса и удивления. Их бархатистые лапки щекотали мне кожу, но у меня не было сил отогнать их от себя. Бабочки лезли мне в глаза и уши, и я смежил веки. Звуки, производимые ими, сливались в какой-то монотонный писк на высокой ноте, чрезвычайно неприятный для моего уха.
Потом мне показалось, что бабочки начали прокусывать мою кожу, как пираньи, и потихоньку сосать кровь. Я не слышал, чтобы бабочки бывали плотоядны, но здесь всё могло быть. Мне совсем не было больно, только ощущение, что силы медленно покидают меня, всё усиливалось. Но мне не хотелось ничего менять, мне было даже приятно, что теперь от меня ничего не зависит, и я бессилен что-либо изменить и кому-либо помочь. Я больше не отвечаю ни за что. У меня нет силы пошевелить рукой, не то что спасать чуждый мне мир. Может, так выглядит смерть? Тихая и ненавязчивая, она сосёт твои соки, пока не высосет совсем. И нет ни радости, ни печали, ни волнений, ни переживаний. А что есть? Ответа на этот вопрос у меня не было. Вернее, он меня совершенно не волновал. Какая разница, если я всё равно ничего не могу сделать?
