Наталья Лебедева - Театр Черепаховой Кошки
— А что историк?
— Да он тоже ко мне пристает, — ответила Полина, и в ее голосе Саше почудилось хвастовство, мол, вот я какая, все мужчины любят только меня. — Вадик с докладом был у него всего два раза, а меня историк просит приходить каждую неделю.
И Полина коротко хихикнула: вызывающе, может быть, даже с торжеством. А потом поставила на место еще один кусочек пазла.
Глава шестая
СОАВТОР
Иногда Михаил оставался на съемной квартире до утра, чтобы увидеть, как Рита встает на работу. Он просыпался за пятнадцать минут до нее, и к тому моменту, когда мобильный телефон на выдвижной доске секретера начинал вибрировать и вертеться на месте, он уже сидел у окна одетый, тщательно причесанный и гладковыбритый.
Михаил смотрел, как Рита просыпается: она высовывала из-под одеяла то руку, то ногу, потирала глаза, потом вытягивалась через узкий проход между диваном и секретером, так что одеяло свисало по обеим сторонам, как попона, и, наконец, выключала будильник. Потом запускала компьютер, чтобы за завтраком посмотреть почту и новости. Затем непременно подходила к окну и долго стояла, вглядываясь в улицу: стояла, как была, в майке, через которую просвечивали соски, и в трусах. Затем делала шаг вглубь комнаты и снимала с себя майку. Свет был включен, и он отлично видел ее сквозь тонкий тюль, который только притворялся преградой.
Михаила очень возбуждали краткие мгновения ее наготы, он мучительно жаждал продлить их и этим утром придумал как. Он включил аську и, едва только Рита стянула майку, отправил сообщение:
— Привет!
Рита вздрогнула и замерла.
Аська никогда не оживала утром.
И уж тем более Рита не ожидала, что к ней постучится Вестник.
Вестник был исключительным. Он писал замечательные рассказы: мрачноватые, страшные, тягучие, с неизменно неожиданным финалом. Он быстро стал одним из форумных любимчиков, но всегда поддерживал Риту, тогда как остальные в основном ругали.
А теперь он впервые стучался к ней в аське.
Рита замерла, стараясь унять сердце, которое билось у нее в горле, как рыба в садке. Майка осталась зажата в руке. Рита пошла к компьютеру прямо с ней, потом вернулась к стулу, чтобы повесить ее на спинку, но так и не повесила.
Обилие бессмысленных движений испугало ее саму. Еще вчера Рите казалось, что она не испытывает к Вестнику каких-то особенных чувств, но выходило, что они таились где-то внутри, глубоко, неосязаемо и незримо, словно огромные пресноводные рыбы под извилистыми корягами.
— Привет! — ответила она и прикрылась рукой, словно выключенная веб-камера могла передать через аську изображение ее обнаженной груди.
— Извини, что так рано, — тут же отозвался Вестник. — Увидел, что ты в Сети, и вдруг понял, что соскучился.
Рита почувствовала, как смущение ожгло ее лицо огнем. Она села перед компьютером и положила руки на клавиатуру, забыв о том, что не одета.
— Может быть, я не вовремя? Ты, наверное, опаздываешь на работу?
— Нет, что ты! — ответила Рита, и это было откровенной ложью. — Я встаю немного заранее. По утрам хорошо пишется.
— Значит, я мешаю писать? Извини. — И Вестник прислал смайл, который протягивал Рите алую розу.
— Нет, я всегда рада с тобой поговорить.
— А что ты пишешь?
— «Детей Луны», что я еще могу писать? — И Рита тоже улыбнулась желтой компьютерной улыбкой.
— Слышала про новый конкурс?
— Нет. А что там?
— Эротика. Давай напишем что-нибудь в соавторстве. Мне кажется, у нас получится.
— Правда?
— Я помню ту твою фотографию. У тебя очень красивая спина. Я хочу написать про эту спину.
— Но сейчас-то я другая. Почти на десять лет старше.
— А ты сфотографируйся, пришли мне снимок, и я скажу, какая ты…
— Вряд ли это вдохновит тебя на эротический рассказ.
— А знаешь, что меня вдохновляет?
— Что?
— То, что мы оба сидим перед компьютером, и ты можешь быть сейчас в махровом халате, непричесанная и сонная, а я все равно представляю, что на тебе ничего нет, и это прекрасно.
Рита вздрогнула и взглянула вниз, на голую грудь. Потом сделала неуверенный жест рукой: то ли погладила себя, то ли проверила, действительно ли не одета.
— Почему ты молчишь? — окликнул ее Вестник. — Я наговорил лишнего? Прости!
За частоколом восклицательных знаков возник смайлик, в отчаянии бьющийся головой о стену. Рита улыбнулась. Если секунду назад ей казалось, что напор слишком силен, то сейчас она снова расслабилась. Сердце билось часто и сильно, но ритм стал приятным и словно бы танцевальным.
— Я здесь. Извини, отвлеклась. Нет, все в порядке, точно.
Рита поставила улыбку.
— Слава богу! — тут же отозвался Вестник. — Слушай, а как тебя зовут на самом деле?
— Я Маргарита. Рита.
— А я — Михаил. Знаешь, я поймал себя на мысли, что хотел бы приехать к тебе и увидеть, какая ты.
И Рита, слегка поколебавшись, ответила:
— Я бы тоже этого хотела.
2— …Деверя… Ты меня слышишь?
Полина вздрогнула. Она совсем сползла под парту, и ей приходилось держаться за стул, чтобы не упасть с него. Пальцы сжались так сильно, что наверняка побелели, и она думала об этом, а историка совсем не слышала. Просто выбросила его из головы со всеми его безумными королями, распутными королевами и дофинами сомнительного происхождения.
— Что я сейчас сказал? — Историк нагнулся, и на Полину пахнуло немытыми волосами и подкисшим, начавшим стариться телом.
Полина пожала плечами и вцепилась в стул еще сильнее. Она старалась держаться за слабый аромат шампуня, оставшийся на ее собственных волосах, но историк шумно выдохнул, и она едва не закашлялась от сладковатого неприятного запаха.
— Я сказал, Жанна и Изабелла настолько связаны между собой, что существует даже версия — неподтвержденная и крайне сомнительная, — что Жанна может быть королевским бастардом, дочерью Изабеллы и ее деверя, то есть брата короля, Людовика Орлеанского. Ты слышала об этом?
— Да, вы говорили. — Полина кивнула.
— Вот он, Людовик Орлеанский. — Историк взял со стола один из множества лежащих на нем листков. — Смотри.
Он подсел за парту к Полине и подтолкнул к ней распечатку. На ней была картина: смутные фигуры, шляпы, драпировки. Полина не хотела смотреть, но историк наклонялся и настаивал и уже почти касался плечом ее плеча.
— Здесь Людовик Орлеанский демонстрирует другому дворянину прелести своей любовницы. Видишь, он приподнимает ткань, которой укрывалась женщина, и дает рассмотреть ее обнаженную грудь, ее бедра. Его жена, Валентина, стала любовницей Карла Безумного, мужа Изабеллы. Выходит, что пары обменялись женщинами. Об этом с большой уверенностью пишет маркиз де Сад. Ты читала де Сада? Может быть, не «Тайную историю Изабеллы Баварской», а «Философию в будуаре», например? Тебя, наверное, как раз должны интересовать такие книги… Семнадцать лет — возраст первого опыта.
Полина сводила его с ума. Он слегка касался плечом ее плеча и чувствовал, что она дрожит.
Легкая дрожь была для историка знаком возбуждения. В прошлую встречу он и сам не понял, почему вдруг спросил о ее сексуальном опыте. Полина не ответила, только еще гуще занавесилась волосами, но что-то в ее движениях и в легких взволнованных выдохах показалось историку утвердительным. А если она была женщиной, значит, за ней можно было ухаживать, можно было открывать дальше тайны, которые впервые приоткрыл кто-то другой. Историк рассказывал байки про Изабеллу и видел, как Полина начинает чаще дышать и прячет, прячет глаза…
— Изабелла, согласно маркизу, спала со всеми, от кого ей что-нибудь было нужно. И мужу подкладывала любовниц. Де Сад говорит, что она являла собой пример самой ужасающей проституции. И даже в прямом смысле. В поисках острых ощущений дамы под предводительством Изабеллы переодевались в лохмотья и шли на улицы торговать собой, оказывали услуги и вместе, и по отдельности. И брали за это деньги. А знаешь зачем? Чтобы чувствовать, что все по-настоящему. Чтобы ощущения были острее. Тебе пока не понять: в юности все чувственно и остро само по себе. Но придет день…
3Выпал первый снег. Начинался ноябрь, было холодно, сыро, и снег становился свинцовым, размокая в грязных городских лужах. Саша мерзла и мучилась, оттого что промокал сапог и холодная вода обхватывала мизинец правой ноги, когда она наступала.
Они с Полиной шли мимо филфака. Саше всегда нравилось проходить через университетский сквер. Липы здесь стояли высокими темными колоннами, дорожки были выложены плиткой и причудливо скрещивались друг с другом.
Скамеек в сквере было много: чугунных, с узорчатыми ножками и дугами по бокам. Они стояли по обе стороны от узких тропинок, так что приходилось проходить сквозь компании студентов: закрывать друг от друга лица собеседников, врываться в разговоры. Саше представлялось, что разговоры натянуты, словно тонкие паучьи нити, и это было хулиганское удовольствие — рвать их и уносить на себе клейкие трепещущие остатки.
