Татьяна Мудрая - Ангелоиды сумерек
– Иначе бы ты его давно снял и проверил на жёсткость.
– Точняк. На любом оконном стекле.
– В самом деле?
Нечто озорное мелькнуло в глубине зрачков, расширенных, будто от страха, боли или темноты.
– Так сделай. Ну, что тебе мешает?
– Упавший лист прячут в лесу, – медленно говорит Фрэнк. – Ты либо криминальный гений, либо полная дура. Цветное изображение камня есть во всех таблоидах.
– А тираж поступит в продажу через… сколько у тебя времени?
Он посмотрел на циферблат старомодного офицерского хронометра.
– Ну, мы и засиделись! Через час-другой.
– И сразу все модные лавки по сигналу свыше начнут продавать классные копии алмаза.
– Только твоя появилась досрочно. Да не пудри мне мозги своим снежком!
– Я вовсе не хочу, чтобы ты жёг меня сигарой, доискиваясь правды, – медленно говорит Лэмюэль. – И дарю ее тебе по вольной воле.
Колье точно само слетает с тонкой шеи, и буквально через минуту раздаётся звон разбитого стекла и торжествующий вопль:
– Он! Обычные брюлики и бороздку не режут на мономолекулярном…
Фрэнк появился примерно через полчаса, без сигары и без ожерелья.
– Вот. Без вашего наследственного оберега ты обыкновенная девчонка смешанных кровей. Представляю, что за коктейль у тебя в венах!
Он начал развязывать узлы.
– Теперь ты меня отпустишь? – устало говорит Лэмми.
Он будто не слыша, продолжает:
– Это ж надо – столько времени выслеживать, столько шкур спустить с себя и других. Просто, как два пальца обоссать. Обидно даже… Хотя погоди. Еще некое дельце предстоит.
Руки Фрэнка берутся за ворот маленького черного платьица и разнимают надвое, точно шкурку банана. Крошечные груди, гибкая талия, широкие бедра и пупок, что вмещает унцию ароматного масла – его в самом деле полагалось пить оттуда во время соития. Апсара, приходит ему на ум. Девадаси. Как же давно это было!
Индра велел дарить пленнику свободу не за труд, не за выкуп, а за исполнение долга. Оттого младший раб и отдал неказистый, весь в корке, булыжник старшему, тот передал надсмотрщику, надсмотрщик – управителю, а тот – прямо одному из сановников. Все они были честны оттого, что хотели иметь заслугу. Оттого что понимали: камень не выпьешь вместо вина, не съешь, будто лепешку, и не познаешь, как теплую женщину. Это может дать только вождь.
Но когда раба уже накормили, отмыли, умастили дешевым благовонием и поселили в хижине, он увидел юную дочь вождя и золотой венчик с алмазом на тёмных девичьих кудрях.
Ни того, ни другой владыка отдать ему не мог. Он должен был взять сам.
– Вы, я думаю, столько времени парой ходили, ты и этот Багира, что взять одного – значит взять и другую. В качестве реванша.
И уж только потом избавиться. Земля не любит носить на себе проигравших.
Несмотря на волну застарелой похоти, что поднимается в нём, он торопливо проверяет все места, где раньше бывала западня: ни острых шпилек в волосах, ни странного вида коронок во рту, ни заточенных спиралей во влагалище и между крепкими ягодицами. С торжеством вдавливает юное тело в подушки, коленом раздвигает тонкие ноги и сходу начинает работать тощим задом.
Лэмми не оказывает сопротивления.
Но когда мужчина и самец сделал всё, что мог, ее руки и ноги внезапно смыкаются вокруг него, как корни векового дерева.
– Все наши женщины, которые умирали своей смертью и кого убивал ты, – говорит она, – отдавали свою кровь, тело и душу камню, и он брал. Все женщины, которые рождались, несли эту слитную силу в себе, потому что мы были с ним одно, даже когда нас отделяло друг от друга море. Наша совместная мощь, переходя из тела в алмаз и обратно, росла – нельзя было лишь убивать самого Багиру, пока он не умел защитить себя сам. Ты полагал, что он подчинится кому угодно? Ты глуп… любимый.
Она слегка отстраняет мужчину от себя. Губы захватывают левый сосок на его обнаженной груди, спускаются дальше – и тонкий, необычайно острый стилет, выйдя изо рта, нанизывает на себя чужое сердце.
А потом аватара Кали втягивает свой язык обратно и жадно пьёт низвергающуюся толчками кровь.
Фрэнкли подобрал одежду, что валялась на полу вся скомканная, и оделся в непривычное. Двигаться некоторое время будет тяжелей прежнего – э, пустяки сущие по сравненью с итогом. Нет, риск, конечно, был, и немалый, но всё сошло замечательно. На свет появится сын и наследник, возможно, даже двойня. Мальчик Фрэн и девочка… скажем, Ламейла или Ламьель. Он тихо смеётся, да и Багира уже подаёт знаки – такой лёгкий двойной звон на высоких частотах. Недоумок второпях засунул Пантеру в футляр от скрипки – тайник, тоже мне. Хотя сама скрипка – чудо. И старая мебель, от которой веет нерушимой респектабельностью. И персидские ковры: плотные, гибкие, мягких тонов, явно не под вульгарного ференджи делались. И моррисовские гобелены для обивки кресел и стен. И рупор старинного переговорного устройства. И действующий патефон с виниловыми пластинками. Особняк надо будет выкупить в ближайшие месяцы, как только договор позволит. Не семейное гнездо, разумеется, хотя обставлен с пониманием дела. Семью надо создавать в более тёплых широтах.
Ну вот, всё в порядке. Где же ключи? И внутренняя защёлка хитроумная, так с ходу своих секретов не выдаёт. А, была не была! Напрасно, что ль, мы исхитрялись, заставляли стекло резать?
Воровато оглядев сад и посмеиваясь в душе, он перелезает через подоконник и ласточкой прыгает вниз с четвертого этажа викторианского замка. Приземляется в клумбу с асфоделями, оборачивается и машет рукой своему отражению в высоком окне холла: коротко стриженная светлая шевелюра, волевой подбородок, прямой нос, нежные темно-карие глаза, в каждом из которых – двойной зрачок.
Глаза вампира. Очи оборотня. Зеницы андрогина.
Ламия. Ларва. Гуль».
* * *В тот вечер Мария снова пришла к нам ночевать, из чего я заключил, что испытания мои еще не кончились.
Правда, на сей раз Хельмут уговорил ее разделить с нами ужин – какой-то особо полезный морковно-тыквенный коктейль, над которым во время созревания играли сплошь классическую музыку. Именно так он выразился, а поскольку напиток обладал небольшим градусом, догадаться, что Хельм понимал под созреванием или вызреванием, было нелегко. Возможно, сам овощ, но может быть – переход сока в сусло, а сусла – сами понимаете куда.
Разумеется, мы трое мимолетно захмелели. И, естественно, я снова попытался быть галантным.
– Пабло, я чувствую себя так, будто уклоняюсь от прямой обязанности, – без обиняков объяснила мне моя девочка. – Это ведь просто – ну, скрещенья всякие. И сплетенья. Только я не хочу тебе помешать найти свою часть символа. Половинку монеты, если так понятней. Жена – это не та, с которой занимаешься сексом. Не та, что родит тебе хороших детей. И не та, которую понимаешь с полуслова.
Я хотел отчитать Мари за романтические бредни и уверить, что без ее горячего согласия и не подумаю к ней подрулить. Но потомственный лорд во мне сказал во всеуслышание:
– Кажется, я понял. Когда нас тысячи, а не миллиарды, почуять свою наречённую гораздо проще, особенно если твою ментальную силу не забивают никакие помехи. А как ты думаешь – она есть, моя женщина?
– Нет, так родится еще, – пробормотала она в полусне, утыкаясь носом в блузу Хельма. Я даже не представлял себе, чтобы сумра могло разобрать с такой пустяковины.
Потом мы разошлись по постелям – имею в виду, что Хельм уложил Марию к себе в кровать, а сам допил последнюю бутыль и устроился на пороге.
А моя жена, с которой меня так удачно познакомили лет десять назад, в ту ночь никому так и не приснилась.
Наутро Хельмута мы не застали – я так думаю, смылся от ответственности за содеянное. Травознатец он был известный, мог намешать в легальное пойло такого, что никакой вампир не догадается.
А жаль. Он так и не узнал, что между мной и Мари не произошло ничего толкового. Потерлись спинками, поцеловались хоботками, поприкасались носиком.
– Второй раз ведь не будет так хорошо, – сказала она. – А ты не жадный, ты легко сможешь вытерпеть и без женских ласк.
Как следовало из прочитанного, в этот день мне предстояло научиться читать камни.
– Ну да, горы и холмы тоже пишут историю и рассказывают сказки, – сказал я, узнав от Мари ее замысел. – Только где эти горы? Рядом одни лишь рукотворные, так сказать. Конечно, в них много чего записано – слова о гордыне и величии, думы о грехе и упадке. Но мне ведь нужно не это, верно?
Благодаря способности ловить наши собственные мысли, отражённые в партнере, наша с Марией беседа мало-помалу становилась явлением чисто эстетического порядка.
– Так что, сведёшь меня к какому-нибудь злосчастному камнерезу типа Данилы-мастера? Или мы по-русски не играем?
– Почему так сразу «злосчастному»? Ты думаешь, Георгий Валентинович не счастлив сейчас наедине с самим собой и своими мыслями, посреди своих любимиц?
