Тимур Пулатов - Черепаха Тарази
— Армон! — неожиданно осенило Тарази. — Не бегите, пусть она прячется в шалаше, мы же пойдем в город. Нужна ей будет защита — сама найдет нас. Ну, а если нет… что ж, подарим ей свободу. — Тарази хотел еще что-то сказать, уверенный в том, что черепаха его слышит и понимает: ведь многое в ней говорило в пользу этой догадки и надо было ее проверить.
— Пожалуй… — Армон махнул рукой вслед резвой черепахе. — А к шалашу я приставлю охранника. — И направился в сторону Тарази, который уже сидел на лошади и пристально следил за каждым движением черепахи. — Вы правы, забавное существо, — шепнул Армон. — Подобной резвости я не видел у особей с панцирями…
— Вы не поверите, когда я расскажу о своих наблюдениях, — загадочно произнес Тарази. — Повозитесь с седлом своей лошади — словом, помедлите, и вы увидите: черепаха вернется к нам с виноватым видом.
Армон стал придирчиво осматривать то одну, то другую ногу лошади, чтобы проверить, надежно ли подкованы копыта, не забывая, однако, краем глаза поглядывать на черепаху.
А та, видимо чувствуя игру, остановилась недалеко от шалаша, потопталась на месте, обнюхивая траву. Будто испытывая терпение хозяина, вытягивала шею и вертела мордой, как бы отгоняя назойливых насекомых, словом, оттягивала время…
Тарази не выдержал, топнул ногой и крикнул Армону:
— Позовите-ка сюда вашего стражника!
— Аби-та-а-ай! — приложив ладони ко рту, протяжно позвал Армон, и в тот же миг поднялся из ямы, звеня доспехами, здоровенного вида малый, добродушие которого отражалось даже на сонном лице.
Чувствуя себя страшно виноватым зз то, что проспал момент встречи Тарази, он бросился впопыхах к путешественнику, желая приветствовать его длинной, заранее разученной фразой, но Тарази холодным тоном несколько умерил его пыл.
— Ступайте к шалашу. И никого не впускайте к тому чудовищу! — показал он плетью на черепаху.
— Слушаю и повинуюсь! — резким движением вынув саблю из-за пояса, он прижал ее к груди и побежал к шалашу.
Черепаха, испугавшись его бравого вида, не выдержала и в страхе засеменила обратно в сторону Тарази.
Абитай же сконфуженно остановился, не зная, преследовать ли ему черепаху… Он был уже наслышан о колдовских занятиях Тарази и посему с почтением относился не только к ученому, но и к его собственности панциреносному страшилищу.
— Ну вот, — повернулся Тарази к Армону, облегченно вздохнув, — тетерь забирайте ее к себе на лошадь. Страх перед стражником отрезвил ее…
А черепаха уже стояла недалеко от Армона, покорно опустив морду к земле — в своей всегдашней притворной позе.
Армон с некоторой опаской обхватил ее туловище, но поднять не смог вес же весила она не меньше восьми пудов. Абитай поспешил на помощь, но, чтобы не пугать черепаху свирепым видом, снял и швырнул на песок шлем, а следом и саблю.
Они оба вцепились ей в лапы, и Абитай шептал что-то ласковое зверю на ухо, суетился и страшно переживал, боясь причинить ему хоть малейшую боль.
Наконец черепаха была поднята на спину лошади, но та не выдержала и опустила шею от тяжести — пришлось снять седло, чтобы пристроить черепаху поперек туловища скакуна.
Она была еле жива, черепаха, лапы ее не гнулись от напряжения, но на спине лошади она зашевелилась, чтобы лечь поудобнее.
— Ну и хорошо, — довольный проговорил Тарази и первым тронулся к воротам города.
Все поспешили за ним; Абитай держал лошадь под уздцы и все время оглядывался, боясь, как бы черепаха не скатилась и не шлепнулась на землю.
Армон обогнал Тарази, чтобы ввести гостя в город. Тарази же сидел на лошади ровно, с достоинством и вовсе не был похож на усталого, равнодушного человека, каким его встретил Армон.
Ему неожиданно сделалось хорошо, нашему путешественнику, наверное оттого, что рядом был близкий человек, а впереди уже мерещилась прохлада дома. Можно хотя бы ненадолго отдохнуть от бродячей жизни и опять почувствовать вкус к поискам, догадкам, всему, что возвышало его в собственных глазах и наполняло жизнью.
Привратник поспешно отступил назад, пропуская Тарази на окраинную улицу, — видно, он уже заранее был предупрежден о приезде ученого гостя.
Но, увидев черепаху чудовищных размеров, привратник сделал невольный защитный жест, будто страшась нападения, хотел воскликнуть, но поспешно отвернулся, чтобы не выдать своего изумления.
Но чтобы не показаться полностью безучастным, привратник пролепетал, обращаясь к Армону:
— Рад, что вы дождались дорогого гостя. — Хотел было еще что-то добавить, подбегая к Тарази, сказать, что собственными глазами видел, как целых три дня жили в шалаше и мокли под дождем встретившие его достойные люди, но робость помешала ему обратиться к человеку, по рассказам Абитая, знавшему Коран наизусть, трактаты Аристотеля, Галена, Ибн Сины, нескончаемое «Шах-Намэ» святого Фирдоуси и всего блаженного Ясави…
Абитай, который все эти дни коротал за беседой с привратником и почти подружился с ним, рассказывая еще и о своих любовных похождениях, большей частью вымышленных, вдруг сделался важным и, проходя мимо приятеля, ничего не ответил, а лишь пару раз махнул саблей над головой.
Так прошли они сначала по безлюдной площади и вышли на улицу, где прохожие жались к стенам низеньких домов, уступая дорогу. Торговцы с шумом опускали ставни на дверях своих лавок и не знали, ошеломленные, выбегать ли им на улицу или же спрятаться подальше в чуланах.
Необычная процессия-тянулась в следующей последовательности: впереди, с отрешенным видом, подражая своему бесстрастному учителю, шагал Армон сын влиятельного судьи, следом, чуть не наступая ему на пятки, брела лошадь, на которой восседал прямой и стройный, аскетического вида Тарази, а чуть поодаль от них — Абитай с саблей, тянущий лошадь, на спине которой неизвестно как держался еле живой свирепый зверь.
Взоры всех, естественно, были обращены к черепахе, и публика готова была восклицать, изумляться, громко обсуждать увиденное, но с трудом сдерживала свои эмоции, делая спокойные, даже равнодушные лица, — ведь задним умом понимала она, что не зря выловлено это чудовище ученым, о чудачествах которого были наслышаны, хотя, по правде сказать, остерегались они больше всего гнева сына судьи, умеющего при случае, не церемонясь, отчитать любого, невзирая на возраст и положение.
Чтобы не давать повода для кривотолков лавочникам, Армон ни разу не глянул в сторону зевак, шел и рассказывал Тарази о чем-то доверительно да с такой интонацией, что наш тестудолог не выдержал и так расхохотался, что чуть не вывалился из седла.
Разговаривая непринужденно, шли они довольно долго, не заметив, что прямая улица подняла их на холм, где стоял белый с колоннами дом, построенный в александрийском стиле и вовсе непохожий на здешние, мусульманские глинобитки.
Тарази настороженно глянул на дом, думая, что сейчас будет непременно опрошен каким-нибудь дотошным чиновником, работающим здесь, придется долго объяснять, а потом уйти с тяжелым сердцем, сознавая, что не был понят, хотя и старался говорить просто, даже доверительно. Но, к счастью, никто не вышел из дома, и они прошли мимо его железной ограды и снова очутились на улице, полной народа.
Тарази успел заметить, что расположением своим очень отличается Оруз от города, где была поймана черепаха. Не было в Орузе ни кольцевых улиц, ни гротов, а сам он стоял весь на холмах, которые не видны рассеянному взгляду, — тоже хитрость, чтобы ввести в заблуждение неприятеля.
На самом верху холма улицу обязательно венчал какой-нибудь богатый дом. И, пройдя мимо него, можно было незаметно спуститься к подножию следующего холма и снова подняться наверх…
Рискованно отгадывать строительную тайну Оруза, чужаков в нее не посвящают, а если и посвящают, то, как и в вотчине Денгиз-хана, чужак должен понести за это кару.
Занятый этими презабавными мыслями, наш тестудолог и не заметил, что улица осталась позади, а сами они вышли на пустырь перед большим домом на холме.
— Приехали, учитель! — воскликнул с облегчением Армон.
— Разве? — очнулся Тарази и остановился, всматриваясь в дом и не узнавая его.
Армон увидел его чуть растерянный взгляд — взгляд человека, который пытается привыкнуть к новому месту, надеясь, что здесь ему будет не хуже, чем в прежних чужих домах, и удивленно спросил:
— Не узнали, учитель?! Вы ведь уже здесь жили… четыре года назад… — Правда? — переспросил Тарази. — Да, да, припоминаю… — Хотя был готов спорить, что впервые видит этот дом, ибо была у него странная особенность памяти — напрочь забывать жилье, где когда-либо останавливался, все его внешние черты и внутреннее устройство.
Это было в характере странника, переспавшего на множествах кроватей, каждая из которых казалась ему одинаково жесткой, с запахами чужих людей. Помнил он лишь в сложной смеси красок, запахов, линий отчий дом в Бухаре, и часто сердце его сжималось в тоске даже от пустяка — голубого кувшина с маслом в нише двора или луча света, пробегающего по потолку, чтобы догнать и опалить усики пауку, — все, что осталось с детских лет.
