Дэн Симмонс - Друд, или Человек в черном
— Во-первых, чтобы проверить, не стали ли вы… одним из них, — сказал Баррис. — По моему мнению — не стали.
— Вам не нужно было тащить меня на поганые языческие чердаки, чтобы выяснить это, — прокричал я, перекрывая грохот грома.
— На самом деле — нужно, — сказал Реджинальд Баррис. — Но что важнее, я хотел сделать предостережение.
— С меня довольно предостережений, — отрезал я.
— Это предостережение не для вас, сэр.
На полминуты воцарилась тишина — первая продолжительная пауза между громовыми раскатами с момента, когда мы покинули дом Опиумной Сэл. И тишина эта невесть почему наводила больше страха, чем предшествующий грохот грозы.
— А для Чарльза Диккенса, — закончил Баррис.
Теперь настал мой черед рассмеяться.
— По вашим же словам, Диккенс встречался с Друдом сегодня утром перед рассветом. Если он один из Друдовых… как вы там выразились?.. жуконосных рабов, то чего ему опасаться?
— Мне кажется, он не раб, мистер Коллинз. Мне кажется, ваш друг заключил с Друдом сделку наподобие фаустовской — какого именно рода, я не знаю.
Я вспомнил, как Диккенс однажды сказал мне, что пообещал написать биографию Друда. Но об этом обстоятельстве было глупо даже задумываться, и уж тем более — упоминать.
— В любом случае, — продолжал Баррис, чье лицо под налетом грязи внезапно приобрело изможденный вид, — от одного из убийц, посланных Друдом по мою душу, я узнал, что Диккенс умрет в семидесятом году.
— Я думал, вы убили всех убийц, посланных Друдом по вашу душу, — сказал я.
— Так и есть, мистер Коллинз. Так и есть. Но двух из них я заставил заговорить, прежде чем они освободились от смертной оболочки.
При этих словах меня прошиб холодный пот.
— До семидесятого остался год, — проговорил я.
— На самом деле чуть больше шести месяцев, сэр. Друдовы приспешники не сказали, в каком именно месяце они совершат покушение на мистера Диккенса.
В следующий момент, словно услышав сигнальную реплику, гроза разразилась во всем неистовстве. Мы оба вздрогнули, когда вдруг ливень с дикой яростью обрушился на старую гонтовую крышу.
Луч фонаря бешено заметался по стенам, когда Баррис резко прянул назад и с трудом восстановил равновесие.
Я мельком увидел вырезанные на потолке иероглифы, и то ли скарабей в моем мозгу, то ли сам я перевел: «…даруй крепость нашим членам, о Исида, и храни нас подобием талисмана, дабы мы получили оправдание в Судный день, который скоро грядет».
Я добрался домой мокрый до нитки. Кэрри встретила меня в вестибюле, и я обратил внимание, что она не в халате, а все еще в платье, несмотря на поздний час, и что вид у нее встревоженный.
— В чем дело, милая?
— К тебе гость. Он пришел незадолго до девяти и настоял на том, чтобы дождаться тебя. Не будь Джорджа и Бесс дома, я бы ни за что его не впустила — жуткий тип, и у него нет визитной карточки. Но он сказал, что дело срочное…
«Друд», — подумал я. Я так устал, что даже не испугался.
— Тебе не о чем беспокоиться, Кэрри, — мягко промолвил я. — Вероятно, какой-нибудь торговец явился с неоплаченным счетом. Куда ты отвела его?
— Он спросил, можно ли подождать в твоем кабинете. Я сказала «да».
«Черт побери!» — подумал я. Меньше всего мне хотелось принимать Друда в кабинете. Но я ласково потрепал Кэрри по щеке и сказал:
— Иди ложись спать, будь умницей.
— Повесить твой плащ на вешалку?
— Нет, я пока не хочу его снимать, — сказал я, не объясняя Кэрри, почему хочу остаться в насквозь промокшем дешевом плаще.
— А ты будешь ужинать? Я велела кухарке перед уходом приготовить твое любимое мясо по-французски…
— Я сам найду и разогрею, Кэрри. Беги спать. Я позову Джорджа, если мне что-нибудь понадобится.
Я подождал, когда ее шаги стихли наверху, а потом прошел через холл, через гостиную и распахнул дверь в кабинет. Мистер Эдмонд Диккенсон, эсквайр, сидел не в гостевом кожаном кресле, а за моим рабочим столом. Он нагло курил одну из моих сигар, положив ноги на выдвинутый нижний ящик. Я вошел и плотно закрыл за собой дверь.
Глава 44
В начале октября Диккенс пригласил меня провести в Гэдсхилле несколько дней во время последнего визита Филдсов перед их возвращением в Бостон. Я уже довольно давно не получал приглашений остаться на ночь в доме Диккенса. Честно говоря, со времени мартовской премьеры «Черно-белого», когда Неподражаемый выказал мне поддержку и одобрение, мы с ним виделись довольно редко и держались друг с другом крайне официально (особенно по сравнению с теплой доверительностью наших отношений в прошлом). Хотя мы продолжали подписывать наши письма словами «любящий вас», никакой любви с одной и другой стороны, похоже, уже не осталось.
По дороге в Гэдсхилл я задумчиво смотрел в окно вагона, размышлял об истинных причинах приглашения и соображал, что бы такое рассказать Неподражаемому, чтобы он удивился. Мне нравилось удивлять Диккенса.
Я мог бы поведать о своей экскурсии в Город-над-Городом, состоявшейся четыре месяца назад, девятого июня, когда они с Филдсом, Долби и Эйтинджем бегали по трущобам под охраной своего полицейского, но это было бы чересчур. (Вдобавок как бы я объяснил, почему таскался за ними по пятам первую половину вечера?)
Конечно, я премного удивил бы Диккенса, Филдсов и любых других приехавших на уик-энд гостей рассказом об «очаровательных» гримасах, гуканье, лепете своей новорожденной дочки Мэриан и прочими дешевыми умильными историйками, какие принято рассказывать о младенцах, но это определенно было бы чересчур. (Чем меньше Чарльз Диккенс и его подпевалы да лизоблюды будут знать о моей частной жизни, тем лучше.)
Так чем же его развлечь?
Я непременно сообщу всем, что работа над «Мужем и женой» продвигается весьма успешно. Если мы с Диккенсом окажемся наедине, я расскажу о письмах, которые миссис Элизабет Хэрриет (Кэролайн) теперь пишет мне почти каждый месяц, — об ее эмоциональном отчуждении от мужа и рукоприкладстве неотесанного водопроводчика. Письма Кэролайн служили благодатным материалом для моего романа. Мне оставалось только заменять малообразованного скота-водопроводчика на высокообразованного скота-оксфордца (если вдуматься, между этими двумя категориями мужчин нет особой разницы) — и случаи побоев, издевательств, запирания в погребе, описанные Кэролайн, мигом становились эпизодами из жизни моей высокородной, но неудачно вышедшей замуж героини.
Что еще?
Если мы проведем наедине достаточно долгое время и хотя бы отчасти восстановим прежнюю взаимную доверительность, я смогу поведать Чарльзу Диккенсу о ночном визите, нанесенном мне девятого июня молодым человеком, которого он вытащил из под обломков на месте Стейплхерстской катастрофы ровно четыре года назад, — нашим мистером Эдмондом Диккенсоном.
Диккенсон не только развалился в моем кресле за письменным столом и положил ноги в грязных ботинках на выдвинутый нижний ящик — наглый щенок еще успел подняться в мою спальню, отпереть там чулан и принести вниз восемьсот страниц с описанием моих сновидений о богах Черной Земли, написанных убористым косым почерком Второго Уилки.
— Что означает это вторжение? — резко осведомился я.
Моя попытка взять властный тон, вероятно, несколько потеряла в убедительности от того, что даже в плаще я промок насквозь, точно бездомный кот под ливнем, и сейчас с меня ручьями стекала вода на пол и персидский ковер.
Диккенсон рассмеялся и уступил мне кресло (но рукопись не отдал). Мы двое обошли стол с разных сторон, двигаясь осторожно, как затеявшие драку поножовщики в нью-кортской таверне.
Я уселся в свое рабочее кресло и задвинул нижний ящик стола, а Диккенсон плюхнулся в гостевое кресло, не спросив позволения. Мокрый плащ подо мной противно похлюпывал при каждом моем движении.
— Вид у вас преплачевный, если мне будет позволено заметить, — сказал Диккенсон.
— Пусть вас это не беспокоит. Верните мне мою собственность.
Диккенсон взглянул на пачку страниц в своих руках и состроил гримасу удивления.
— Вашу собственность, мистер Коллинз? Вы отлично знаете, что ни ваши сновидения о Черной Земле, ни данные записи не принадлежат вам.
— Принадлежат. И я хочу получить свою собственность обратно.
Я вынул из кармана пистолет Хэчери, упер в столешницу основание тяжелой ложи, или рукояти, или ручки, или как там эта штуковина называется и обеими руками оттянул назад массивный курок до щелчка. Дуло было направлено прямо в грудь Эдмонда Диккенсона.
Несносный юнец расхохотался. Я снова увидел, какие странные у него зубы: в Рождество 1865 года они были белыми и здоровыми. Интересно, они сгнили и раскрошились с тех пор или же сточены до таких вот острых пеньков?
