Эрик Рассел - Безработный робот (сборник)
По холеному благообразному лицу пробегает еле уловимая гримаса злости, которая тотчас сменяется снисходительно-презрительной усмешкой.
«Боюсь, что эти люди, хотя и движимые самыми лучшими побуждениями, не слишком осведомлены в вопросах современной криминалистики и педологии. Мы вовсе не стремимся уменьшать число допреступников, мы стремимся его увеличивать.
Вы помните, я сказал, что трое из четырех подают просьбу об освобождении в первый же год? Эти индивиды были достаточно благоразумны и попытались отбыть лишь половину срока, положенного за их преступление. Так неужели же они будут настолько глупы и все-таки совершат преступление с риском получить полный срок без зачета, когда уже убедились, что не могут выдержать и двенадцати месяцев каторги? Не говоря уж о том, что на этих планетах, где выживают лишь отдельные счастливчики, вытянувшие выигрышный билет в лотерее борьбы за существование, они на практике постигают ценность человеческой жизни, необходимость социального сотрудничества и преимущества цивилизованных методов.
А тот, кто не просит об освобождении? Ну, у него есть достаточно времени, чтобы желание совершить задуманное преступление совсем остыло, не говоря уж и о гораздо большей вероятности того, что он погибнет и останется ни с чем. Таким образом, число допреступников, которые возвращаются и совершают задуманное преступление, настолько мало, что общество оказывается в колоссальном выигрыше! Разрешите, я приведу несколько цифр.
Оценка по шкале Лазареса показывает, что уменьшение числа одних только умышленных убийств со времени введения зачета для допреступников составляет 41 % для Земли, 33,3 % для Венеры, 27 % для…»
«Плохим, очень плохим утешением послужат Стефансону эти 41 % и 33,3 %», — с удовольствием подумал Никлас Крэндол. Сам он учитывался в другой графе этих статистических выкладок — человек, который по достаточно веской причине хочет убить некоего Фредерика Стоддарда Стефансона. Он был остатком на странице вычитаний и погашений — вопреки вероятности он вернулся после семи лет каторги, чтобы получить товар, оплаченный авансом.
Он и Хенк. Два воплощения до нелепости крохотного шанса. Жена Хенка, Эльза… может быть, и она сидит перед своим телевизором, точно птица, завороженная взглядом змеи, в тупом отчаянии надеясь, что объяснения представителя Галактической тюремной службы подскажут ей, как избежать неизбежного, как спастись от столь редкой судьбы, которая ей уготована.
Впрочем, об Эльзе пусть думает Отто-Блотто. Пусть радуется: он дорого заплатил за это право. Но Стефансон принадлежит ему, Крэндолу.
«Я хочу, чтобы этот долговязый бандит как следует попотел от страха, я буду выжидать своего часа, и пусть он трясется!»
Репортеры продолжали допрос, но тут громкоговоритель над их головами откашлялся и объявил:
«Заключенные, на выход! Первый десяток собирается и идет в канцелярию начальника корабля. Все правила распорядка строго соблюдаются до самого конца. Вызываются: Артур, Ауглюк, Гарфинкель, Гомес, Грэхем, Крэндол, Феррара, Фу-Йен, Хенк…»
Через полчаса они уже шли по центральному коридору к трапу в своей старой гражданской одежде. У выхода они предъявили свидетельства часовому, механически-угодливо улыбнулись Андерсону, когда он крикнул в иллюминатор: «Эй, ребята, возвращайтесь поскорее!», и сбежали по наклонным сходням на поверхность планеты, которую не видели семь долгих мучительных лет.
У выхода их опять поджидали репортеры и фотографы, а также один телеоператор, которому было поручено показать их миру в первые минуты свободы.
Вопросы, вопросы — но теперь они могли позволить себе резкие ответы, хотя им было еще трудно отвечать грубо кому бы то ни было, кроме товарищей по заключению.
К счастью, внимание репортеров отвлек третий допреступник, который шел с ними. Фу-Йен отбыл два года с зачетом за избиение с нанесением увечий. А к тому же он лишился обеих рук и одной ноги в едких мхах Проциона III всего за месяц до освобождения и теперь медленно ковылял по сходням на здоровой ноге и протезе — держаться за перила ему было нечем.
Когда репортеры с неподдельным интересом принялись расспрашивать его, каким образом он намерен осуществить избиение, не говоря уж о нанесении увечий, при столь ограниченных возможностях, Крэндол толкнул Хенка локтем, они быстро сели в ближайшее гиротакси и попросили водителя отвезти их в какой-нибудь бар — поскромнее и потише.
Полная свобода выбора совершенно ошеломила Отто-Блотто.
— Ник, я не могу! — прошептал он. — Слишком уж тут много всякой выпивки!
Крэндол вывел его из затруднения, заказав для них обоих.
— Два двойных виски, — сказал он официантке. — И больше ничего.
Когда виски было принесено, Отто-Блотто уставился на рюмку с грустной недоуменной нежностью — так смотрит отец на сына-подростка, которого в последний раз видел еще грудным младенцем. Он осторожно протянул к ней трясущуюся руку.
— За смерть наших врагов! — сказал Крэндол и, залпом выпив свое виски, стал смотреть, как Отто-Блотто медленно прихлебывает, смакуя каждую каплю.
— Не увлекайся! — сказал он предостерегающе. — Не то Эльза и не заметит твоего возвращения — разве что будет возить цветы по приемным дням в клинику для алкоголиков.
— Можешь не опасаться, — проворчал Отто-Блотто в пустую рюмку. — Я вскормлен на этом зелье. Да и в любом случае я больше не пью, пока с ней не разделаюсь. Я так все и задумал, Ник: одна рюмка, чтобы отпраздновать свободу, потом Эльза. Я выдержал эти семь лет не для того, чтобы теперь по собственной промашке остаться в дураках.
Хенк поставил рюмку на стол.
— Семь лет то в одном кромешном аду, то в другом. А до того — двенадцать лет с Эльзой. Двенадцать лет она измывалась надо мной, как хотела, смеялась мне в глаза и говорила, что по закону она моя жена, что я обязан ее содержать и буду ее содержать, а не то мне же будет хуже. А чуть только я переставал ползать перед ней на брюхе, она тут же находила способ упечь меня за решетку. Потом через месяц-другой говорила судье, что я, наверное, образумился и она готова меня простить! Я на коленях просил ее дать мне развод, в ногах у нее валялся — детей у нас нет, она здоровая, молодая, а она только смеялась мне в лицо. Когда ей надо было засадить меня, так перед судьей она плакала и рыдала, но когда мы оставались с ней вдвоем, она только хохотала, глядя, как меня корчит. Я содержал ее, Ник. Отдавал ей все, что зарабатывал, до последнего цента, но этого ей было мало. Ей нравилось смотреть, как я корчусь, она сама мне так и сказала. Ну, а сейчас пришел ее черед корчиться. — И, крякнув, он добавил: — Женятся только дураки.
Крэндол поглядел в открытое окно, рядом с которым он сидел. Там на множестве уходящих вниз уровней бурлила обычная жизнь Нью-Йорка.
— Может быть, — произнес он задумчиво. — Не берусь судить. Мой брак был счастливым, пока он длился, — все пять лет. А потом вдруг счастье исчезло — словно прогоркло.
— Во всяком случае, она дала тебе развод, — заметил Хенк. — А не вцепилась в глотку.
— О, Полли была не из тех женщин, которые вцепляются кому-нибудь в глотку. Я звал ее Прелесть Полли, а она меня — Большой Ник. А потом звездный блеск потускнел, да и я тоже, наверное. Тогда я еще лез из кожи вон, пытаясь добиться, чтобы наша с Ирвом фирма приносила прибыль. Оптовая торговля электронным оборудованием. Ну и конечно, нетрудно было понять, что миллионера из меня не выйдет. Возможно, дело было именно в этом. Но так или иначе, Полли решила уйти, и я не стал ей мешать. Мы расстались друзьями. Я часто думаю, что она теперь…
Раздался хлопок, похожий на всплеск, — словно тюлень ударил ластом по воде. Крэндол взглянул на стол, где между рюмками теперь лежал чуть приплюснутый шар. В тот же миг рука Хенка подхватила шар и швырнула его в окно. В воздух взвились длинные зеленые нити, но шар уже падал вдоль стены гигантского здания, и рядом не было живой плоти, в которую они могли бы впиться.
Уголком глаза Крэндол успел заметить, что какой-то человек стремглав выбежал из бара. Несомненно, это он бросил шар; остальные посетители испуганно смотрели ему вслед и оглядывались на их столик. Стефансон, очевидно, решил, что за Крэндолом стоит установить слежку и обезвредить его.
Отто-Блотто не стал хвалиться быстротой своей реакции. Они оба уже научились действовать мгновенно — чужие смерти преподали им немало полезных уроков. И Хенк сказал только:
— Одуванчик-бомба с Венеры. Ну, во всяком случае, Ник, этот типчик не хочет тебя убить. Просто искалечить.
— Да, это в духе Стефансона, — согласился Крэндол, когда, заплатив по счету, они направились к выходу, а лица вокруг только еще начали бледнеть. — Сам он этого не сделал бы. Нанял бы исполнителя. И нанял бы его через посредника, на случай, если исполнитель попадет в руки полиции и расколется. Но и это был бы риск: обвинение в уже совершенном убийстве его никак не устроило бы. Вот он и прикинул: небольшая доза одуванчика-бомбы — и я для него уже не опасен. Возможно, он даже навещал бы меня в приюте для неизлечимо больных. Ведь присылал же он мне на каждое рождество открытки все эти семь лет. И всегда одно и то же: «Еще злишься? Привет! Фредди».
