Сергей Попов - Небо цвета крови
Дочурка в ответ виновато наклонила голову, помотала, подергала ножкой.
— Прости, мам, — негромко извинилась она, по-прежнему не расставаясь с банкой, — мне так хотелось на прудик сходить, а я знала, что ты не отпустишь…
Оправдания Клер ранили сердце Джин, принудили сжалиться, подобреть. Уже не желая ни порицать ее, ни ругать — мягко попросила:
— Выкинь хотя бы эту грязь, малышка, прошу тебя, не прячь от меня, — и, склонившись над дочуркой, отряхнула голову от золы, — не дай бог, еще порежешься.
— Ну ладно… — согласилась Клер и, вскинув на мать грустные, обиженные глазки, неохотно выкинула жестянку. Та стукнулась об лед, отскочила куда-то в заросли.
Поставив Клер на ножки, Джин поправила ей курточку, смахнула со спины и штанишек снег, пепел и заговорила:
— Перепугала же ты меня, маленькая… Думала, с ума сойду! Возвратилась — а тебя нет! Надо же так было мать довести!..
Клер слушала молча, только застенчиво мяла в маленькой ладошке пальчики и сгребала сапожками шлак. Затем пообещала:
— Я так больше не буду, мам! Честно-честно!
— Ну, смотри мне! — тактичным назидательным тоном предостерегла Джин. — Чтобы такого больше не было, хорошо?
— Хорошо, мамуль!
И прижалась к ногам, раскаиваясь. Мать приобняла ее, сказала:
— Давай-ка возвращаться домой. Скоро папа уже вернется, а нас с тобой нет, будет волноваться, искать…
В этот момент в камышах впереди послышалась какая-то возня, шорох, хруст ломающихся стеблей, потом глухой сдавленный рык, и из них, оскалившись, неторопливо вышел крупного размера высохший потрошитель, слегка подрагивая плешивыми надкусанными ушами и роняя на лед мутные слюни. Шерсть практически вся выпала, оголив потемневшую, усыпанную чудовищными ожогами кожу, по бокам проглядывались желтые ребра, кривые лапы дрожали от холода, сломанный хвост не шевелился, а налитые кровью глаза безотрывно смотрели на людей, будто бы раскрасневшиеся угли. Проделав несколько нерешительных шагов, попутно обнюхивая пепел, волк остановился и, выпустив длинные клыки, сгорбился, уже нацеливаясь на горло ребенка.
— Спокойно, доченька, я рядом, спокойно… — успокаивающе проговаривала Джин, крепче прижимая дочку, трясущуюся в ужасе. Следом — к волку: — Убирайся туда, откуда пришел! Оставь нас в покое!
Но потрошитель воспринял повышенный тон как угрозу и, ощерившись, грозно завилял почти не двигающимся хвостом, скобля черными когтищами смерзшийся пруд.
— Уходи, волк! Я боюсь тебя! Уходи, пожалуйста… — трепеща всем телом, испуганным голоском вымолвила Клер, закрылась ручками и заплакала.
Не подействовали на волка ни слезы ребенка, ни слова — напротив: он словно понял, что тот слишком слаб, не окажет ни малейшего сопротивления, и вконец осмелел, вплотную приблизился, готовясь вот-вот наброситься.
Больше не найдя никакого иного выхода в этой ситуации, как браться за оружие, Джин крепко-накрепко обняла дочь, незаметно вытащила из-за пояса полностью заряженный мужем пистолет и ласково, точно ничего и не случилось, попросила Клер:
— Доченька… прикрой глазки, как ты делаешь, когда вы с папой играете в прятки, — и, вспомнив инструкции Курта, сняла оружие с предохранителя до короткого щелчка. Дочка послушно прикрылась ладошками, что-то страховито забормотала.
Почуяв нависшую опасность, потрошитель, сверкая бешеными глазами, чуть попятился, но совсем уходить не спешил — проверял: правда ли собрались стрелять или только пугают? А когда на него, пусть неуверенно, трясущейся рукой, но все же навели оружие, волк даже слегка оробел, а жгучий порыв мигом поубавился, поутих.
— Убирайся отсюда!.. Пошел прочь… — жестким, твердым, повелительным тоном потребовала Джин, целясь в голодного потрошителя, — последний раз предупреждаю!.. Ну?.. Ну?!!
— Мамочка, спаси… — услышала она молящий голосок дочери, — я боюсь…
…И этих слов вполне хватило, чтобы волк окончательно осмелился на нападение.
Взяв короткий разгон, разъяренно рыча, потрошитель уже приготовился к прыжку на беззащитную девочку, как в следующий миг стеганул короткий выстрел, Клер вскрикнула, волк протяжно заскулил, повалился у самых ног, жалобно встрепыхнулся истощенными до костей лапами и больше не издал ни звука.
Еще, наверно, минуту Джин не сводила мушки с бездыханного хищника, все еще ожидая нападения, а когда осознала, что тот никогда теперь не встанет и не нападает, — спешно убрала пистолет и принялась расцеловывать запуганную побледневшую дочурку.
— Все хорошо, маленькая, все хорошо!.. — утешала дочь, по-прежнему стоящую с закрытыми глазами. Дышала та быстро, тяжело, коленки тряслись, по щечкам стекали теплые слезинки. На холоде они быстро стыли, оставляли лишь белесые разводы. — Все хорошо! Волка нет, все хорошо!
— Мама, ты убила его?.. — плакуче спросила Клер.
— Ну что ты, что ты… — отнекивалась Джин, хоть и знала: здесь обмануть дочку не удастся. — Конечно же, нет…
— Тогда почему он так заскулил?..
— От выстрела… испугался, наверно… — солгала она, — …и убежал, — и сразу попросила дочь: — Только не открывай глазки, хорошо? Мы возвращаемся домой!
— Но я же ничего не увижу! — возмутилась дочка.
— Я тебя поведу, — пояснила Джин, — откроешь их, когда уйдем с прудика, обещаю!
И, обняв, торопливо повела малышку к оврагу, намереваясь как можно скорее покинуть пруд, где уже за камышами, со стороны леса, один за другим доплывал заунывный разгневанный вой других волков, оплакивающих убитого сородича…
* * *Разумеется, я согласился взять с собой Дина. Идти одному, конечно, дело привычное, обыденное, но наслушавшись свежих подробностей от человека, сведущего в охоте в тех местах, все же переменил свое решение, сделал, так сказать, исключение. И ни грамма не пожалел. Мой новый знакомый не только умудрился вывести кратчайшей дорогой к супермаркету, о существовании какой я даже и не догадывался, но и оказался очень интересным собеседником, разбирающимся во многих вопросах куда больше моего. Пока шли, Дин поведал мне о растяжках — коварных ловушках, пользующихся большой популярностью и среди охотников, и в стане бандитов-одиночек с мародерами, применяющих их для отлова зазевавшихся собирателей, простых путников, кочевников и торговцев. И до того, с его слов, искусно запрятывали в самых укромных уголках, что зачастую обнаружить смертоносную западню удавалось лишь в последний момент, когда ничего уже нельзя поделать. Вблизи школы, той самой, располагающейся сразу за детским садом, как говорил Дин, ему как-то раз «посчастливилось» повстречать такую ловушку, и если бы не накопленный за все прошедшие годы опыт охоты, от головы, пожалуй, осталось бы одно только мокрое место…
Рассказал охотник и о своем далеком прошлом. К моему удивлению, Дин был простым водителем автобуса, а не прожженным следопытом, каким являлся сейчас. В бедной многодетной семье, где всегда не хватало денег, он, как самый старший, исполнял обязанности одновременно и матери, и отца, вот как уже несколько лет прикованных к постели неизлечимым недугом. Работать Дину, помимо основной должности, приходилось и ночью, частенько хватаясь за любое дело, приносящее хоть какой-нибудь доход. Не брезговал ни выгружать помойки, ни мыть полы в заплеванных туалетах сомнительных заведений, ни выносить судна из-под тяжелобольных в госпитале, ни стирать грязное белье в прачках. О выходных и уж тем более отдыхе — не шло и речи. Дин трудился всегда, двадцать четыре часа в сутки. Накопленные сбережения разлетались моментально и большая часть — на лекарства родителям, стоящие отнюдь не дешево. Так продолжалось очень долго, пока в семье не случилось горе — не стало матери и отца. И не успел Дин со своим братом и сестрой оплакать тела — мир потрясло другое страшное известие — глобальная экологическая катастрофа. Узнав об этом — вместе с остальными членами семьи вынужденно оставил родной город, учился жить по совсем другим правилам. Через некоторое время, когда все вокруг изменилось до неузнаваемости, стало враждебным для людей, они прибились к небольшому поселению. Там скитальцев приняли как родных, разрешили остаться. С тех пор для Дина началась совсем другая жизнь: запутанная и сложная. И к ней, как выяснилось очень скоро, оказался в корне не готов.
Удивившись такой открытости компаньона, я тоже кое-что сообщил о себе. Вкратце упомянул о минувших военных буднях, о контрактах в различных уголках света уже в качестве наемника, вскользь коснулся семьи.
Шаг, шаг…
— Счастливый ты человек, Курт, — без зависти в голосе, по-доброму подметил через короткое время Дин, когда миновали осыпавшийся дом, а потом, отчего-то вздохнув, словно замечтавшись, зароптал: — А я вот так и не состоялся как семейный человек, раньше-то не получалось, а сейчас — и подавно…
