Шлифовальщик - Безальтернативная история
— После дня ангела мы с маман и папа поедем на воды…
Колесо обозрения, казалось, возвышалось прямо над головой. По мере приближения становилось видно, что оно чудовищных размеров.
Виктор продолжал настойчиво пробираться сквозь толпу под звуки военного духового оркестра, играющего вальсы, вероятно, Шуберта. Иногда оркестр глушился колокольным звоном, исходящим от многочисленных златокупольных соборов, окружающих площадь. Увидев впереди огромный рекламный щит «Посети единственный в этой эпохе луна-парк!», Холодов разглядел под ним Игнатьева. Тот направлялся в парк, и Виктор понял его замысел: в луна-парке развлекаются в основном мемтуристы, совры, поэтому националист рассчитывал затеряться среди них. Едва не сбив с ног торговку французскими булками, Холодов рванул к парку развлечений. Многие меминженеры приукрашивают неинтересные эпохи, чтобы повысить посещаемость: вносят элементы приключений в жизнь исторических персонажей, повышают эпичность битв и сражений. Есть даже профессионалы хистаниматоры, задача которых — развлекать мемтуристов в какой-нибудь скучной эпохе, устраивать разные интересные мероприятия вроде королевской охоты или гладиаторских боёв. Видать, тринадцатый год в России — эпоха и без того интересная, если меминженеры решили обойтись тривиальным луна-парком.
Единственное, что выдавало националиста — одежда. Холодов попробовал поставить себя на место преследуемого и понял, что сделал бы следующее: по луна-парку ходит большое количество порожденцев от мемтуристов, нужно заманить жертву поглупее в укромное место и заставить поменяться одеждой. Мемтуристы в большинстве своём не используют мемобразы из-за экономии, поэтому они при погружении имеют свой реальный облик и свою одежду. Если националист наденет универсальную туристическую экипировку всех времён и народов — шорты, бейсболку и сандалии, то совершенно растворится в толпе.
У входа в луна-парк толпились — мемтуристы, большинство из которых уже стали порожденцами. Большинство из них были соотечественники, но попадались и иностранцы-европейцы. Виктор отличал их по глазам: у интуристов взгляд пустой, стеклянный, а у наших — агрессивно-презрительный. Мемтуристы натолкнули за очень простую мысль, до которой он почему-то не додумался сразу. Виктор вынул мемобраз и моментально переоделся в мемтуриста, точнее, военная хитрость, в мемтуристку, чуть не забыв удалить надоевшую бороду. Пусть теперь националист попробует распознать в жирной тётке в шортах и мемфотоаппаратом на груди преследователя!
Странно, что данный развлекательный парк назвали луна-парком. Аттракционов, конечно, хватало. Да ещё каких! В реале вряд ли в каком парке появятся полукилометровое колесо обозрения, стометровой высоты американские горки и катание на живых мамонтах. В мемориуме возможно всё, как гласила реклама. Но, помимо аттракционов, в парке были и другие развлечения, призванные удовлетворить непритязательные вкусы мемтуристов: боулинг, несколько баров, ресторан, бильярдная и зал игровых автоматов. Всюду виднелись логотипы крупнейших мемоператоров России: «Мем-тур», «Трансмем», «Пэрэдайз мемо», «Хист-логистик».
Виктор разгадал замысел Игнатьева. Националист, поводив совромером, разговорился с каким-то порожденцем от мемтуриста, и повёл его в конец луна-парка. Сейчас тюкнет по голове и заберёт одежду, никто и не заметит. Поправив на груди фотоаппарат, Виктор догнал (или догнала) националиста, изобразил, как мог, жизнерадостный иностранный оскал на своём женском лице с тремя подбородками и выкатил глаза.
— Эй, тофарисч! Мошно непольшой хильфе? — Голос Холодова смоделировался низким, грудным. — Битте!
Игнатьев испуганно оглянулся, в его руке зелёным замигал совромер.
— Фото, память, шпайхер! — усиленно улыбаясь и вспоминая все известные ему немецкие слова, сказал (сказала) Виктор, протягивая мемфотоаппарат.
Националист подозрительно смотрел, как к нему подходит толстая иностранная мемтуристка.
— Руссия — карашо! — для убедительности добавил Холодов. — Фодка, матрьошка, палалайка… Партизанен пух-пух!
— Ну, давай камеру, немчура! — растаял патриотичный Игнатьев. — Только быстро!
— Нет. Пусть он телать фото, — Виктор указал на порожденца. — Нас фместе, аллес цузамен. Фото с русиш мушик.
Националист осмотрел Виктора с головы до ног, и, видимо, не заметив ничего предрассудительного, согласился.
— На фон колеса, — улыбнулся Холодов ещё шире, наивно хлопая подведёнными ресницами. — Гросс колесо. Колоссаль.
Виктор сунул камеру порожденцу и, обняв за талию Игнатьева, начал позировать на фоне колеса обозрения. Националист, ответно обняв Виктора за плечи, нехотя улыбнулся. Но улыбка моментально слетела, когда Холодов прытко залез нему во внутренний карман и выудил мемнавигатор.
— Ты чего, колбасница? — удивился Игнатьев. — Ошалела?
— Спокойно, злой волшебник Густояр! — улыбнулся Виктор накрашенными губами. — Ты имеешь право на один телефонный звонок…
— А ты кто?
— Василиса Потаповна в пальто. Спецагент Мемконтроля по изъятию мемнавигаторов.
Националист рванулся, но Холодов продолжал его держать за талию: силовая подкачка не подвела. Со стороны казалось, что похотливая иностранная мемтуристка урвала себе ядрёного русского мужика, а тот усиленно сопротивляется своему счастью. Порожденец не обратил на это внимания и побрёл прочь, забыв вернуть мемфотокамеру.
— Ответь на пару вопросов, иначе сюда явятся ребята, которые погрузят тебя в средневековую Испанию в подвал инквизиции. Там ты заговоришь охотнее и быстрее. Знаешь, что такое испанский сапожок?
В отличие от киношных мужественных нацистов этот оказался похлипче.
— Я скажу, скажу! — заорал он на весь луна-парк.
— Тихо, Игорёк! Пойдём в сторонку, а то на нас уже смотрят.
Сладкая парочка, продолжая обниматься, двинулась к ближайшей лавочке.
— Откуда погружается ваша банда? — спросил Виктор.
— Ну… Много мест.
— Ты лично откуда?
Игорёк назвал адрес. Холодов порадовался, что отдел регистрации фиксирует все разговоры. Сейчас там в реале по адресу отправятся оперативники.
— Кто такой Владимир Степанович?
— Это наш руководитель, — робко отвечал Игнатьев. — Я не знаю больше ничего о нём.
— Где у вас находится хистусилитель?
— Не знаю! — лепетал националист. — Честное слово, не знаю. Им один профессор занимался.
— Что за профессор?
— Профессор Воздвиженский из Академии биоэнергоинформационных технологий. Кстати, он может знать о Владимире Степановиче.
Виктор слегка удивился, но не показал виду.
— Воздвиженский? А имя-отчество?
— Пётр Вениаминович, кажется.
Докатились! Холодов помнил профессора Воздвиженского. Тот сидел в диссертационном совете, когда Виктор защищался. Удивительно, как доктор наук ушёл работать в такую одиозную организацию как Академия биоэнергоинформатики, сборище альтернативно одарённых учёных-неудачников, фриков, как их называют. О, времена! Холодов даже расстроился о судьбе отечественной мемористики: доктор наук становится фриком, поддерживающим националистов, кандидат наук — мемачом. Дожили!
— Он нам помог добыть хистусилитель, — продолжил националист. — Мощный. Только я не знаю, где он находится.
— Ничего-то ты не знаешь, — пробормотал Виктор, усиленно думая, где теперь разыскивать и хистусилитель, и фрика Воздвиженского.
Глава 9
Поначалу люди удивлялись, мол, как это можно менять в мемориуме события, подстраивая под ту или иную политическую точку зрения. События ведь уже произошли и намертво записались во вселенскую «базу данных». Как бы ни так, возражали мемористы. У материи есть разные формы движения: и движение неживой материи — звёзд, частиц, галактик, и жизнь, и социально-психологическая форма движения — разум. А поскольку отражение есть взаимодействие материальных объектов, то и у отражения имеются аналогичные формы. Если неживые объекты просто оставляют следы — царапины и вмятины, то живые реагируют на окружающую среду более сложным образом. Ну, а сознание — отражение разумной материи — тем более. И социальная жизнь в мемориуме — это не остатки вмятин и царапин, а зафиксированная сумма представлений о мире каждого человека.
Тогда и была открыта ещё одна концепция социальной части мемориума — материализованная суммарная память человечества. Если мы помним, что Ленин — злодей, Екатерина Вторая — нимфоманка, а Жуков — безжалостный и жестокий вояка, тысячами посылающий солдат на гибель, значит, в мемориуме они такими и будут. Разумеется, если так считает подавляющее большинство людей. Если один человек считает Александра Македонского бездарным полководцем, а остальное человечество — нет, то, разумеется, ничего в мемориуме с сыном Зевса не случится. А вот если почти все будут считать его бездарностью, тогда он изменится в бездарную сторону. Хуже, если мнения разделятся примерно пополам — возникнет диссонанс.
