Владимир Орлов - Останкинские истории (сборник)
Спрашивал не Облаков, социолог и доктор наук, хотя Данилов сразу понял, что он тут главный, а крупный пегий человек в пушистых баках и усах, сидевший на три стула левее Облакова. Он держал ручку и имел перед собой зеленую тетрадь, то ли ведомость, то ли вахтенный журнал.
Вообще же люди, сидевшие за пустым обеденным столом, накрытым индийской клеенкой в шашлычных сюжетах, а их было девять человек, походили на приемную комиссию, хотя Данилову и трудно было представить заседание приемной комиссии в комнате с телевизором, старенькими тумбочками в балясинах, ореховым трюмо, мраморным рукомойником и немецкими ковриками на стенах — гуси на них паслись и прыгали кролики возле склонившейся к ручью Гретхен, видимо дочери мельника. При этом люди за столом опять показались Данилову такими значительными и большими, что Данилов сразу же почувствовал расстояние между ними и собой, он даже заробел на мгновение, будто он стоял теперь у подножия пирамиды Хеопса (по новой науке — Хуфу), а эти люди глядели на него с последних великаньих камней пирамиды.
— Ваша фамилия? — спросил пегий человек.
— Данилов, — ответил Данилов.
— У нас таких нет, — сказал пегий человек.
— Я за Соболеву Клавдию Петровну, — сказал Данилов.
— Отчего она доверила вам?
— Я ее бывший муж… — сказал Данилов.
Пегий человек с сомнением поглядел на Облакова, тот наклонил голову и сказал быстро:
— Бывшим мужьям доверять можно.
— Все же покажите какой-нибудь документ, — сказал пегий человек.
Он изучил театральное удостоверение Данилова и его паспорт, а данные паспорта — серию, номер, каким отделением милиции выдано и когда — записал в зеленую тетрадь.
— Хорошо. Мы отмечаем Соболеву.
— Я могу идти? — спросил Данилов.
— А взнос?
— Какой взнос?
— Пятнадцать рублей.
— Она мне ничего не говорила, — сказал Данилов. — При мне нет пятнадцати рублей… Она попросила отметиться, и все… Придет в следующий раз и заплатит.
— Она прекрасно помнила об этих пятнадцати рублях, — мрачно заявил человек в красивых очках, именно его Кудасов назвал международником, Данилов ему явно не нравился.
— Вы займите пятнадцать рублей, — доброжелательно сказал Облаков. — Наверное, в очереди у вас есть знакомые.
При этих словах директор магазина Галкин принялся рассматривать кроликов милой Гретхен.
— У меня здесь нет знакомых, — сказал Данилов, он был рад тому, что Галкин отвернулся.
— Ну… — развел руками Облаков.
— Придется Соболеву Клавдию Петровну, — строго сказал пегий человек, — перенести в конец очереди. Новый номер ей будет назван при уплате взноса.
— Как же так… — растерялся Данилов. — Она забежит сегодня и уплатит…
— Правила очереди серьезные и незыблемые, мы исключений не делали и делать не намерены.
— И вообще, — сказал международник в красивых очках, на Данилова не глядя, — я полагаю, у нас нет никакой необходимости вступать в дискуссии со случайным посетителем.
В тишине Данилов с некоей надеждой посмотрел на Облакова, но и тот был незыблем.
— Спасибо, — сказал Данилов. — До свидания.
Ему даже не ответили.
«Серьезные люди», — подумал Данилов.
Нутриевая шапка благополучно висела на неровном загнутом углу оцинкованного корыта, и Данилов ее тотчас же снял. «Цела шапка-то, — подумал он растроганно. — И верно, серьезные люди. С такими можно иметь дело».
И опять в прихожей появился румяный Ростовцев, окончивший два института, махорочный дымок исходил из его федоровской трубки, а на плече у Ростовцева сидел зеленый попугай. «Нет, точно злодей», — рассудил Данилов.
На воздухе Данилов подумал: «Ну вот, будет Клавдии наука за ее скупердяйство!» Однако тут он нашел, что чувствует себя обиженным или раздосадованным, будто это его, а не Клавдию, упрекнули в забывчивости и легкомыслии и перенесли в конец очереди. Он видел теперь в истории с лишением номера попрание справедливости. «Какое они имеют право! — возмутился Данилов. — Нет, это дело так оставить нельзя… Да я их разнесу! Тоже мне бюрократы!»
Он позвонил из автомата Клавдии.
— Данилов, слушай! — горным ручьем зазвенела в трубке Клавдия. — Я тебе звоню, звоню, а ты вот где! Я тебе сейчас все расскажу, как у нас идут дела с Войновым, ты порадуешься за меня. А сейчас скажи, ты отметился?
— Я-то отметился… — сказал Данилов.
— И прекрасно! Я всегда знала, что ты чудесный, милый человек. Слушай, вчера я вязала Войнову шерстяные носки, ты знаешь, чего мне это стоит, но я связала пятку! И при этом поддерживала с ним светский разговор… А утром, представь, он любит морковное желе и бульон с фрикадельками, я все приготовила, да еще как!..
«Мне хоть бы раз связала носки», — подумал Данилов и сказал сурово:
— Уволь меня. Меня не интересуют ни пятки, ни фрикадельки, ни профессор Войнов, ни твоя у него стажировка!
— Ну, Данилов…
— Я-то отметился, но тебя не отметили, а перевели в конец очереди.
— Я так и знала! Так и знала! Ты пожадничал?
— Не надо было ставить меня в глупое положение, могла бы предупредить о взносе и передать мне деньги.
— Ах, наказание какое! Ты просто бессердечный человек! Ну свои бы дал или занял у кого!
— Спасибо за совет.
— Что же делать-то теперь?
— Не знаю… И кто эти будохлопы? Хлопобуды эти?
— Тише, тише… это тайна…
— Вот и хорошо. И все твои заботы будут для меня теперь тайной. Список я тебе перешлю по почте…
— Погоди… Это не для телефона. Ты где?
— На Горького. Сейчас зайду в кулинарию.
— Хорошо, через двадцать минут я буду там!
«Нужна ты мне!» — думал Данилов, стоя в кофейне бывшего магазина «Украина» и пережевывая бутерброд с жирной, словно на ней полагалось жарить, любительской колбасой. Как все было нелепо! Сам он, Данилов, стоял на краю жизни, вихри внутренней музыки и предчувствия того, что он в музыке должен сделать, мучили его. Наташа, несмотря на все отчаянные усилия воли Данилова, никак не выходила из его сердца и его души, альт, может быть, исчез навсегда, и каково от сознания этого было Данилову, а он занимался какой-то чепухой, будто бы опять был связан с совершенно чужой, неприятной ему женщиной, пустой и взбалмошной бабой! И ведь она ему совсем не была нужна, да и он ей годился лишь как вспомогательное средство, как багор палубному матросу или банка для червей невскому рыболову!
«Нет! Я сейчас же встану и уйду!» — сказал себе Данилов.
Но сейчас же возникла красивая, бисквитная с шоколадом и цукатами, Клавдия. Была она в лисьей шубе и лисьей же рыжей шапке.
— Ну вот, — сказала Клавдия Петровна, — насчет Войнова ты успокойся. Там у меня все идет хорошо, тьфу, тьфу, постучи по деревяшке…
— Я успокоился…
— Теперь про очередь… Как же это ты?.. Неужели у тебя не было пятнадцати рублей?
— Действительно, — сказал Данилов. — Экая вдруг со мной оплошность произошла…
— Ну хорошо, — сдалась Клавдия. — Я виноватая. Но ты сам понимаешь: про очередь никому ни слова. Это эксперимент… И его можно сглазить, понимаешь?
— Нет, — признался Данилов.
— Ну какой ты… Помнишь, как «Современник» получился? Бедные, голодные, никому не известные актеры после работы по ночам, по утрам, за чашкой кофе что-то там репетировали, кричали, ругались, во что-то верили и вдруг — бац! — «Вечно живые»! «Современник»! Билеты с рук! Собственный буфет! А теперь их еще и лоно МХАТа приняло в свои объятия! Вот и наши. В неурочные часы, на общественных началах…
— Прости, но пятнадцать рублей? Это уж иные начала…
— А-а! — махнула рукой Клавдия. — Но зато они у нас и не бедные, и не неизвестные. А наоборот! И все с будущим — а стало быть, с гарантией для нас…
— Кто они? Кто эти будохлопы-то?
— Хлопобуды, — поправила Клавдия. — Научно-инициативная группа хлопот о будущем. «Хлопобуды» — это Ростовцев придумал.
Тут она оглянулась и заговорила страшным шепотом. То есть не то чтобы страшным, а скорее зловещим. Опять я не прав. Клавдия Петровна вообще не умела говорить страшно и зловеще. Она заговорила шелестящим, таинственным шепотом. Медные застежки лисьей шубы Клавдия Петровна расстегнула, и на ласковой шее ее странным светом взбрызнули японские инкубаторские жемчуга. В инициативную группу хлопот о будущем, понял Данилов, сошлись замечательные умы. Люди ключевых на сегодняшний день профессий. Те же кибернетики, имеющие дело с ЭВМ, из института Лужкова, понадобились им лишь на подсобные работы, связанные с расчетами, просчетами и прочей математикой. Высшей и низшей. А так ядро группы составили социологи во главе со знаменитым Облаковым, футурологи, юристы, психологи, философы, два частных фрейдиста, специалисты по экономическим и международным вопросам и бог весть еще кто, даже один писатель: ну этот для того, чтобы править протоколы и ведомости и — если возникнет нужда — простыми словами описывать удачные дела хлопобудов. А на вторых ролях — для консультаций и практических действий — группа пред полагала использовать — и использовала уже! — людей любых профессий: и начальников жэков, и агитаторов, и вагоновожатых, и врачей, и охотников, и собаководов, и парикмахеров, и мозолистов, и мастеров наземной часофикации, и реставраторов лица, и преподавателей вузов, и модельеров от Зайцева, и детективов, и дизайнеров, и аквариумистов, и председателей месткомов, да кого хочешь, лишь бы все эти лица были деловые и значительные, не больные и не старые, лучше до сорока, и могли протянуть на своем посту еще, по крайней мере, два десятка лет.
