Аркадий Стругацкий - Том 11. Неопубликованное. Публицистика
«Хищные вещи века». Здесь впервые отчетливо и недвусмысленно формулируется кредо Стругацких: гуманизм. Буквально. С этого момента и навсегда они отходят от любого из общепринятых путей «фантастики». В самих «Хищных вещах» «космические» допущения не нужны вовсе. Да их там, собственно, и нет — если отбросить мелочи. Увлекательный сюжет, чистый триллер (по внешним признакам), вполне законченно выстроенный и не нарушающий законы жанра (в отличие, скажем, от «Отеля „У Погибшего Альпиниста“»). Здесь уже можно увидеть найденное за период между «Стажерами» и «Хищными вещами» золотое сечение: идеальное педагогическое соотношение между дозой «экшн» и дозой «морали». Каковое соотношение и позволило Стругацким разработать золотую жилу «учебно-приключенческой» литературы. Книги этого жанра и стали базой неповторимой, уникальной популярности Стругацких среди интеллигенции — от учеников физматшкол до академиков включительно. Ибо именно таким книгам — книгам, которые воспитывают смену, — всегда достается диплом. Эти повести не ушли в небытие вместе с наивными восторгами шестидесятых — как это случилось со «Страной багровых туч». Они живы, и их читают. Не только те, кто на них вырос, но и те из нового поколения, кто читает Литературу.
Однако книги эти еще не были элитарными. Они обладали всеми качествами добротно изготовленной пилюли — включая не только «сладкую оболочку», но порой и сладкие слова, которыми авторы прельщают противника. Чем и отличались от произведений совсем нового жанра, еще не знакомого читателям Стругацких, — жанра, никак официально не именуемого. Датой рождения его — как и рождения качественно новых, третьих Стругацких — был год 1965-й, год появления рукописи «Улитки на склоне». Именно в этой книге Стругацкие впервые отбрасывают сладкую оболочку пилюли, и мы, читатели, получаем содержимое во всей его неприкрытой горечи.
Итак, этап третий. И — новые Стругацкие. Уже не «просто фантасты», авторы прогрессивно-просветительской НФ (вроде «Чрезвычайного происшествия»), и не «фантасты-реалисты», создатели интеллектуально-гуманистических приключенческих повестей, владеющие филигранной техникой завлечения думающего читателя. Стругацкие третьего периода — это не «сюжет ради сюжета» и не «сюжет плюс идея». Что же тогда?.. Велик соблазн продолжить простенькую логику и надписать третий ярлычок: «только идеи, без сюжета» — все стало бы таким простым и логически замкнутым… Только была бы это неправда. Ибо на третьем этапе из красивой и интересной гусеницы, а вслед за ней — еще более интересной куколки, родилось нечто качественно иное, простым продолжением первых двух элементов не являющееся. Книги двух первых этапов были лишь разминкой, лишь набором сил и пробой пера. В этих словах нет пренебрежения. Разминка чемпиона уже сама по себе — зрелище увлекательное и поучительное. Куда увлекательней, нежели финальные старты районного масштаба. Повторюсь: созданное АБС в период «идеальной пилюли» (а период этот вовсе не закончился с появлением «Улитки») и сегодня остается золотым фондом мировой «учебной Литературы». И, смею утверждать, останется таковым навсегда. Не знаю, что ждет Литературу в будущем, но одно можно утверждать смело: в ЭТОЙ экологической нише на уровне АБС нет никого. И пока что не предвидится. «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Пикник на обочине», «Жук в муравейнике» — вершины жанра. Тоже, кстати, жанра без устоявшегося названия. Ибо это — не «фантастика»: не «НФ», не «фэнтези», не «хоррор»… А попросту то, что писали АБС и только АБС.
И все же в определенном смысле это была именно разминка. Конечно, авторы тогда, в годы ученичества, а позже — и учительства, и не предполагали даже, к чему в конце концов придут. Они во многом еще действовали от ума, преодолевая инерцию самых первых лет — когда Аркадий Натанович в письмах требовал от младшего брата очередной порции научных данных по заданной «космической» теме… В те, самые первые годы, когда такого писателя — АБС — еще попросту не существовало, была СХЕМА работы: формулирование идеи, очень конкретной, порой попросту научной, ее отливка в сюжетообразующую форму — и рассказ готов. Два талантливых, умных, высокообразованных (к тому же — в совершенно разных областях) брата, более того — два друга и единомышленника, нашедшие некий успешно работающий алгоритм… Неудивительно, что они загнали себя в колею. Удивительно (и радостно) другое: они очень быстро, почти мгновенно колею эту почувствовали и оперативно из нее выбрались. А ведь многие на их месте так и писали бы — годами и десятилетиями. Вариации на тему — и поныне вполне почитаемый в массах жанр. Всё, как прежде: учителей все время не хватает, а космолетчиками хоть пруд пруди.
Но, даже преодолев первую, самую опасную инерцию — инерцию схемы, алгоритма, — Стругацкие и на втором этапе рисковали застрять навсегда. Там не было такой простой, заметной невооруженным глазом колеи, как на дороге времен «Спонтанного рефлекса», зато были свои направляющие, пожалуй, стократ более опасные. Да, написанное в годы «второго этапа» и талантливо, и умно, и интересно. Прежде всего — интересно думающему читателю. Более того, книги, далеко не однотипные, принесли авторам и широкий читательский успех, и признание интеллектуалов. Редкое сочетание! Остаться в ТАКОЙ колее — более широкой и практически незаметной — даже и не грех. И кто бы рискнул сказать о ТАКИХ книгах что-то подобное — про колею?!
Однако Стругацкие сами оказались достаточно юными и непоседливыми и на сей раз. Ибо истинный фантаст — это прежде всего человек, больной ксенофилией. Плюс — как всякий художник вообще — наделенный исключительным чутьем на неисправности. Ведь ниша («норка» — по Толкиену) была уже обжита Стругацкими. Многоэтажная, благоустроенная с немалым простором для фантазии… И в ней прижились многочисленные «ученики» и «последователи», искренне воображающие, будто они вовсе не осели на готовом, а продолжают идти вперед и «искать». А хозяева… Рыба ищет, где глубже, а человек — где хуже. Нет, хозяева дом не покинули: и вывеска с их именем по-прежнему оставалась на месте, и сами они в доме этом бывали. Наездами. С годами — реже и реже. Обеспечивая соблюдение светских приличий. Но — и не более того.
Лишь немногие из учеников — самые чуткие и непоседливые — это заметили и покинули дом вслед за хозяевами. Точнее, не так: не «вслед», а — каждый по своей дороге. Потому что юношеское «на жизнь надо смотреть проще» у них, как и предсказал Жилин, прошло. Единицы же из них, самые-самые настоящие, ушли даже раньше самих мэтров. Оттуда, где все хорошо, где тревоги учебные, аварии понарошку, — туда, где гораздо хуже. Ушли, не ожидая, пока поведут… Сперва совершали небольшие разведывательные вылазки. А потом — и вовсе… Впрочем, и они тоже — не настолько «вовсе», чтобы не заглядывать на огонек. Порой — втайне от самих себя.
Мэтры же упорно прокладывали новую трассу. И очень скоро привело это к тому, к чему приводит такое занятие всегда: рядом с ними никого из бывших попутчиков не осталось. Немногие ищущие разбрелись кто куда, а большинство так навсегда и осталось в большом обжитом уютном доме «Лучшей советской фантастики» — времен Мака Сима и Руматы Эсторского. Флигелей понастроили, повесили на них красочные вывески со своими именами — к лесу лицом, а к Лесу — задом…
Новых же попутчиков в эти честные, холодные, постучительские времена уже не было. Так же, как у Горбовского. Да оно и понятно: в выпускаемой Мастерами «продукции», не снабженной теперь сладкой оболочкой, стало многовато горечи — для новичков. «Ужасно, — сказал Леонид Андреевич. — Вы знаете, я чувствую, что с каждым днем становлюсь все скучнее и скучнее. Раньше около меня всегда толпились люди, все смеялись, потому что я был забавный. А теперь вот вы только… и то не смеетесь».
Если же появлялся некто, способный работать вот так — вовсе «без прикрытия», — то это был уже воин, достаточно закаленный для Пути, одиночка, знающий все радости и горести этой дороги. Он не ждал от судьбы ни тиражей, ни понимания «читательских масс», ни, тем более, успеха. Соответственно, не нуждался он и в любых видах тусовки, будь то фэнзины, съезды и коны, или ДАЖЕ семинар БНС. Впрочем — о чем это я тут?! Можно подумать, будто такие воины-одиночки часто рождаются… И сами-то Стругацкие прошли многолетнюю закалку, прежде чем достигли умения не к народу говорить, но к спутникам. Более того — к спутникам виртуальным, может быть, даже — еще и не родившимся. Проще говоря, умения писать не «для чего», а «почему».
Совсем не факт, что подобное умение должно быть вообще доступно людям, начинавшим свой путь едва ли не с просветительской деятельности. И то, что из-под пера авторов «Шести спичек» появились с годами такие вещи, как «Улитка на склоне», «Град обреченный» или «Отягощенные Злом», — поистине чудесно. Ибо путь этот вряд ли исповедим. Вот многие молодые сегодня — в том числе и «из фантастов» — искренне верят, что удалось им отряхнуть с ног прах сюжетности, стать русскими борхесами. Да только не видно что-то на горизонте книг масштаба «Улитки»… Есть и такие, кто с самого начала не только от фантастики любого рода, но и вообще от «экшн» стоял настолько далеко, что и за литературу все это не держал. Причисляющие себя к куда более высоким сферам. Но… но кто укажет в их творчестве нечто воистину новое… («Так, — сказал Кондратьев. — Значит, писатели не стали лучше?») Однако как все же быть с «третьим этапом» творчества Стругацких? Уж коли начали мы это неблагодарное занятие — с навешиванием ярлыков… Куда относить хотя бы тот же «Град обреченный»? А вот именно туда и относить — к не слишком строго определенной зоне литературного творчества, именуемой порой «магическим реализмом». При этом АБС, пожалуй, ближе всех стоят ко второй части определения: в книгах «третьего периода», как и ранее, сохранилась одна доминанта — гуманистическая. Или, говоря нормальным языком, во всех ситуациях — от падения в Юпитер в фотонном межпланетнике с поврежденным главным зеркалом и до разговора за столом при свечах нескольких испуганных интеллигентов города Питера — всегда по-настоящему интересно одно: реакция человека на внешние условия, будь эти условия «научно-фантастическими», «магическими» или предельно обыденными. Фантастика как таковая постепенно перешла в истончающуюся оболочку, потеряв остатки свойств самоцели. Так что, когда идея пилюли потеряла актуальность, сама собой отпала и надобность в сколько-нибудь заметном фантастическом приеме. Произошло это не в одночасье, симптомы жилинской мучительной раздвоенности заметны были уже и на первом этапе: фантастичность построений в книгах АБС упорно уходила на второй план, стоило героям космоса заговорить о чем-то чисто человеческом.
