Владимир Данихнов - Чужое
Шилов открыл дверь, ожидая увидеть ухмыляющегося Проненко с пистолетом, ствол которого будет направлен Шилову в сердце. Он ждал, что Проненко скажет: «Так вот, дружище, заглянул ты сюда и увидел то, чего как бы не положено видеть, поэтому как бы умрешь».
Шилов открыл дверь, но не увидел ни Проненко, ни кого другого, да и прихожей или холла, украшенного гобеленами, который он почему-то ожидал увидеть, не увидел тоже. Ничего не было за дверью, кроме вечной и беззвездной тьмы, в которой вспыхивали и тут же гасли тусклые белые огни. Шилов стоял на пороге и смотрел в эту тьму, и казалось ему, что если сделает еще шаг, провалится туда и навсегда останется летать в беспроглядной тьме бездушным куском льда, а после сгинет без следа.
Он захлопнул дверь, трясясь от нервного возбуждения. Отошел на несколько шагов. Взглянул на дом со стороны. Увидел, что окна в доме постоянно меняются и становятся то круглыми, то треугольными, то прямоугольными, а то и вовсе перекашиваются, искривляются, как на картинах абстракционистов, и будто улыбаются нахально, с треском растягивая рамы в стороны, и хохочут со злобой в лицо Шилову.
– Чертовщина какая-то… – пробормотал Шилов, пятясь.
– Эй…
Шилов вздрогнул, но заставил себя спокойно обернуться и вздохнул с облегчением. Перед ним стоял не Проненко, а Дух в игриво сдвинутой набок буденовке. Из-под буденовки выбивался вихор, и Шилов отметил про себя, что совсем недавно Дух был лысый. Однако удивляться уже не мог – после того, что увидел за дверью.
Дух поигрывал ружьецом, вертел его в руках и так, и этак, смотрел на небо, на пролетающих оранжевых пичуг. Шилов вспомнил, что одна из таких птиц доставила ему послание от Духа, и спросил:
– Послушай, Дух, а как ты птиц заставляешь слушаться?…
– Птицы, они хорошие, – невпопад ответил Дух и улыбнулся своим мыслям: – В прошлой жизни у меня была замечательная голубятня, и туда прилетали не только голуби, но и воробьи, и синицы, и другие пернатые. Я кормил птичек с руки. Потом началась война, меня призвали на фронт, я воевал, а когда вернулся домой, оказалось, что деревня осталась в полном порядке, и ни один дом не пострадал, только в голубятню мою попала бомба и полностью ее разрушила. Представляешь, Шилов? Из всех построек в деревне бомба выбрала именно мою голубятню. Какой гниде, спрашивается, повредила моя голубятня?
– Я…
– Теперь я знаю, Шилов, что случилось и почему. Какой-то человек, какой-то, уж прости за прямоту, пидор, похожий на тебя, не летал на геликоптере, и в мире случались беды, которые он мог предотвратить, и умирали люди, которых он мог спасти. Этот человек был не так уж плох, Шилов, он просто позволял случиться злу.
Глаза у Духа сделались безумными, ствол винтовки медленно поворачивался в сторону Шилова, и Шилов думал, что нужно немедленно бежать прочь, но не мог сдвинуться с места и ждал чего-то, каких-то слов Духа, которые помогли бы ему понять, что не так с этим городом.
– Валерка – хороший парень, – сказал Дух грустно. – Он хотел прийти на выручку людям, но у него не получалось и тогда я протянуть ему руку помощи. Пошел за тобой, Шилов, а когда ты зашел за дом, я поднялся на вершину холма. Валерка испугался меня, но я успокоил его. Я предложил ему помощь, и он согласился ее принять. Я прибил руки и ноги Валерки к кресту, и он умер, пожертвовал собой, отдал жизнь многим и многим несчастным. Может быть, чьей-то голубятне?
– Ты убил Валерку? – промямлил Шилов, который совсем перестал что-то понимать.
– Я надеялся, что заподозрят тебя и чтоб загладить вину, доказать обратное, ты полетишь на геликоптере и будешь, наконец, помогать людям!
– Что? Из-за такой глупости ты убил Валерку?…
Дух держал в руках винтовку и целился в Шилова, а тот стоял и не двигался, потому что происходящее казалось ему совершеннейшей дичью, он даже подумал, что уснул и вот-вот проснется. Он зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что ничего не изменилось, что Дух по-прежнему смотрит на него в узкую прорезь прицела:
– Ты, Шилов, в Бога-то веришь?
Шилов молчал. Он увидел быструю тень, что скользнула по асфальту и скрылась, зашуршав облупившейся краской. Он внимательно следил за посадочной площадкой, и приметил место, где давал трещину асфальт. Вновь мелькнула тень и вновь исчезла в земле, но на этот раз гораздо ближе к Духу.
– Воды в рот набрали, господин Шилов? – с усмешкой спросил Дух. – Знаешь, а я ведь, нажав на курок, не человека убью, но блоху, тварь дрожащую, которая помочь людям решиться не может из-за собственной трусости. Так что все в порядке, и совесть моя чиста останется, ёпт.
Взметнулись сухая белая краска и пыль, и информационная ведьма бросилась к Духу, и влетела, вошла в его спину, растворилась в ней. Глаза Духа в тот же миг стали бессмысленными, и он упал на колени, выронив винтовку. Изо рта его протянулась струйка слюны, и это показалось Шилову жутко знакомым.
Шилов действовал быстро: он подбежал к Духу и подхватил винтовку. Шилов дрожал от переизбытка адреналина и направлял оружие на Духа, но выстрелить не решался, хотя все внутри кричало: стреляй! убей гада, иначе он убьет тебя! Сердце бешено билось, выворачивая грудную клетку наизнанку, и успокоить его можно было одним способом – выстрелив.
– Вы все хотите, чтобы я полетел на геликоптере, – сказал Шилов тихо, обращаясь больше к себе, чем к Духу: – С самого моего появления, вы хотите, чтобы я сел в этот чертов летательный аппарат и улетел, но я не делаю этого. Вы изворачиваетесь, придумываете что-то, давите на жалость, обещаете подарки или пытаетесь заставить с помощью силы. Зачем?
Дух не отвечал, глаза его закатились, он дергался как в припадке. Лицо его побледнело, синие полоски вен проступили на тонкой коже.
– Если я убью тебя, меня в наказание отправят на геликоптере обратно? – спросил Шилов. – Еще один способ впихнуть меня туда? Очередная ловушка? Ты, Дух, даешь себя убить?
Дух не отвечал.
Шилов поднял винтовку, прицелился и выстрелил.
Дух упал на асфальт и лежал так некоторое время без движения. Ветер шевелил его длинные кудри, солнце возвращало лицу загар. А потом ветер прижал к ноздрям Духа клочок бумажки, и он, сморщив нос, оглушительно чихнул, заморгал и сел на земле, очумело глядя на Шилова. Шилов молча наблюдал за Духом, винтовку опустил стволом к земле и не шевелился, ожидая, как отреагирует хранитель печального дома.
– Шилов… – прохрипел Дух. – Шилов…
Буденовка слетела с его головы и укатилась, подхваченная ветром, в сторону домов, а Дух трогал свою вихрастую макушку, затылок, виски, заросшие бакенбардами, и шептал:
– Шилов… Шилов…
– Что, Дух? – тихо спросил Шилов. Ему показалось, будто он догадывается, что сейчас скажет Дух, и он действительно угадал.
– Шилов… ты должен полететь завтра… на геликоптере… иначе я расскажу всем… расскажу всем, что ты принимал участие в операции, что ты отрезал крылья Сонечкиному сыну! Я всем расскажу и покажу его, покажу раны на его спине, ведро, где гниют крылья!
Голос Духа становился тверже, и он опять смотрел на Шилова с нахальной своей улыбкой, вот только картину портило то, что он все время касался головы и искал улетевшую буденовку, а еще то, что Шилов угадал его слова.
– Шилов… Шилов, чего молчишь?
Шилов медленно, на виду, развернул винтовку и коснулся казенника. Дух посмотрел на оружие и прикипел к стволу взглядом. Шилов перевел рычажок в боевое положение, а Дух все смотрел и смотрел на него. Шилов поднял винтовку и направил ствол на Духа.
Сказал:
– Убирайся.
– Шилов…
– Убирайся, иначе пристрелю!
– Шилов…
Дух долго не хотел подниматься, смотрел в глаза Шилову, а Шилов не отводил взгляда и, накручивая себя, смотрел в ответ, и тогда Дух поднялся на ноги и, прихрамывая, отошел в сторонку, а потом побежал, волоча ногу. Он морщился от боли, иногда вскрикивал, наступая на больную ступню, но бежал. Достиг тихой тенистой улочки, развернулся и закричал оттуда, сложив ладони рупором:
– Теперь все узнают, Шилов! Все!
Шилов нажал спусковой крючок, и огненный сгусток сжег воздух, умчался по направлению к Духу, и врезался в стену дома чуть левее его, разворотив кладку, а в стороны полетела кирпичная крошка и обратившийся в пепел цемент. Дух развернулся, побежал и вскоре скрылся за домами.
Глава седьмая
Дома все было также и, одновременно, по-другому. Не родной стал дом, чужой для Шилова.
Винтовку Шилов оставил у порога, прислонив к косяку. Прошел в зал, где остановился у окна и долго смотрел на задний двор, упершись руками в подоконник. Непослушные пальцы сами собой сгибались и сдирали податливую краску, а глаза не хотели смотреть на то, что было за забором, и Шилов поэтому глядел на сам забор, подмечая каждую трещинку, каждый торчащий из дерева незабитый гвоздь, каждое пятнышко. Он следил за птицами, которые по обычаю своему сидели на изгороди и перелетали с планки на планку. Происходящее казалось Шилову зыбким и нереальным.
