Александр Карнишин - Ксенос и фобос
Этот номер передавали из рук в руки, как раньше, когда вдруг стало "можно", но все еще не верилось, передавали газетные листки на плохой желтоватой рыхлой бумаге с текстами о политике и истории страны.
- Дашка! Да ты у нас звезда теперь! Вообще теперь учиться-то перестанешь?- остановила ее перед входом в институт (он с недавних пор назывался университетом, но все по-прежнему звали его институтом) староста группы, высокая и крупная Ирина Токарева.
- Чего это?- угрюмо прохрипела сквозь намотанный шарф Дашка. Она просто ненавидела иногда такую погоду, когда не поймешь, что надо одевать. Вот и теперь, погуляв накануне в легкой куртке по солнечной мартовской набережной, сегодня она хрипела и сопливилась на самый настоящий грипп, да вот только без температуры. Правда, говорят, без температуры грипп гораздо страшнее, но кто же даст ей справку-освобождение, раз нет ее, температуры этой?
- Да вот же! Это же ты написала?- Ирина сунула ей в руки развернутую газету.- Вот, внизу и подпись твоя: "наш корр.Дарья Аникина". Весь город гудит, слушай! Ну, ты и завернула тему... Ну, ты сильна, мать... Подпишешь?
Но Дашка уже не слушала, она молча смотрела в газету, где действительно был ее материал... Ее материал? Это она написала? Ого, какой большой подвал получился. Даже не подвал, а почти пол полосы. Она по диагонали, наискосок, пробежалась по тексту - там были какие-то цифры, ссылки, фамилии, какие-то диалоги, которых она никогда не писала и не видела.
- Ир, я приболела что-то... Прикрой, а?- жалобно прогундосила она, не отрывая глаз от заветной подписи внизу "наш корр.".- За мной не заржавеет. Вон, гонорар дадут - проставлюсь.
- Иди уж, звезда нашей журналистики,- рассмеялась староста, похлопав уже отвернувшуюся Дашку пониже спины и как бы придав ей ускорение. Та быстрым шагом, по лужам, через ручьи рванула к трамвайной остановке.
Через двадцать минут она уже влетала в знакомые двери и прыжками поднималась на второй этаж.
- О, Дашка! Аникина! Смотри ребята, "наш корр" идет!- послышалось от курилки, но она только отмахнулась, простучала мокрыми каблуками по коридору и толкнулась в дверь заместителя редактора.
- Петр Николаевич!- зашумела, заблажила Дашка с порога.- Это как же понимать? Кто вам дал право? Это просто некрасиво, в конце концов! Нельзя же так меня подставлять! Я же человек - чего надо мной издеваются! Я требую опровержения!
Петр Николаевич Корнилов, бессменный многолетний заместитель редактора молодежной газеты поднял голову от макета свежего номера, на котором вымерял линейкой размер какой-то фотографии и задумчиво посмотрел на молодую внештатницу.
- Даш, а ты, знаешь, молодец. Такой материал выдать, да так вовремя...,- спокойно и тихо проговорил он, одновременно чуть-чуть сдвигая какую-то фотографию в сторону. Перевел взгляд на макет, прищурясь, сдвинул фото еще немного, приложил линейку, кивнул сам себе, снова поднял глаза на Дашку.
Та стояла, хватая воздух ртом от возмущения:
- Я? Это я - молодец? Мой материал? Да вы же сами его сняли месяц назад!
- Сам снял, сам и поставил. На то я тут и сижу, вот в этом кабинете,- он обвел пальцем вокруг себя, показывая, что вот он, кабинет.
- Да вы хоть понимаете?
- Даша, милая моя девочка, я понимаю гораздо больше тебя. Я так скажу: вот ты принесла мне этот материал еще в январе, а я его не пустил. Почему? А?
- Ну, и почему?- повторила та.
- Потому что - не время было тогда. Ясно?
- А сейчас, выходит, время?
- А сейчас - самое время. Сейчас этот материал очень своевременен и даже нужен. Он проверен. Он вычитан. Он разъясняет...
- Да кем он проверен, Петр Николаевич?- прервала его Дашка.- Там же ошибка на ошибке! Там же...
- Эх, молодежь... Кем проверен... Кем надо проверен. И кем надо одобрен. И кем надо дописан, и кем надо поправлен. Тебе бы радоваться, молодой, - вон какой подвалище. Звездой не звездой, а звездочкой нашей стала за один день...
- Я уже ничего не понимаю,- упала на стул Дашка.- Я сейчас, наверное, плакать буду... Я же...
- Даша,- мягко, как с больным человеком, говорил Корнилов,- успокойся ты - все в порядке. Твой материал одобрили на самом верху. И поправки внесли там же. Радуйся, дурочка. Да, и не забудь зайти к бухгалтеру. Гонорар-то - ого-го!
- А вот мне сказали, что все это - мои выдумки,- приподняла Дашка плечи.
- Девочка, ты мне этого не говорила, хорошо? А я не слышал. Мне не интересно, кто и что и особенно - где тебе говорил. Главное на сегодня - твой материал стал той самой бомбой, которая опять подняла наш тираж и наш авторитет. Город сегодня читает нашу газету. Город читает и обсуждает. И завтра они все тоже пойдут и купят нашу газету. И это - правильно. Всё, Даша, всё. Иди и получай свои деньги.
Он снова склонил над макетом свою седую многоопытную голову.
А она пошла в бухгалтерию. Ну, а что? Посидела еще минут пятнадцать в кабинете заместителя редактора. Отдышалась, успокоилась и даже успела просмотреть, наконец, что же за материал-то вышел в газете под ее именем. Это было не совсем то, что написала она. То есть, совсем не то. Слов и фактов было больше. Гораздо больше. А вот те факты, про которые ей сказали, что выдумки все это, так тех и вовсе не было в тексте. В общем, идея была ее, наполнение - чужое, но в кассе лежали реальные деньги - ее гонорар. И не маленький по сравнению с обычной мелочью за небольшие новостные заметки.
"Ну, что ж,- вздохнув, подумала Дашка.- Краткость, как говорится, сестра таланта, но тёща гонорара. Пойду поить коллег. И Ирке ведь было обещано...".
***
В этом мутном кошмарном сне за ним гнались с собаками. Виктор долго уходил от преследователей по темным незнакомым окраинным улицам, делал неожиданные повороты, скидки, петли, закрывал за собой какие-то двери, прислонялся в изнеможении к холодной кирпичной стене горячим лбом, но почти тут же слышал приближающийся лай собак, шум толпы, и снова срывался в бег. Ноги тяжелели, дыхания уже не хватало, стучало в висках. На вдох, на полный вдох не хватало сил. Давила головная боль. Как будто на каждом шагу кто-то бил сверху тяжелым мешком с крупной дробью. Он так это чувствовал, что с дробью, а не с песком, потому что коже тоже было больно. Но останавливаться было нельзя, потому что сзади, слева, справа и уже даже будто и где-то не очень далеко впереди был слышен лай собак, заполошный, атакующий, все приближающийся и приближающийся. Надо было бежать, заставляя себя переставлять ноги в страшно тяжелых ботинках. Хотелось снять их, сбросить. Казалось, что без ботинок сразу станет легче бежать. Но было некогда остановиться, не было времени наклониться, распустить шнуровку. Надо было бежать - потому что иначе догонят. С собаками - наверняка догонят. Что будет, если догонят, он представлял себе хорошо. Картины самосудов, снятые на видео, и те, что он видел сам, стояли перед глазами. А теперь гнали его. Вперед, вперед...
...
Холодно. Очень холодно. Нет, не так. Страшно холодно, больно холодно. Холодно до страха, до ужаса какого-то внутреннего, и еще более страшно от такого холода. Холод съеживает, скручивает, трясет, щиплет, сдавливает до боли, несмотря на то, что прижимаешься спиной к теплым собачьим бокам. Хорошо, когда есть за спиной теплое, надежное.
Еще тогда, по зиме, после всех странных и страшных событий в городе, когда ему просто некуда стало идти, он стал жить здесь, в этом всегда пустом, непонятно для кого сделанном, подземном переходе. Переход был построен не поперек широкой магистрали, по которой несся поток автомашин, а вдоль нее, под узкой поперечной улочкой, уже несколько лет перегороженной строительным забором и потому непроезжей.
Оттуда и выходил на "промысел", в поисках пропитания. По началу весны в один из выходов в переулках над набережной он случайно спас смешную девчонку-гота (или надо говорить "готичку", что ли?) в черной коже и всю размалеванную от пьяной толпы (толпа всегда пьяна!). И стал с того еще больше таиться, прятаться.
Жить в этом переходе стал вместе с собаками, давно гнездившимися здесь. Сначала они косились на него, лаяли, отбегали, шарахались, но он быстро сам пропах псиной, провонял, буквально пропитался ею, и стал для них своим, таким же членом стаи. Так же как обычные бомжи таскал еду отовсюду, иногда покупая со скидкой в киоске на оставшиеся деньги залежалые пирожки и запивая их водой из колонки, оставшейся на перекрестке после сноса частных домов. Так же укладывался спать в самую кучу, где потеплее, распихивая и рыкая на недовольных псов. И ведь прожил, выжил же в самые сильные морозы, что как всегда совершенно неожиданно ударили в конце февраля! А как стало чуть теплее - так и заболел сразу.
Так часто бывает, что ждешь всю жизнь пакости какой-нибудь, болезни, опасности. Ждешь, готовишься - и ничего не происходит. Едешь в боевые командировки, теряешь бойцов, подставляешь себя под пули, спишь на земле, пьешь из лужи - и ничего. А как только расслабишься слегка - тут тебе и оп-па...
