Виталий Каплан - Струна (=Полоса невезения)
Но я — не с улицы, новые друзья вцепятся в меня по-бульдожьи, заново прошерстят всю мою легенду — и поползет она гнилыми нитками… Трудно, что ли, затребовать из Дальнегорска все материалы по Косте Ковылеву? Наверняка найдется и что-то написанное его рукой, и какие-нибудь снимки, да и просто знавшие его люди. Смешно думать, что в Дальнегорске у «Струны» нет своего отделения. Тоже детей защищают от взрослой жестокости…
Только вот Костиных девочек почему-то не спасли. И десятки тысяч таких вот девочек и мальчиков, погибших при бомбежке, застреленных в «акциях умиротворения», да и просто умерших от голода и холода…
В конце концов, должна же у них быть картотека разыскиваемых врагов? С фотографиями, графологическими образцами, записями голоса и отпечатками пальцев. Ведь не могли они прекратить поиски. Такое ж дело — исчезло тело… Чудо, что до сих пор меня не раскрыли. Неужели замкнуло что-то в их чудовищной системе?
В общем, хуже не будет. Как говорится, «чего тут думать? Наливай да пей».
Я кивнул Кузьмичу с Женей и медленно пошел вглубь зала, к тонкой колонне-поганке…
Идти почему-то было чем дальше, тем труднее. Воздух заметно уплотнился, я не чувствовал ветра, но какая-то огромная невидимая ладонь тормозила меня, и вскоре мне почудилось, будто я иду по горло в воде, движения мои легки и плавны, но скорость черепашья, ноги способны делать лишь крошечные шажки, а быстрее никак не получается.
К тому же странные чудеса стали твориться с освещением. Нет, никуда не делись лампы со стен, но свет их простирался едва ли на метр, стены виднелись ясно, а вот всю сердцевину зала точно заволокло темным облаком. Я с трудом различал свои руки и ноги, а оглянувшись назад, вообще не увидел Женю с Кузьмичом, их силуэты размыло нахлынувшей тьмой. Зато колонна-Струна с каждым шагом светилась все ярче, голубоватое сияние набирало силу, слегка пульсировало и, если меня не подводили глаза, тянулось ко мне. Струна явно меня почуяла — и встрепенулась, точно гигантское хищное растение.
А в довершение всего тишина сменилась негромким рокотом. Сперва это напоминало шум бьющихся о парапет волн, но затем рокот стал тяжелее и громче, заглушая даже щелканье метронома. Если поначалу звук можно было списать на шум крови в ушах, то сейчас я понимал — гудела сама Струна. И с каждым моим шагом гудела она тоньше и жалобней. Постепенно стоны ее превратились в музыку, ту странную музыку без мелодии и ритма, музыку, которая нарушала все каноны, выворачивала наизнанку всё, что только возможно, и даже то, что нельзя.
Пространство раздвинулось, время растянулось бесконечно упругой резиной, не было уже ни Мраморного зала, ни пола, ни потолка, над головой плыли звезды, которым нисколько не мешало жгучее злое солнце, под ногами без всякого ветра колыхалась жесткая рыжая трава, огромные тени вставали и справа, и слева — не то далекие горы, не то наклонившиеся надо мной, готовые стереть в порошок исполины. А впереди, у бесконечно далекого горизонта высилась лазоревая колонна, уходящая в черное небо и исчезающая в нем круглым голубым облаком. Грибовидным, разумеется.
Похоже, в этом мире не было воздуха, я пробовал вдохнуть — и не мог. Но это нисколько мне не мешало. Более того, все происходящее казалось естественным, хотя я не забыл ни себя, ни своих обстоятельств, хотя умом я понимал, что по-прежнему нахожусь в Мраморном зале, а все это — тщательно наведенная галлюцинация.
— Это не галлюцинация! — раздался над ухом высокий, чуть ломающийся голос.
Я резко обернулся.
За моим плечом стоял мальчишка. Лет тринадцати-четырнадцати, рыжеволосый, в желтой застиранной футболке и надорванных под коленями джинсах. На футболке черными, похожими на японские иероглифы буквами было написано: «спроси меня — и я не скажу».
— Это не галлюцинация, Константин Дмитриевич, — повторил мальчишка. — Это хуже, гораздо хуже. Но идти все равно надо.
Я вгляделся в загорелое, усыпанное веснушками лицо. Зеленоватые, глубоко посаженные глаза, прыщик над губой, щербатые зубы, открывшиеся неуверенной улыбкой. Нет, я никогда раньше его не видел, и все же это лицо было мне смутно знакомо.
— А почему надо? — хриплым голосом спросил я, замедляя и без того медленные шаги. — Потому что меня убьют, если вернусь?
— Это не самое страшное, Константин Дмитриевич, — серьезно ответил пацан, приноравливаясь к моей скорости. — Зато если вы дойдете до нее — вы можете убить себя. Сами.
— Интересно, как это мы разговариваем, ведь тут нет воздуха? — мне захотелось переключиться на что-нибудь более спокойное.
— У меня нет времени на глупости! — резко оборвал меня мальчишка. — Меня не для того к вам послали, чтобы лясы точить.
— Ты всегда грубишь старшим? — не нашелся я что сказать.
— Нет, только по вторникам, — ухмыльнулся пацан. — Слушайте, у вас есть еще шанс. Остаться собой. Но это очень трудно. Многие пытались — и не смогли. Не смогли захотеть. И тогда она их высасывала…
— Она — это кто?
— Струна, — махнул мальчишка рукой в сторону лазоревой колонны.
— И чем же она тебе не нравится? — протянул я иронично. — Живая она, что ли?
— Блин, да ты тупой! — взорвался мальчишка и воспроизвел характерный жест пальцем у виска. — Тоже нашелся поклонничек. Вспомни лунное поле!
— А ты откуда знаешь? — глупо таращась на него, выдавил я.
— Ладно, — вздохнул мальчишка. — Не хотите — как хотите. Думаете, мне легко сюда пройти было? И опять все зря… В общем, я пошел. А вы сами решайте. Только когда дойдете… вы это… не касайтесь ее. Ни рукой, ни чем… Может, и удастся вытянуть… — непонятно произнес он и, резко повернувшись, двинулся назад.
— Постой, — окликнул его я. — Скажи хоть, как тебя звать?
— Да на кой вам? — обернулся пацан. — Меньше знаешь — крепче спишь. И вообще, пора мне…
Он сделал шаг, другой — и вот уже нет на дороге никакого мальчишки, только желтая сухая глина. И все так же соседствуют в небе звезды с солнцем, а впереди раскинулась Струна, она зовет, она тянется ко мне, и надо шагать вперед, к горизонту. Потому что позади — смерть. А впереди, наверное, тоже…
Что было дальше, я просто не запомнил. Черный всплеск, пустота — и вот я сижу на холодном полу, изумленно таращу глаза, и всё кажется необычайно ярким, четким — и линии квадратов, и синеватые лампы, свет которых, как выясняется, способен слепить, и, конечно, замершая в отдалении колонна Струны — та прямо-таки сочится голубоватым сиянием, меркнет на мгновенье и тут же вспыхивает, кидает в пространство пучки лазоревых молний.
Голова прямо-таки раскалывается, а в ушах звенит, как при высокой температуре. Мышцы болят, словно я целый день долбил ломом вечную мерзлоту или еще как издевался над своим телом.
А самое главное — я не знал, что же случилось после того, как этот непонятно откуда взявшийся мальчишка непонятно куда и делся. Смутно припоминал, как упрямо тащился к горизонту, и с каждым моим шагом Струна делалась ярче, тонкая ножка чудовищного гриба изгибалась в безвоздушной черноте, тянулась ко мне, а потом… Не было никакого «потом». Провал, абсолютное ничто, где ни метров, ни секунд, ни вкуса, ни цвета, там даже и меня, наверное, не было, и единственное, что осталось — это тупая, саднящая обида.
Ну и что теперь? Струна-то, может, и сказала какое-то слово, только вот я его не услышал. Не удивлюсь, если слово то оказалось нецензурным. Правда, если верить Кузьмичу, неугодных ей Струна просто убивает, а я вроде еще жив. Но не зря же сидит во мне досада пополам с обидой. Значит, что-то где-то не срослось… Сейчас Женя с Кузьмичом достанут пистолеты…
Женя с Кузьмичом достали — один пластиковый стаканчик, другой — пузатую темную бутылку, с которой мы все трое уже пообщались сегодняшним утром. Вернее, вчерашним — на моих часах половина второго ночи.
— Ну, давай! — до краев набулькал мне в стаканчик Кузьмич. — После этого дела всегда полагается. Как лекарство. Ты сейчас залпом!
Залпом так залпом. Горло обожгло, слезы выступили на глазах, но тут же исчезли под воздействием чудесного напитка. И вновь всколыхнулся во мне запах горячих степных трав, и тот же ястреб в том же небе застыл той же мертвой точкой, и теплая волна прокатилась по желудку…
— Ну, пошли, пошли! — скомандовал Кузьмич, и они с Женей буквально потащили меня к стене, которая тут же отъехала перед нами, явив черный коридор, кончавшийся знакомой уже стальной дверью. На сей раз не понадобилась и дудочка — дверь была открыта. И вот мы уже на стальной лестнице, дверь, выполнив долг, неслышно задвигается за нами.
Я прислонился к шершавой каменной стене.
— Ну и каковы результаты? — мне не хотелось ждать. В конце концов, самое страшное уже случилось. Или все-таки нет?
— Ну ты дал, мужик! — широко осклабился Женя. — Струна аж полыхнула вся, от пола до потолка. И звон такой, вроде как колокольный… Такое с ней редко бывает.
