Керри Райан - Лес Рук и Зубов
Все это окружено забором: высокая железная сетка охраняет наш покой и сон. Невольно я задумываюсь о том, как уязвимо наше существование, как непрочна эта ограда. Летом ее обвивает ползучий виноград, причиняя массу хлопот Стражам, которые без конца чинят и укрепляют забор.
Удивительно, что от остального мира нас отрезает нечто столь хрупкое — всего лишь переплетенные железные прутья. Нерушимая преграда не только для живых мертвецов, но и для наших собственных надежд и чаяний. Солнце медленно поднимается в небо, и на короткий миг в его лучах вспыхивает ограда запретной тропы за собором.
Все утро я думаю о том, как нам с Трэвисом все исправить. Я расхаживаю туда-сюда по вершине холма и жду своего возлюбленного… А время течет, словно вода над камнем.
* * *Когда наступает пора готовиться к церемонии Обручения, я сажусь на кровать в небольшом домике рядом с собором, где мы с Гарри будем жить после окончательного заключения нашего союза, и безвольно роняю руки на колени. Возможно, Трэвис никогда за мной не придет.
Стук в дверь: сердце подскакивает и начинает неистово колотиться в груди. Я встаю, надеясь увидеть на пороге Трэвиса. Это наш последний шанс. Когда начнется церемония, я должна буду навсегда связать свою жизнь с Гарри или отменить свадьбу.
Такой отказ неизбежно бросит меня в руки Сестер. Придется умолять их взять меня обратно, хотя бы простой служанкой. Женщинам в нашей деревне второго шанса выйти замуж не дают.
Я разглаживаю белую тунику на ногах и дрожащими руками тянусь к двери, в животе тугой комок, все тело захлестывают волны страха, надежды и радости.
Снаружи ослепительно светит солнце — последний вдох дня. Сперва мне кажется, что на пороге действительно стоит Трэвис и моя жизнь наконец спасена, я нашла свое место в мире.
Однако в следующее мгновение раздается мягкий шорох юбок, и в комнату входит Сестра Табита. Она поворачивается и окидывает меня с ног до головы пытливым взглядом.
— Я пришла подготовить тебя к церемонии Обручения, — говорит она. — И благословить от имени всего Союза.
Мне хочется рухнуть, и падать, падать в саму себя, пока не превращусь в пустое место на полу. Голова идет кругом, перед глазами все плывет. Из горла рвутся крик и рыдания. Но нет, Сестра Табита не должна узнать о моих чувствах. Я вскидываю подбородок, закрываю дверь и опираюсь рукой о стену, чтобы удержаться на ногах.
Мы остаемся одни в крошечном однокомнатном домике, где нам с Гарри предстоит жить, пока не родятся дети: тогда нам понадобится больше места. Мысль о том, чтобы родить ребенка от Гарри, тяжелым камнем опускается на дно моей души.
В последние дни мне уже представлялись наши с Трэвисом дети, я мысленно видела, как их крошечные ручки сжимают мой палец… да что там, я нарисовала себе почти всю нашу жизнь. Получается, только эту жизнь, вымышленную, мы и проживем вместе.
Сестра Табита стоит прямо напротив меня, прямая как штык. Наконец она едва заметно улыбается и издает тихий смешок:
— Со многим в жизни мы должны просто смириться, Мэри. Некоторые правила кажутся нам глупыми и бессмысленными, но мы должны свято их блюсти, если хотим выжить.
Она подходит к узкой кровати, ставит на белое стеганое покрывало корзинку и начинает выкладывать вещи, ни на секунду не умолкая:
— Взять, к примеру, Нечестивых. Мы почти ничего о них не знаем. Нам известно только, что их постоянно мучает голод. Однако мы перестали гадать, кто они и откуда. И уж, конечно, никому в деревне не придет в голову усомниться в их существовании, хотя наши предки, безусловно, долгое время вообще в них не верили…
Сестра Табита достает из корзинки красивую белую плетеную веревочку и обматывает ею Писание, продолжая свою речь:
— Так же и с браком. Наши предки знали, как важно продолжать человеческий род. Рождение детей — наша самая главная задача после обороны деревни и поиска пищи.
Она подходит к столику в моем конце комнаты и кладет на него перевязанную книгу. Затем поворачивается к камину, ворошит в нем угли и подсыпает сухих щепок, пока поленья не начинают потрескивать.
Пламя лижет кору, и она сворачивается алыми лепестками, но это тепло не может меня согреть.
— Ты должна кое-что знать о своей маме, Мэри, — говорит Сестра Табита, вставая на колени у очага. — Ты должна знать, что она теряла детей.
XIII
Я всеми силами пытаюсь сохранить невозмутимое выражение лица, проглотить вздох потрясения. Перед глазами встает картина: мы с братом, еще совсем маленькие, сидим с родителями у камина. Я прямо слышу колыбельную, которую мама пела нам на ночь.
В моей душе борются два чувства: желание узнать больше о родителях и презрение к самой себе за то, что так легко сдалась Сестре Табите и пошла у нее на поводу — признала ее превосходство.
— Когда?.. — Это единственное, что я могу из себя выдавить. — Когда моя мать… — Я не заканчиваю, боясь заполнить это белое пятно.
— До тебя, — отвечает Сестра Табита. — И после.
Я не вижу ее глаз, но гадаю, есть ли в них хоть капля сострадания. Больно ли ей за малышей, которых потеряла моя мама, и чувствует ли она себя бесполезной, ведь она целительница и должна была помешать такому исходу.
На миг нас объединяет горе моей матери.
Сестра Табита встает и поворачивается ко мне лицом:
— Много, много раз. Так много, что твое появление показалось всем чудом.
Если до сих пор я старалась хоть немного понять Сестру Табиту, теперь от моего сочувствия не остается и следа. В ушах — стоны моей Возвратившейся матери; они накатывают вновь и вновь, к горлу подступает тошнота, и я больше физически не могу находиться в одной комнате с этой женщиной…
Но я остаюсь на месте: не хочу, чтобы она знала, как на меня действует ее присутствие. Сестра Табита подходит к столику и кладет обе руки на Писание. Затем встает передо мной.
Наши взгляды встречаются, а в следующий миг она хватает меня за правую руку. Сняв с Писания белую веревку, она обматывает ею мое запястье. Каждый оборот завершается сложными узелками и клятвами верности. Мы повторяем это трижды: три оборота веревки, три узла, три клятвы.
По мере того как крепнут эти узы, Трэвис становится все дальше и недостижимее, и я едва сдерживаю горькие слезы.
— Теперь ты Обрученная женщина, Мэри. У тебя есть долг перед мужем, Богом и деревней. Пора признать его и исполнить. Хватит играть у забора. Там ничего нет. Твоя мать усвоила этот урок, но он дался ей очень тяжело. Лучше учись на ее ошибках, чем на собственных.
Я пытаюсь вырвать руку, однако Сестра Табита крепко ее держит.
— Я научила тебя всему, что знала, Мэри. Я рассказала тебе о Боге и Его бесконечной милости, но ты не рада. Я нашла тебе мужа, и снова ты недовольна. Чего же ты хочешь, Мэри? Нашей погибели? Ты успокоишься, только когда от деревни не останется камня на камне?
В ее глазах бушует летняя гроза. Я покрываюсь испариной, по спине течет холодный пот.
Я чувствую на щеках ее дыхание и пытаюсь отстраниться, но за мной стена.
— Молись Господу, Мэри, — продолжает Сестра Табита. — Молись, чтобы Он позволил тебе родить ребенка и полюбить кого-то, кроме себя. — Она качает головой и шепчет: — Именно так поступила твоя мать, Мэри. Благодаря этому на свет появилась ты.
Мне хочется влепить ей пощечину, протаранить ее всей болью и яростью, что снедают меня изнутри. Но я не могу, потому что вдруг начинаю презирать не Сестру Табиту, а саму себя. Я никогда не задумывалась, каких трудов стоило матери мое появление на свет. Мне даже в голову не приходило, сколько горя она пережила.
Какая я все-таки эгоистка. Эта женщина знает о моей маме больше, чем я сама! В голове разом всплывают все мамины истории. Я никогда не задавалась вопросом, зачем она их рассказывает, что они для нее значат.
Во что верила моя мама? Какая у нее была юность, чем она жила в моем возрасте? Мне так не хватает ее в эти минуты, что хочется свернуться в клубок от стыда и тоски.
Сестра Табита уже снова открывает рот, но вдруг раздается стук в дверь. Сердце подпрыгивает: Трэвис! Наконец-то! Мы с Сестрой Табитой стоим почти вплотную друг к другу, так что я вижу, как на ее лбу проступает испарина. Мне начинает казаться, что она слышит мои мысли и чувствует нетерпеливое покалывание в моем теле. В следующий миг Сестра Табита снова едва заметно улыбается и делает шаг назад. В комнату входит Гарри, и я с трудом сдерживаю слезы. Щеки у него румяные от вечерней прохлады, а волосы чуть влажные и поэтому начали виться.
Я смотрю мимо него на укрытую сумерками улицу, надеясь увидеть там Трэвиса, надеясь, что он ждет меня где-нибудь на краю деревни. Я вглядываюсь в каждую тень, но на улице никого нет, мир как будто опустел. А потом дверь захлопывается.
В руках у Гарри извивается черный щенок, который только-только вытянулся и стал похож на своих взрослых сородичей; ему не больше года. Щенок спрыгивает на пол, делает несколько кругов по комнате и укладывается у моих ног, сметая хвостом мелкие вещи с низкого столика.
