Виктор Колупаев - Сократ сибирских Афин
И печалит меня только одно. В самом деле, если вы приговорите меня к столь высокой награде, то вам нелегко будет найти еще такого человека, который, смешно сказать, словно прилеплен к городу как банный лист к заднице. Мне кажется, что бог послал меня городу как такого, который целый день, не переставая, ко всякому прилипает и каждого из вас будит, уговаривает, восхваляет. Другого такого вам нелегко будет найти, о мужи Сибирских Афин, но все же вы не должны меня сохранять, если пораскинете мозгами. Но очень может статься, что вы, как люди, которых будят во время сна, ударите меня и с легкостью наградите смертью, послушавшись славного Агатия, и тогда всю остальную вашу жизнь проведете с немытыми задами, если только бог, возлюбя вас, не пошлет вам еще кого-нибудь. А что я такой как будто бы дан городу богом, это вы можете усмотреть вот из чего: похоже ли на что-нибудь человеческое, что я забросил все свои собственные дела и столько лет уже терпеливо переношу упадок домашнего хозяйства, а вашим делом занимаюсь всегда, обращаясь к каждому частным образом, как отец или старший брат, и убеждая заботиться о добродетели борделей и самогонных ларьков. И если бы я от этого пользовался чем-нибудь и получал бы плату за свои наставления, то тогда бы еще был бы у меня какой-нибудь расчет, а то сами вы теперь видите, что мои доброжелатели, которые так восторженно прославляют меня, тут по крайней мере оказались стыдливыми и не представили свидетеля, который показал бы, что я когда-либо получал какую-нибудь плату или требовал ее. И это потому, думаю, что я могу представить верного свидетеля того, что я говорю, — мою бедность.
И не то чтобы я, получая деньги, вел беседы, а не получая, не вел, но одинаково как богатому, так и бедному позволяю я меня спрашивать, а если кто хочет, то и отвечать мне и слушать то, что я говорю. И за то, хороши ли эти люди или дурны, я по справедливости должен нести ответственность, потому что никого из них никогда никакой науке я не учил и не обещал научить. Если же кто-нибудь утверждает, что он частным образом научился от меня чему-нибудь, чего бы не делали и все прочие, тот, будьте уверены, слишком уж он превозносит меня. Многие из них тут, как я вижу, например, Критон, мой сверстник и сосед…
— Критон-то и снабжает тебя самогоном и луком на закуску, — заявил Межеумович.
— Верно, — согласился Сократ. — И ты сам неоднократно пил этот самогон, закусывая его луком.
— Неправда! — выкрикнул Материалист. — Никогда я не закусывал этим луком!.
— Твоя правда, не закусывал ты луком. Но об этом довольно, о мужи Сибирских Афин! Вот приблизительно то, что я могу так или иначе привести в свое оправдание по вервому и второму пункту награждения. Не говоря уже о чести, мне кажется, что это и неправильно, о мужи, — просить суд и избегать столь великой награды, вместо того чтобы разъяснять дело и убеждать. Ведь судья посажен не для того, чтобы творить суд, но для того, чтобы миловать по произволу; и присягал он не в том, что будет судить по законам, но в том, что будет миловать кого захочет. А потому и нам не следует приучать вас нарушать присягу, и вам не следует к этому приучаться, а иначе мы можем с вами одинаково впасть в нечестие. Так уж вы мне не говорите, о мужи сибирские афиняне, будто я должен проделывать перед вами то, чего я и так не считаю ни хорошим, ни правильным, ни согласным с волею богов, да еще проделывать это теперь, когда вот они, многоумный Межеумович, славный Агатий и вы-все скопом в лице глобального человека, прославляете меня в доблести. Ибо очевидно, что если бы я вас уговаривал я вынуждал бы своею просьбою нарушить присягу, то научал бы вас думать, что богов не существует. А теперь предоставляю вам и богу рассудить меня так, как будет лучше и для меня, и для вас.
На тот же случай, если вы все-таки наградите меня смертью, я хочу дать вам один совет. Дошли до меня слухи, что на Земле нашей существуют еще одни Афины. Причем, не Сибирские Афины, а Афины просто. И вот мне показалось, что приставка “Сибирские” к слову Афины отдает некоторым уничижением. Ведь могут быть “Африканские”, “Галльские”, “Германские” и прочие Афины. А вот Афины просто существуют только в единственном числе. Так вот, пошлите в эти самые “просто Афины” посольство и предложите им переименовать свой город в “Греческие” Афины, ибо именно так и называется та страна: Греция или Эллада. Причем, заметьте, не “Сибирская” Эллада, а просто Эллада. А тогда уж и переименуйте свой в город в просто Афины, чтобы главенствовать над всеми прочими, производными Афинами. Да и страну свою переименуйте в просто Элладу, а уж та, ихняя, пусть называется “Греческой” Элладой. И тогда у вас все пойдет хорошо и, как говорит диалектический Межеумович, еще лучше.
Глава сорок пятая
— Теперь, о мужи сибирские афиняне, что касается третьего восхваления от имени вас-всех, — сказал Сократ. — Тут мне не оправдаться, не стоит и начинать.
— Но кто-то ведь должен произнести защитительную речь! — потребовали мы-все.
И тут же на помост полез ненавистный мне Аристокл. У меня аж внутри все перевернулось.
— Граждане сибирские афиняне! — крикнул он. — Я самый молодой из вас…
Но кто-то уже потянул его за гиматий, кто-то дал тумака. Аристокл свалился с помоста и исчез в толпе.
— Кто еще хочет высказаться в пользу Сократа? — спросил славный Агатий.
Желающих что-то больше не находилось.
— Неужели никто? — удивился хронофил. — Может, глобальный человек скажет свое веское слово? Он последнее время и не отходил от Сократа. Да и мне должен две с половиной тысячи лет.
— А чё я-то? — удивился я.
— Но ведь ты же представляешь здесь нас-всех, — напомнил славный Агатий.
— Может хоть междометие какое скажешь, — поощрил меня и диалектический Межеумович.
А они-все давили на меня со страшною и непреодолимою силою. И я уже снова смотрел на мир глазами нас-всех. Ни злобы, ни доброты не было в этом взгляде, ни прощения, ни наказания. Полное безразличие, которое в любой момент могло перевернуться в любую сторону. И вот уже вспыхнула у кого-то злоба и в одно мгновение охватила нас-всех. Но я не хотел быть среди них, я не хотел быть одним из них. Я хотел быть самим собой!
— Да кто же тебе это позволит? — удивился славный Агатий.
И я понял, что они-все этого мне никогда не позволят.
— Скажи, конечно, несколько слов, глобальный человек, — попросил Сократ. — Боюсь только, что слова твои будут отличны от моих. Боюсь также, что вы-все его не поймете, но так даже лучше для вас-всех.
И тогда я осознал, что такое даймоний Сократа. И тогда я поймал сам себя за руку. И тогда я впервые заговорил сам от себя.
— Как сплочены вы сейчас, сибирские афиняне, и как организованы! Как бы только не оказаться вам легкой добычей жадных до власти людей именно в силу вашей сплоченности, способствующей растворению и умножению отдельной личности. Ведь сложение миллионов нулей никогда не даст единицы.
— Правильна-а-а! — закричали они-все. — Зачем нам единица?! Единица — ноль!
— Ваше единство воплощается в воле одной личности, предводительствующей толпой.
— Уж не меня ли ты имеешь в виду, глобальный человек? — возмутился диалектический материалист.
— Нет, не тебя, — успокоил его Сократ. — Я даже думаю, что и не славного Агатия.
Агатию это явно не понравилось, но он пока что не перебивал мою речь. Ведь я был должен ему две с половиной тысячи лет!
— И программа для этой толпы должна быть доступна для самого ничтожного ума, и даже именно для него.
— Верно подметил, — буркнул славный Агатий.
— Верно подметил! — закричали они-все.
— Ведь в толпе каждый из вас чувствует себя в безопасности. Вы считаете, что вера множества может быть только истинной. Вы стремитесь к тому, что желает большинство, — ведь это всем потребно, и потому не может не быть благом. Желания толпы — вот принудительная власть. Ведь лучше всего пребывать в стране детства, под присмотром родителей, в безопасности и безответственности. Ведь за вас уже думают. На все вопросы уже готовы ответы, на всё приняты надлежащие меры. И эта детская дрема каждого из вас-всех настолько далека от реальности, что вы даже не задумываетесь: кто, собственно говоря, оплачивает этот рай.
— И кто же? — сурово нахмурив лбы, спросили все-мы.
— Да вы же и оплачиваете. Хотя сбор платы по счетам доверен особым структурам, которые тому и рады. Власть их все растет и растет, и чем больше они возвышаются, тем слабее и беспомощнее становится отдельный человек.
