Наталья Лебедева - Племенной скот
Андрей был заместителем министра транспорта и связи и, привыкнув отвечать за реализацию сложных многоступенчатых проектов, воспринял необходимость зачать ребенка как одну из таких задач. Он изучил вопрос, купил все, что было нужно, и занялся подбором кандидатур на роль суррогатной матери. Только робкое волнение жены немного мешало ему, возбуждая какое-то странное, болезненное чувство.
– Ты купил соро́к? – спросила Лариса.
– Купил.
– А сколько?
– Сколько нужно.
– Ну сколько, Андрей? Я же… тоже должна знать. Для меня же это тоже важно!
– Двух.
– Две сороки – это мало!
– Куда больше?
– У Татьяны было пять.
– Это не от большого ума, напоказ. Не нужно столько, можешь мне поверить. Ты не волнуйся, – Андрей подсел к жене, обнял ее за плечи, – я обо всем позаботился. Сороки, диагност, жучки, паутины, собачья радость… Я только про это и читаю. И покупаю то, что нужно, и сколько нужно. Самое лучшее.
– Спасибо, – тихо ответила Лариса. В глазах ее блестели слезы, и Андрей не знал, отчего она плачет: от боли или от благодарности.
Он отказался от услуг беби-агентов. Ему не хотелось, чтобы к рождению его ребенка оказался причастен расчетливый, юркий и циничный человек. Не хотелось, чтобы суррогатная мать была подана ему в обертке из сальных взглядов, чтобы он отдавал за нее деньги, словно за шлюху.
Впрочем, и у него самого все складывалось удачно и ровно, одно к одному. Как раз подходили к финалу испытания орнитоптера, и Андрей собирался купить себе один из двух уже существующих экземпляров. Аппарат нравился ему тем, что позволял перемещаться быстро, ни от кого не зависеть, а главное – не привлекать внимания аборигенов.
В первые дни он даже не задумывался о ребенке: парил в прохладном вечернем небе, разглядывал сверху села, похожие на шкатулки, в которые ссыпаны детские сокровища: и мелкий бисер людей, и крохотные коробочки домов, и лоскутки дорог, и яркие золотые бусинки церковных куполов… Ему нравилось управлять настоящими крыльями, и он, резвясь, как ребенок, и почувствовав какую-то новую, опьяняющую свободу, принимался за фигуры высшего пилотажа, которые строго-настрого запретил ему инструктор.
Больше всего Андрею нравились пике. Он несся к земле, к одному ее неподвижному клочку, окруженному пестрыми штрихами изменяющегося, движущегося, скрученного вихрем пространства, а потом раскрывал крылья. Он слышал спасительный хлопок за спиной, чувствовал, как отзываются болью плечи, а потом ветер начинал тихо гудеть, наполняя крылья своей мощью, и земля вальяжно удалялась прочь, словно барыня, раздумавшая идти в пляс.
Но в тот вечер он, кажется, заигрался. Выпадая из пространства, вылетая из времени, он пропустил точку невозвращения. Окруженная штрихами константа земли тянула его к себе так же неумолимо, как магнит тянет железную стружку. Ветер путался меж перьями крыла, не в силах удержать его, голову заполнил звон, словно тысяча троек, звеня тремя тысячами колокольчиков, ехала прямо по его хребту. Борясь с притяжением, ища поддержки ветра, Андрей напряг последние силы и вывернул крылья. Они раскрылись, хлопнули, потянули вверх так, что от боли помутился рассудок. Земля мелькнула вытянутой лентой, и небо снова окружило его.
Он парил какое-то время, не в силах даже вздохнуть полной грудью и унять бешено скачущий пульс.
Компьютер показывал, что при маневре были утрачены несколько маховых перьев. Пеленгатор отметил их расположение на земле: три лежали рядом, а четвертое – чуть поодаль. Андрей сделал несколько кругов, словно пробовал крылья на прочность, а затем стал снижаться. Три пера он подобрал сразу, а с четвертым пришлось повременить. Оно лежало на поле возле деревни, и, начни он спускаться, люди заметили бы его. Пришлось ждать темноты, и вот, когда стемнело и на перышке зажегся сигнальный кант, Андрей увидел девушку. Она бежала по полю, неслась, как сумасшедшая: в никуда, изо всех сил – и длинная, ниже пояса, коса хлестала ее по бокам. Когда она нашла перо, Андрей почувствовал себя раздосадованным. Дело было не только в том, что каждая деталь орнитоптера стоила денег, но и в том, что приходилось думать, как объяснить инженерам потерю, а это больно било по самолюбию.
Впрочем, наблюдая за девушкой, Андрей получал удовольствие. Она была так испугана, так робка и забавна, что он стал улыбаться и даже не сразу осознал, что улыбается. Мысль о том, что вот эта симпатичная девушка, правда, совсем не похожая на Ларису, вполне может стать суррогатной матерью, пришла почти сразу.
Андрей активировал соро́к, все еще улыбаясь. Он спустился вниз и включил мобильник. Сороки работали исправно: картинка была четкой, хоть и зеленоватой из-за того, что включился прибор ночного видения. Звуки тоже шли без искажений, ясные и отчетливые.
Андрей наблюдал, стараясь быть бесстрастным и объективным: долг перед женой вынуждал его подойти к выбору женщины ответственно. А она, забавная, была уже дома, уже доставала из-за пазухи длинное перо и рассматривала его с тем выражением восторга и страха, с которым дети слушают жуткие сказки. Андрей даже подумал: «Бог с ним, с пером, пусть остается – на память. В подарок». Ему вдруг захотелось радовать и баловать ее. «Не как женщину, – убеждал себя Андрей, – как забавного ребенка».
Алена убрала под подушку бурую полоску пера и теперь медленно расшнуровывала сарафан, задумчиво глядя вдаль внутренним взором и шевеля губами так, словно придумывала стихи. Потом сарафан упал на пол, и Алена, перешагнув его, быстро сдернула через голову нижнюю сорочку. У Андрея захватило дух. Она была очень красива: маленькая, складная, белая, с темной длинной косой, которая при каждом движении извивалась, словно готовая к нападению змея.
Оглянувшись на дверь и закрытое ставнями окно, словно желая убедиться, не видит ли кто, Алена подошла к зеркалу. Казалось, она знает цену своей красоте.
Любуясь собой, она провела руками под грудью, огладила тонкую талию, плоский живот и привстала на цыпочки, словно стремилась разглядеть себя всю. Потом раздался в доме неясный грохот, словно кочерга, упав, задела пустой чугунок, и Алена, встрепенувшись, задула лампу, а потом Андрей увидел лишь, как мелькнуло во тьме белое пятно ночной рубашки, и услышал, как скрипнула кровать.
Решение было принято, и, если бы жена спросила его: почему именно она, именно эта девушка, Андрей привел бы тысячи разумных доводов. Но в главной причине он боялся признаться даже самому себе.
Маленький шарик, сброшенный Андреем с небес, упал посреди деревенской улицы и тут же разлетелся на несколько сотен крохотных осколков, которые невозможно было увидеть не только в темноте, но и при ярком солнечном свете. Спустя несколько секунд после удара каждая такая пылинка вскочила на ножки и побежала искать жертву. Самой резвой блохе достался лобастый черный пес из Алениного двора, потомок того самого ньюфаундленда, который двести лет назад первым пришел к деду Сергею. Подпрыгнув, блоха зацепилась за его густую шерсть и добралась до кожи, вгрызлась, прошла ее насквозь, а потом нашла вену и растворилась в крови.
Пес проснулся, оттого что почувствовал мгновенный прилив энергии, ему стало и радостно, и немного тоскливо. Не понимая толком, чего он хочет, пес прошелся по двору, заглянул в пустую миску, полакал немного воды из бочки, подумал, не откопать ли припрятанную кость, – и не стал этого делать, потому что хотелось чего-то иного, более важного. Потом вдруг смутный запах коснулся его чуткого носа, и тяжелый, поленом, хвост мотнулся вправо и влево, сначала нерешительно, словно раздумывал, а потом замолотил по воздуху, со свистом рассекая его. К забору подходил человек, самый главный человек в мире. Псу казалось, что все, что есть в жизни хорошего: еда, питье, навес от дождя и мимолетная Аленкина ласка – все идет от этого человека, на все он дает разрешение, и без него ничто не возможно.
Пес прижался мордой к забору, стараясь просунуть нос в щели между досками, чтобы лучше чувствовать божественный аромат, припал на передние лапы и заскулил, выказывая свою любовь и преданность. Но чудесный человек прошел мимо, не заметив его. Он направился к окну Алениной спальни, а потом улетел. «Он имеет на это право, – думал пес, укладываясь спать, – потому что он имеет право на все». Засыпая, пес чувствовал в воздухе тонкий аромат, и ночью ему снились чудесные сны. Остальные собаки деревни так же преданно молчали, учуяв Финиста и в ту ночь, и еще несколько ночей после того.
Взлетев к Алениному окну, Андрей в первую очередь шугнул оттуда сорок, которые замерли на узком карнизе, просунув в щели тонкие волосинки вспомогательных камер. Все равно они передавали лишь ночную темноту да ровное дыхание спящей. Затем он закрепил под застрехой черный ящичек диагноста и, включив его, отправился прочь, ожидая, когда на мобильник начнут поступать результаты анализов.
