Ирина Дедюхова - Ирина Дедюхова Армагеддон № 3
Факелы сгорели быстро, хотя с их светом что-то изменилось вокруг. Ветер стих, а вода будто остановилась. Церковный служка, следивший за уровнем воды, сообщил снизу, что вода перестала поступать, не дойдя до синей отметины. Все население окружных мыз и хуторов принялось истово молиться, чтобы земляная дамба выстояла до утра и проран не размывался.
Флик приходил в себя и проваливался в беспамятство под тревожный шепот соседей, гадавших, не повредило ли водосбросы двумя милями ниже и что с ними будет, если жители у водосбросной плотины больше не захотят портить ради них посевы, сбрасывая воду?
Под утро приплыла барка с водосбросов с тревожно мычащим огромным быком на борту. По ратуше пронесся восторженный шепот: «Жители с плотины опять решили помочь! Они прислали быка и целый борт гашенки!»
К утру Флику стало легче. Он с любопытством смотрел, как в сером предутреннем свете все мужчины собираются на проран, доставая со стропил ратуши парусиновые мешки с веревками и связками крючьев. Чтобы добраться до мешков, надо было пройти несколько шагов по стяжке стропил над затопленным залом ратуши. И когда их соседи принялись деловито бродить по бревнам над плескавшейся водой, как по реям, Флик представил себя на огромном корабле, о каких ему рассказывал крестный.
На проран собирались и женщины, громко переговариваясь насчет каких-то камней и яиц. С упрека госпожи Шильке госпоже Браун в том, что последняя решила утаить большое лукошко яиц, которое сыновья госпожи Шильке видели собственными глазами, когда снимали семейство Браун с чердака, между женщинами разыгралась нешуточная потасовка с визгами, гнусными оскорблениями и запусканием цепких пальцев в чужие волосья. Церковный сторож, господин Рильса, усмирил вспыхнувшую ссору несколькими хорошими тумаками колотушкой, которой он отбивал ночные часы. Оставив плачущих детей на попечение беспомощной матушки Лерк, все взрослые полезли в окна, притягивая за веревки лодки, качавшиеся на грязной воде возле ратуши. Флик, прижавшись к теплому боку матушки, молча смотрел, как соседи с криками рассаживались по лодкам. Пока вода стояла высоко им надо было успеть вывезти заготовки для устройства ряжей к прорану дамбы со стороны моря.
А когда лодки отвалили от ратуши, он вместе с соседской ребятней, облепившей окна, долго следил, как мужчины в мокрой одежде, от которой шел пар, с трудом гребли в юрких лодках. За лодками по воде медленно плыла нескончаемая вереница оструганных до белизны бревен с косыми выемками по краям, будто люди криками показывали ей путь. Разборные конструкции ряжей на всякий случай всегда лежали позади магистрата, привязанные длинной веревкой к выступавшей балке конька. Раньше Флик думал, что бревна привязывают так высоко, чтобы вор не смог незамеченным забраться на кровлю и отвязать их. Прочная хозяйственная жилка не допускала в нем мысли, что кто-то может перерезать замечательную пеньковую веревку или бросить ее, распутав морской узел возле аккуратно сложенных бревен. Теперь, глядя как плотник Тордсен, привстав в лодке, снимает веревочную петлю с конька и крепит ее к корме, подтаскивая ближе лениво качавшуюся на поверхности воды связку бревен, он, наконец, понял, что в их краях беды с моря ждут всегда, с упорством готовясь встретить ее подобающим образом.
Матушка и Флик с большим удовольствием наблюдали лодочное столпотворение у дамбы. Жили они одиноко, гости к ним заходили редко, а тут выпала редкая возможность посмотреть на всех соседей ближних и дальних, мокрых по пояс, с руганью несусветной и криками подвозящих бревна и камни. Матушка укутала Флика шалью и сказала:
— А ведь, мальчик мой, это ты вчера зажег факел, и они отступили!
— Кто, матушка? — с интересом спросил Флик, почти ничего не помнивший с того момента, как он помог перевалиться рядом с собой на перекладину матушке, вставшей на столик, качавшийся на всплывшей лежанке.
— А… сам скоро узнаешь, сынок! Запомни только: ты — Факельщик! И всегда верь себе! Вот, гляди, братья Кнесе! Долго же им нынче работать, сынок… Вот, видишь, они делают раствор. Не переживай, малыш! Сейчас соберут ряжи и подготовят хороший раствор, он будет твердеть и в море… Главное, что ты научился разжигать огонь! И я теперь спокойна! Тебя найдут, малыш, найдут раньше двух неразлучных…
На прибывшей барке в огромный котел высыпали все мешки с гашеной известью. Все местные ямы, где пережженный известняк с побережья гасился годами, были затоплены. Над баркой вздымалось белое облако ядовитой пыли, поэтому лица мужчин и даже голова быка были обвернуты пестрыми платками. К борту начали причаливать лодки, заставленные плетеными корзинами с песком. Воду в котел лили из спускаемых прямо за борт деревянных ушатов. Потом вышел огромный мужик в синей куртке и таком же синем платке и принялся багром перемешивать содержимое котла, качаясь на помосте, еще не законченном плотниками. На старой, несмоленой шлюпке приплыли молчаливые бабы с окрестных мыз, побитые утром сторожем Рильса. Над головой они держали корзины яиц, которые тут же пошли в котел. Когда женщины приподнимались, Флик видел, что подолы у всех мокрые, видно в шлюпке некому было вычерпывать воду.
Еще до отлива плотники успели собрать остовы будущих ряжей. При отливе уровень воды немного понизился, размытый у проранов верх дамбы обнажился, но у ратуши вода практически не ушла, поскольку основной поселок был расположен ниже уровня дамбы. Со стороны осевшей на дно барки послышалось надрывное мычание быка, которого трое мужиков тянули за кольцо, вставленное в перемычку носа, на деревянный помост над котлом. Услышав мычание, матушка Лерк строго отозвала всех детей от окон, Флика она притянула за руку к себе и укрыла его с головой большим клетчатым фартуком. Но и через фартук Флик услышал почти человеческий, сразу же прервавшийся вскрик быка. Через минуту со стороны дамбы донесся грохот, будто на помост упал огромный валун, и руки матушки, державшие его за голову, ослабли. Дети кинулись к окну. Бык лежал на помосте, кровь с него медленно сочилась в котел. Женщины вычерпывали воду из шлюпки и кричали в сторону, что вода уходит, а им надо успеть. На помост снова поднялся огромный мужик с топором и несколькими ударами отсек голову и ноги мертвому быку. Затем, достав из-за пояса нож, сверкнувший над поднимающимся солнцем широким лезвием, распорол брюхо и сложил внутренности в мешок. Приободрившиеся женщины со смехом и шутками принимали все, что кидал им мужик в синей куртке, запачканной кровью, а когда они повернули шлюпку к поселку по быстро мелевшей косе, ветер доносил их веселую песню.
Флик плакал. Ему было очень жалко быка, от которого осталась большая туша. Возле нее возился тот страшный мужик, ловко подрезая что-то ножом и снимая шкуру. Матушка подползла к нему, тихонько потеснив детей, и успокаивающе погладила его по голове, сказав:
— Глупый Флик! Дамбе не выстоять перед морем, если не законопатить все щели между ряжами раствором на бычьей крови. Море останавливается только, если ему отдать жертву крови быка. Так задумано Господом нашим, поэтому надо принять все таким, как оно есть. А быку сейчас хорошо, гораздо лучше, чем с нами. Господь пустил его на вольные пастбища, успокойся!
До обеда Флик смотрел, как плотники ставили в размытую брешь прорана ряжи, заполняли их песком и камнями с обнаженного дна, и заколачивали верх досками. Потом все стали кидать камни и песок между ряжами, а страшный мужчина черпаком поливал их густым, на глазах схватывающимся раствором. Затем он, надсадно крича, опрокинул чан на край помоста, и все стали таскать раствор ведрами, принимая вытащенные из трюма барки тюки с паклей. С заднего двора ратуши до Флика доносился дразнящий аромат мясной похлебки. Мяса Флик с матушкой не ели давно, поэтому Флик почти успокоился, уверенный, что быку сейчас хорошо, ведь матушка его никогда не обманывала.
Детей женщины накормили еще до обеда, уложив спать на влажных досках, застеленных отцовскими куртками. Матушке с Фликом досталась огромная берцовая кость, которую они вдвоем дочиста обглодали. Флик так и заснул с нею в руках, прижавшись к теплому боку матушки.
…После тех злополучных дней, завершившихся спуском нижней плотины и большим праздником, на котором зажарили обескровленную тушу быка, прошло не так много времени. Хотя и довольно, чтобы Флик превратился в высокого худого юношу с пробивавшимся на щеках пушком, но настолько яркими были те давние события, что он мог закрыть глаза и представить все до мелочей.
Спустя четыре года после наводнения матушка Лерк отошла во сне смертью праведницы. Она задремала с деревянными спицами в руках, закончив вывязывать пестрые чулки для Флика. В этих чулках Флик и проводил ее в последний путь вместе с крестными с соседней мызы, где он родился шестнадцать лет назад в такое же ненастное время. Крестные помогли ему продать нехитрый скарб, пожитки и саму мызу, кое-как расплатиться с долгами и налогами. И перед самым Рождеством крестный повез Флика продавать на службу в драгунский полк, квартировавший неподалеку. Флик, впервые в жизни покидавший родные места, сидел на той же повозке, на которой шестнадцать лет назад крестный вывез из смертной дремы матушку Берту Лерк. Он растерянно смотрел на знакомые с детства придорожные ветлы, с грустью понимая, что, скорее всего, увидеть их вновь ему уже не доведется.
