Мишель Уэльбек - Покорность
Охранник появился только в полдевятого, он, оказывается, был в секретариате и объявил нам из-за ограды, что сегодня университет будет закрыт весь день, да и вообще не откроется до особого распоряжения. Ничего больше он нам сообщить не мог; мы должны разойтись по домам, и впоследствии нас “проинформируют в индивидуальном порядке”. Это был добродушный негр, сенегалец, если я не ошибаюсь, я знал его уже долгие годы и относился к нему с симпатией. Он удержал меня за руку, прежде чем я успел отойти, и сказал, что, если верить слухам, ситуация тяжелая, по-настоящему тяжелая, и что он очень удивится, если университет откроется в ближайшие несколько недель.
Мари-Франсуаза, наверное, была в курсе происходящего; я все утро пытался ей дозвониться, но безуспешно. В полвторого, за неимением лучшего, я включил iTélé. Многие из участников демонстрации, организованной Национальным фронтом, уже прибыли на место: на площади Согласия и в саду Тюильри была тьма народу. По словам организаторов, там присутствовало два миллиона человек, по данным полиции – триста тысяч. Как бы там ни было, такой толпы я в жизни не видел.
Гигантское кучевое облако в форме наковальни накрыло северную часть Парижа, от Сакре-Кер до Оперы, его темно-серые бока отливали бронзой. Я перевел взгляд на экран телевизора, где и без того огромная толпа продолжала прибывать; потом опять взглянул на небо. Грозовая туча вроде бы медленно перемещалась к югу; если гроза разразится над Тюильри, планы демонстрантов будут сорваны.
Ровно в два часа колонна под предводительством Марин Ле Пен двинулась по Елисейским Полям к Триумфальной арке, поскольку в три часа она собиралась выступить там с речью. Я выключил звук, но еще некоторое время следил за изображением. Здоровенная растяжка во всю ширину улицы гласила: “Мы – народ Франции”. На небольших транспарантах, мелькавших в толпе, слоганы были попроще: “Мы у себя дома”. Эта фраза стала предельно ясным, лишенным ненужной агрессивности лозунгом, который активисты Национального фронта вовсю использовали на своих сходках. Гроза казалась неминуемой; теперь огромная туча зависла прямо над колонной демонстрантов. Вскоре мне это надоело, и я снова взялся за “Пристань”.
Мари-Франсуаза перезвонила мне в шесть с чем-то; новостей у нее не было, накануне состоялось заседание Национального совета университетов, но никакой информации оттуда не просочилось. Впрочем, она была уверена, что факультет в любом случае не откроется до окончания выборов, а может, и до начала следующего учебного года – экзамены вполне могли перенести на сентябрь. Ну а вообще ситуация представлялась ей весьма тревожной; муж ее, судя по всему, тоже нервничал, всю неделю он торчал в своем офисе в УВБ по четырнадцать часов, а накануне даже там заночевал. Она попрощалась, обещав перезвонить, если еще что-нибудь узнает.
У меня совсем не осталось еды, но и особого желания отправляться в супермаркет “Жеан Казино” я тоже не испытывал – в моем густонаселенном районе в магазины ранним вечером лучше было не соваться, но мне хотелось есть, более того, хотелось какой-нибудь готовой еды: тушеной телятины в соусе, трески с кервелем, берберской мусаки; эти блюда для микроволновки, заведомо безвкусные, но зато в веселенькой разноцветной упаковке, свидетельствовали все же о значительном прогрессе в сравнении с трудными временами героев Гюисманса; никакого злого умысла тут не просматривалось, а сознание того, что ты вписываешься в коллективный опыт, пусть унылый, зато общий для всех, способствовало некоторой покорности судьбе.
Как ни странно, в супермаркете почти никого не было, в порыве восторга, смешанного со страхом, я очень быстро заполнил тележку; выражение “комендантский час” промелькнуло у меня в голове без всяких на то причин. Кассирши, застывшие за длинным рядом касс, перед которыми зияла пустота, приникли к радиоприемникам: демонстрация шла своим чередом, пока что никаких инцидентов отмечено не было. Еще просто рано, вот когда они начнут расходиться, что-нибудь да произойдет, подумал я.
Стоило мне выйти из торгового центра, как хлынул ливень. Вернувшись домой, я разогрел себе говяжий язык под соусом с мадерой, немного резиновый на вкус, но при этом вполне пристойный, и снова включил телевизор: столкновения уже начались, на экране мелькали группы мужчин в масках, со штурмовыми винтовками и автоматами; уже было разбито несколько витрин, тут и там горели машины, но кадры, снятые под проливным дождем, получались нечеткими, так что составить ясное представление о численности противоборствующих сил я не мог.
Часть третья
Я проснулся в четыре утра, с ясной головой, начеку; не спеша, тщательно сложил чемодан, собрал дорожную аптечку и взял одежды на месяц; я даже отыскал спортивные ботинки, высокотехнологичные американские ботинки, к тому же ненадеванные, которые я купил год назад, воображая, что начну ходить в походы. Еще я взял свой ноутбук, кучу протеиновых батончиков, электрический чайник и растворимый кофе. В полшестого я был готов к выходу. Машина завелась без проблем, на выезде из Парижа было пусто; в шесть часов я уже приближался Рамбуйе. У меня не было ни определенного плана, ни пункта назначения; ничего, кроме весьма смутного ощущения, что имеет смысл ехать на юго-запад и что если во Франции все же разразится гражданская война, то до юго-запада она доберется нескоро. Честно говоря, я практически ничего не знал о юго-западной части Франции, если не считать того факта, что там едят конфи из утиной ножки; а конфи из утиной ножки никак не вязалось в моем воображении с гражданской войной. Возможно, я ошибался.
Я вообще плохо знал Францию. Проведя детство и юность в Мезон-Лаффите, в высшей степени буржуазном парижском пригороде, я поселился в Париже и больше его не покидал; я никогда особо не путешествовал по стране, гражданином которой, теоретически, являлся. Но такие поползновения у меня случались, доказательством чему может служить приобретение “фольксвагена-туарег”, ровесника моих туристических ботинок. Это мощный автомобиль с 8-цилиндровым V-образным двигателем в 4,2 литра и прямым впрыском топлива “коммон рейл”, что позволяет разогнаться на 240 километров в час, а то и больше; созданный для долгих шоссейных пробегов, он совсем неплохо смотрится и на бездорожье. Видимо, мне мерещилось, что по выходным я буду совершать увлекательные поездки по лесным дорогам. В итоге ничего такого не произошло, и я ограничился регулярными посещениями воскресного рынка старых книг возле парка Жоржа Брассенса. Иногда, к счастью, по воскресеньям я трахался, и чаще всего с Мириам. Жизнь моя была бы очень заурядной и очень унылой, если бы я хотя бы время от времени не спал с Мириам. Миновав съезд к Шатору, я остановился в зоне отдыха “Тысяча прудов”; купив в сетевой кофейне печенье с двойным шоколадом и большую чашку кофе, я вернулся в машину и позавтракал, ни о чем не думая либо размышляя о прошлом.
Парковка возвышалась над деревенской местностью, совершенно пустынной, если не считать нескольких коров, возможно шаролезской породы. Уже давно рассвело, но внизу над лугами проплывали еще клочья тумана. Холмистый пейзаж был, пожалуй, красивым, но никаких прудов я не заметил – речки, впрочем, тоже. Размышлять о будущем было бы неосторожно с моей стороны.
Я включил радио: выборы начались и шли своим чередом, Франсуа Олланд уже проголосовал в своей “вотчине” в Коррезе; процент участия, судя по сведениям, поступавшим в этот ранний час, был довольно высок, выше, чем на двух предыдущих президентских выборах. Некоторые политические аналитики полагали, что высокий процент участия дает преимущество “правительственным” партиям, в ущерб всем остальным; другие аналитики, не менее уважаемые, придерживались прямо противоположной точки зрения. Короче говоря, делать выводы из процента участия было преждевременно, да и радио слушать рановато; я выключил его и выехал со стоянки.
Через некоторое время я заметил, взглянув на счетчик, что бензина осталось совсем немного, чуть больше четверти бака; зря я там не заправился. Еще я понял, что дорога на удивление свободна.
В воскресенье утром вообще народу на трассах мало, в эти часы народ переводит дух и потягивается – граждане позволяют себе ненадолго вообразить, будто живут частной жизнью. Но не до такой же степени – я проехал уже добрую сотню километров и не увидел ни одной машины ни на моей полосе, ни на встречной, только увернулся от болгарского грузовика, водитель которого, осатанев от усталости, выписывал кренделя между правой полосой и обочиной. Все было спокойно, по обеим сторонам дороги мелькали красно-белые “колдуны”, развевающиеся на легком ветерке; над лугами и лесами сияло солнце – как всегда, на посту. Я снова включил радио, но на этот раз тщетно: все станции, запрограммированные на моем приемнике, от France Info и Europe 1 до Radio Monte-Carlo и RTL, издавали только негромкое потрескивание. Что-то такое во Франции сейчас происходило, я не сомневался в этом; и тем не менее я гнал со скоростью юо километров в час по автомагистралям родины, и, думаю, правильно делал, – создавалось впечатление, что в этой стране все вышло из строя, радары, видимо, тоже сломались, так что, если мне удастся продолжать в том же темпе, часам к четырем я доберусь до пограничного пункта Ла-Жункера, а в Испании ситуация упростится, гражданская война останется далеко позади, так что попытаться стоило. Правда, у меня кончался бензин: эту проблему следовало решить незамедлительно, на ближайшей же заправке.
