Геннадий Емельянов - Пришельцы
- А ничего, могу еще! - оживился председатель. Он радовался тому, что не разучился иметь дело с техникой. - Я стрелком-радистом воевал вообще-то, но водить танк нас тоже обучали: на войне, брат, все уметь надо!
Суходолов председателю. ничего не ответил, он кашлял, прикрыв нос белым платком.
- Эту ночь нам спать не придется, Гриша, часа через четыре только, наверно, дотянем до места - скоростишка-то у нас невеликая. Да.
Бухгалтер молчал, заходясь злостью: пружина, на которую он с маху уселся, была все-таки железная и острая. Гриша старался отвлечь себя размышлениями высокого свойства о предстоящей встрече. Ему не хватало воображения догадаться, зачем Федору Федоровичу понадобился трактор, почему Федор Федорович исчез тогда из бани так внезапно и так загадочно? А вообще же радовало и возвышало то обстоятельство, что связь с иной цивилизацией не прервана, она продолжается и даст в недалеком будущем, может быть, самые неожиданные результаты. Суходолов, пожалуй, впервые осознал, что ведь, если разобраться, то он и есть тот первооткрыватель, на которого вскорости все станут ссылаться и с которым станут советоваться самые светлые головы Земли: если бы не он, пришельцы спали бы еще несколько веков, а то и тысячелетий.
Председатель включил свет. Правая фара стреляла куда-то далеко в сторону, жидкий ее луч обшаривал понизу стволы берез, белые, как, свечи, золотую сосну и черный пихтач. Небо было низкое и насупленное тучами.
- Останови, Иваныч! Останови, я вылезу на минутку, - Суходолов сбегал в поле, поднял с травы фанерную крышку от посылочного ящика, невесть как сюда попавшую, обтер ее о полынь, и рысью вернулся назад.
- Ветошь есть где-нибудь, пошарь, там?
- Тут ее навалом. - Вот и хорошо.
Фанеркой Гриша прикрыл дыру в сиденье и с облегчением вытянул ноги: теперь можно было предаваться мечтам. без помехи. Гриша уже смирился с тем, что новые его джинсы и также свитер даже этой ночной вылазки уже не сгодятся для праздничных выходов. "Надо будет, - подумал бухгалтер с досадой, - новую одежку справлять. Недешево она обкатится, а что поделаешь!" На фанерке сидеть тоже было неуютно, но все-таки; лучше, чем на пружине, - терпелось. Председатель запел старинный русский романс "Все васильки, васильки, много мелькает их в поле. Помню, у самой реки мы собирали их с Олей..." Суходолов покашлял и заворочался в своем углу, выражая неудовольствие: он не любил песен с плохим концом. Про васильки он слышал. Там Оля, которая, собирала цветы, погибла, А вот по какой причине она закончила свою молодую, жизнь, уже подзабылось. "Любовник ее , порешил, кажется? Вроде того ишь, страсти какие. В конце там есть про то, как наутро рыбаки нашли труп ее хладный и курчавый. Про курчавость там вроде нет ничего, в песне-то?"
Заметно потемнело. Свет фар сделался белее и ярче. Мотор работал без одышки и рождалась надежда, что они все-таки доползут до Монашки без приключений. Суходолов собрался было придремнуть с целью сохранения сил для важных дел, но трактор вдруг остановился и Ненашев перестал петь.
- Что такое?
- Смотри! - Ненашев показал пальцем вперед и качнул головой с укором, но без гнева. Гриша вылез из кабины вслед за председателем, потоптался на мокрой траве, разминая ноги, и, слегка приоткрыл рот, когда увидал Никиту Лямкина шагах в пяти от трактора. Никита сидел на кедровой колодине, подвернув ноги калачом, разговаривал собаками. Собак было штук десять, грязных и худых. На колодине лежал старенький рюкзак, пустой. Собаки облизывались и глядели на Никиту неотрывно, будто он их гипнотизировал.
- Это как понимать? - спросил председатель и провел растопыренной пятерней окрест. В его вопросе не было определенности, но понять его представлялось возможным: что. мол, сидишь здесь, человек божий, на ночь глядя и в окружении этой шелудивой компании, - почему лукавый занес тебя сюда в непогодьи в неурочную пору?
Никита скатился с колодины, отряхнул штаны и поздоровался, потом сказал:
- На работе я был сегодня, Сидор Иванович, в утреннюю смену был.
- Спасибо, спас ты Родину. А здесь почто? - Собак кормил. Обездоленные они, я им вроде пенсии определил - от лица жестокого общества.
- Чем кормишь-то?
- Насобирал...
- Вчера на конном дворе лошадь пала, возьми мяса, скажи - - я велел.
- Возьму. А вы куда, да на тракторе еще?
- Машина моя поломалась, а дороги теперь, сам знаешь...
- Хотите посмотреть, какую выучку моя гвардия имеет?
- Покажи, что ж...
- Мужики, в шеренгу становись! - зычным голосом приказал Никита. - На поверку, понимаешь, становись!
Собаки без шустроты, несуетно расселись по ранжиру вдоль колодины. Напослед откуда-то вынырнул ублюдочного вида кобелек, помесь болонки с кем-то, и уселся последним в ряду, мелко вздрагивая, в свете фар четко была видна его морда с печальными навылуп глазами. Кобелек напоминал общим своим выражением и статью опереточную танцовщицу из интеллигентной семьи, списанную со сцены и разочарованную в жизни. Вся компания косилась на Лямкина со свойским упреком: дескать, кончай баловство, есть у нас и поважнее задачи.
- Хорошие ребята! - засмеялся Лямкин. - И - неглупые.
- Вижу, - ответил председатель с улыбкой, он сдвинул кепку на лоб и почесал затылок. - Ты бы их помыл, что ли?
- Завтра мыла принесу, я про то уже думал: обиходим ребят, не такие уж они и бросовые. Обездоленные, правда, но так жить-то надо.
Бухгалтер Суходолов шумно вздохнул и смолчал, не имея представления, о чем говорить.
- И давно ты этим занимаешься? - председатель показал пальцем на собак. - Милосердствуешь то есть?
- После воскрешения, Сидор Иванович, я почувствовал, что трещина мира проходит как раз через мое сердце, и обуяла меня разом, понимаете ли, жалость, ко всему живому, и начал я писать поэму под названием "Земля". Я хочу восстать в этой - своей поэме против зла и неразумности.
- Неплохо, конечно, задумано, однако, и помни - у меня скотников не хватает, - сказал председатель и подмигнул Лямкину.
- Работу свою я буду исполнять аккуратно, не беспокойтесь.
- Вот спасибо, выручай Родину! Я с этим как? - Сидор Иванович выразительно постучал пальцем по горлу.
- С водкой завязано бесповоротно! - Лямкин беседовал в общем-то охотно, но был в его поведении оттенок снисходительности, держался он так, будто в его голове лежала пластом некая высшая, мудрость, что слегка раздражало Ненашева, который уже не имел полного безусловного превосходства над неудачником и забубенным пьянчугой.
- Суждены нам благие порывы! - вставил бухгалтер Суходолов, продрогший на ветру. - Но свершить ничего не дано.
- Вот именно! - с удовольствием и облегчением подхватил Ненашев. - А свершить, значит, ничего не дано, так?
- Все нам дано! - отрезал Лямкин, взбираясь опять на высокую колодину. - Вы мне мешаете сосредоточиться.
Суходолов плюнул и мелким шагом припустил к трактору, намереваясь тотчас же забраться в кабину: там хоть и воняло всякой дрянью, но было тепло.
Наши путешественники перекинулись словом о Лямкине, об этом слабовольном недотепе, и опять Ненашев затянул, будто голодный волк, про васильки, мелькавшие в поле, Гриша же думал о том, как сладка тайна Вселенной. Она захватывающе интересна, и нет ей ни конца, ни края. "Но отчего же пришельцы так бездарно спят? Или они вообще равнодушны к нашим заботам? Недоразумение какое-то! Взять хотя бы Федора Федоровича - вполне культурная личность: вежлив, отзывчив, держится весьма просто и, кажется, вникает в земные наши дела, даже вот технический паспорт комбайна взял для изучения. Хороший, словом, товарищ - Федор Федорович. Предполагали, что он обиделся, а, видишь, через телевизор вызвал. Надобно подсказать ему - пусть лучше по телефону звонит, это удобней. А какие там, в иных мирах, города? Воздушные, прозрачные там города и уж наверняка без заводских труб с дымом да с чадом. А женщины какие там?" Про женщин холостяк Гриша Суходолов размышлял долго и с удовольствием, мелькнула даже дерзновенная мысль к какой-нибудь крале из экипажа, когда экипаж будет разбужен, подкатиться, но Гриша весьма застеснялся своей детской мечты и запел пронзительно: "Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты..." Ненашев даже вздрогнул, потому что пел Гриша в самбе ухо ему, и трактор вильнул так резко, что с бухгалтерской головы сдернуло белую кепку, вдобавок из-под драной обшивки кабины что-то закапало - и клейкая струя полилась за шиворот.
- Останови на минутку! - закричал Гриша, матерясь. - Масленка; что ли, на меня упала. Какой дурак масленку наверх засунул?
- А ты не ори, в ухе у меня до сих пор звон стоит!
- Тебе так можно, мне так нельзя!? - Гриша держал в руке жестяную масленку и не имел понятия, куда ее девать. - Веж одежку испохабил!
