Нил Стивенсон - Анафем
Мы дошли до внешнего обрыва, уже заметно сглаженного эрозией — кое-где даже появились первые кустики растений.
По краю склона были вбиты колышки и протянуты цветные верёвки.
— Границы пройдут там, где мы их проведём. Вот одна. — Я потянул за красную бечёвку.
Кин ужаснулся.
— Как так можно? Просто взять и застолбить участок! Юристы вас с потрохами съедят.
— У нас есть небольшая армия проциан. Юристам их не переговорить.
— Значит, всё по эту сторону бечёвки — ваша собственность?
— Да, стена пойдёт параллельно, с внутреннего края.
— Так стены всё-таки будут.
— Да. С проёмами, но без ворот, — сказал я.
— А зачем тогда вообще их строить?
— В качестве символа, — сказал я. — Они будут говорить: «Ты вступаешь в другой магистерий и кое-что должен оставить позади».
Однако я немного лукавил. Полумилей дальше несколько человек в стлах смотрели в теодолиты и вбивали колышки: Лио и его команда бывших инаков Звонкой долины. Я точно знал, что они обсуждают: если между магистериями начнётся война и мы закроем проёмы в стене воротами, всё пространство от бастиона до бастиона должно надёжно простреливаться, чтобы не подпустить осаждающих.
Я свистнул в два пальца и, когда Лио и его товарищи подняли головы, указал на колышки, которые мы с Кином сложили на землю. Двое долистов бегом припустили в нашу сторону. Мы с Кином двинулись обратно, но тут засвистел Лио. Я обернулся. Он указывал на обрыв. Я посмотрел туда и не увидел ничего примечательного: спёкшаяся земля, обугленная древесина, клочья изолирующих материалов и щебень. Чуть дальше, на ровном участке, стояли машины, на которых приехали Кин и другие паломники. Наконец я понял, что имел в виду Лио: по крутому склону взбирался жёлтый клинышек звездоцвета.
— Что это? — спросил Кин.
— Варварское вторжение, — ответил я. — Долгая история.
Я помахал Лио.
Мы с Кином начали спускаться в кратер. У нас ещё было время, чтобы сделать крюк и заглянуть на террасу, которую мы с моими фраа и суурами из Эдхара вырубили в первый же месяц. В отличие от других террас, где уже пробивались ростки будущих клустов, эта была утыкана старой арматурой — подпорками для библиотечного винограда. Несколько месяцев назад нас посетил фраа Халигастрем; он привёз черенки из старого виноградника Ороло. Мы посадили их на террасе и часто навещали, проверяя, не покончили ли саженцы с собой от обиды за недолжное обращение. Однако они вовсю пускали новые побеги. Мы располагались близко к экватору, но на большой высоте, так что света было много, а воздух — прохладный. Кто бы не пришёл к выводу, что ракеты и виноград предпочитают одни и те же места?
Когда мы возвращались по берегу озера, Кин, довольно долго молчавший, прочистил горло.
— Ты сказал, что, входя в новый магистерий, кое-что придётся оставить позади, — напомнил он. — Относится ли это к религии?
Я ничуть не смутился — ещё один знак, как сильно всё изменилось.
— Хорошо, что ты затронул эту тему. Я видел, что с тобою приехал мастер Флек.
— Ему несладко, — сообщил Кин. — Жена ушла. С работой плохо. Он так и не оправился после истории с небесным эмиссаром. Ему просто необходимо было выбраться из города. А в итоге Барб всю дорогу его... э...
— Площил?
— Ага. Но вообще-то я хотел сказать, если его присутствие здесь нежелательно...
— У нас правило: богопоклонники могут приходить, если только они не убеждены в своей правоте, — сказал я. — Тем, кто уверен в своей правоте, у нас делать нечего.
— Флек теперь ни в чём не уверен, — заметил Кин и через минуту добавил: — А разве может быть скиния без убеждённости в своей правоте? Это ведь не клуб по интересам.
Я замедлил шаг и указал на каменный останец в борту кратера. На вершине останца стояла палатка, от её входа поднимался дымок. Мой фраа уже встал и сжёг свой завтрак.
— Флеку стоит подняться в Арсибальтово владение, — сказал я. — Такие вопросы будут обсуждать там.
— Кин грустно улыбнулся.
— Вряд ли Флек хочет их обсуждать.
— Он ждёт, что ему просто скажут?
— Да. По крайней мере, так для него привычнее. И спокойнее.
— У меня есть несколько друзей-латерранцев, — ответил я. — Позавчера один из них рассказал мне о философе по имени Эмерсон, у которого было полезное снизарение насчёт разницы между поэтами и мистиками. Думаю, оно точно так же применимо к нашему космосу.
— Я слушаю. Так в чём разница?
— Мистик накрепко привязывает символ к одному значению, которое в ту минуту правильно, но скоро становится ложным. Поэт, напротив, видит истину, когда она истинна, но понимает, что символы подвижны и значение их всё время меняется.
— Наверное, у нас тоже кто-нибудь такое говорил, — заметил Кин.
— О да! Для лоритов сейчас великое время. У нас их тут небольшая армия. Затевают грандиозный проект: вобрать все знания из четырёх космосов.
Я глянул на палаточный клуатр, в котором поселились Карвалла, Мойра, их сууры и фраа, но никто из лоритов ещё не вышел — наверное, завязывали узлы на своих одеяниях.
— А вообще я хотел сказать вот что: у таких, как Флек — слабость, даже наркотическая привязанность к мистическому, в противоположность поэтическому, образу мыслей. Оптимист во мне говорит, что если такой человек избавится от этой зависимости, он научится думать как поэт и примет изменчивую природу символов и смыслов.
— Ясно. А что говорит пессимист?
— Что поэтическое мышление — свойство мозга, особый орган или способность. Это либо дано, либо не дано. И те, у кого оно есть, обречены вечно враждовать с теми, у кого его нет.
— Что ж, — заметил Кин, — сдаётся, ты будешь много времени проводить на той скале с Арсибальтом.
— Должен же кто-то составить бедолаге компанию.
— А для таких, как я и Флек, у вас занятие найдётся? Помимо забивания колышков?
— Вообще-то основательные сооружения мы тоже возводим, — сказал я. — По большей части на острове. Новому магистерию нужна штаб-квартира. Капитолий. Ты приехал как раз к закладке первого камня.
— Когда это будет?
Я снова замедлил шаг и отыскал светлое пятно на небе. Солнце уже готовилось прожечь тучи.
— Ровно в полдень.
— У вас есть часы?
— Мы над этим работаем.
— Почему именно сегодня? Это какой-то особенный день в вашем календаре?
— Будет особенным, — сказал я. — Нулевой день нулевого года.
По удачной случайности половина дамбы к острову у нас уже была: пусковая башня, рухнувшая, как высокое дерево на ветру. Она была поломана, искорёжена и наполовину расплавлена, но для людей и тачек её прочности хватало с избытком. На полпути к острову она уходила под воду. Мы продолжили её пенопластовым понтоном, закрепив его собранными по окрестностям цепями за подводную часть башни. Последние ярды надо было преодолевать на лодке. Юл предпочитал добираться вплавь.
— Мы хотим построить простейшую канатную дорогу, — сказал я Кину, работая вёслами, — но установить опору на острове, где грунт ещё не слежался — серьёзная праксическая задача. Думаю, здесь отец и сын могли бы потрудиться вместе.
Мы с Кином и Барбом сидели в лодке втроём. Подозреваю, что Барб отправился с нами не ради нашего общества, а потому, что изменившийся ветер принёс с острова запахи готовки. Сидя на носу лодки, он уже издали разглядел ямы для барбекю и прочие интересные места, которые намеревался посетить в первую очередь.
— У вас и печка есть! — воскликнул он, указывая на дымящийся кирпичный купол, только что возникший на фоне неба.
— Это первое постоянное сооружение, которое мы воздвигли. Арсибальт начинал, Трис закончила. Дальше построим кухню, а вокруг — трапезную.
— А мессалоны будут? — спросил Барб.
— Может, построим парочку, — сказал я. — Для тех, кто совсем не может обходиться без сервентов.
— Так это будет концент светителя Ороло? — спросил Кин.
Я ответил не сразу — сначала убрал вёсла в лодку, чтобы не задеть Юла, который вошёл в воду, чтобы подтащить нас к берегу.
— Что-то светителя Ороло. Но нас смущает слово «концент». Надо искать новое. Эй, Барб!
Барб собрался прыгнуть в воду и прямиком устремиться к еде. Меня он не услышал, но Юл — он уже положил мокрую ручищу на борт лодки — взял Барба за плечо и развернул ко мне.
— Я не утону, — объявил тот, словно успокаивая капризного ребёнка. — У меня одежда из невпитывающего волокна.
— И есть ты тоже не будешь. Еда на потом.
— А когда это «потом»?
— Тебе придётся высидеть два актала, — сказал я. — Один в полдень. Другой сразу после. А дальше до конца дня будем есть.
— А сколько сейчас времени?
— Давай спросим у Джезри.
Джезри строил часы на вершине острова. Это был ещё один проект, который мы не рассчитывали завершить при жизни, но по крайней мере они уже тикали! Мысли Джезри «как построить правильные часы» были так сложны, что я не понимал и половины, но мы настояли, чтобы к сегодняшнему дню у него было хоть что-нибудь работающее. Месяца два они с Корд строили и ломали опытные образцы. Дело пошло быстрее после того, как у Корд появились кое-какие инструменты. Мы с Барбом и Кином под нялись на вершину, но Корд там не застали — её вызвали для других приготовлений. Джезри, похожий на полубезумного старца-отшельника, через очки для сварки смотрел на пятнышко ослепительного света, ползущее по плите синтетического камня. «Зайчика» отбрасывало параболическое зеркало, которое мы все по очереди шлифовали.
