Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты
На территорию, объятую классовой бойней, присылали все новые и новые десанты Мелких бесов. В богооставленной стране самое время разгуляться! С лицами крупными работали опытные профессионалы, к персонам помельче прикреплялся способный молодняк.
Гнус подавал надежды еще будучи слушателем старшей Бесовской школы, написав научный труд "О принципах работы с вольномыслящей интеллигенцией (На примере деятельности демократов–разночинцев)". В восемнадцатом, попав по распределению в Россию, он сделал правильный выбор, прикрепившись к комиссару Жостову. Ясно было, что идет отрекшийся от Бога красный комиссар прямым путем в Гнусовы объятия. Но атеист – позиция пограничная, нейтральная, с нее еще надо уметь увести в нужном направлении. В эти дни многие клиенты сами прямо в руки шли. Среди комиссаров таких было не мало. Только не из той породы оказался Жостов. Пронеслась война, промелькнули смутные годы, а Николай Игнатьевич Жостов беса к себе так и не пустил. Потому что, если в человеке есть совесть, если вдохновлен он доброделанием, если сохранились в нем порывы жертвенности и милосердия, то труден для беса доступ к его душе. Ищи тогда лазейку обходным путем, действуй через завись, гордыню, тщеславие, дави на прелюбодеяния и прочие смертные грехи, среди которым, между прочим, значатся и лень, и сребролюбие и гордыня и уныние. Но даже таковых слабостей не было в Жостове. И вместо того, что бы расположиться в командирской душе с хозяйским комфортом, обитал Гнус обособленно, в самом низкосортном статусе.
Ростом с большую собаку, по виду – исхудавшая свинья. Шерсть черная козлиная, вонючая, от сырости преющая, клочьями торчит. Хвост голый с махром на конце все время приходится к брюху поджимать, что бы мальчишки камнями не закидали. Рогов–то и копыт в темноте не очень заметно, как и свиного черного рыла. Посему выходить Гнусу из подвала в доме Жостова приходилось только под покровом ночи. Ночные прогулки подшефного опасений не вызывали – Храм разрушен, попран и святого одухотворения на атеиста навеять не может. Зато уж какая польза, если забредет лысый к стройке социализма! Большая в ней сатанинская сила кроется. Вроде, высокими идеями горят товарищи, для народного блага радеют, а катятся прямиком в гнусовские сети. Здесь для непреклонного доброхота Жостова имелся самый верный капкан. Да и в других направлениях обрисовывались некие приятные перспективы преуспевшие старшие товарищи обещали помочь Гнусу. У них там на самом верху затевалась широкомасштабная операция. Намекали, может что и Гнусу обломится, если он сильно постарается делу помочь. А говорили–то как! Сторонясь, поглядывая косо и нос затыкая, мол, смердит от тебя, шелудивый. Каково пресмыкаться и содействия выпрашивать, когда сопляки моложе тебя уже на самом верху сидят? Кремль вон рядом. Бесы там кишмя кишат и даже некоторые, кто не в пример Гнусу, без всяких способностей обучались и надежд в продвижении не подавали, уже в чине Старшего Гнусария ходят шерсть так и блестит, волосок к волоску. А копыта черной ваксой до рояльного глянца нашвабрены!
– Эхма! Ну прямо заклинило! – поскуливал Гнус, клацая зубами блох и принюхиваясь к следам Жостова. – Давно уже он моими словами про светлое будущее и свободный народ изъясняется. А подлости не делает, костлявая сволочь. Вот заполоню я тебя и раскормлю до двухсот кило – тогда ночами зря по улицам шастать не станешь. А уж это, будьте уверены, скоренько случится. На правительственном–то пайке да при полном отсутствии совести наступает, как показывает эмпирика, окончательное торжество эгоистического жизнелюбия и животных страстей! А значит, харч по самые рога и теплое гнездышко. Только бы главное дело выгорело…
Плутая темными дворами и мечтая о скорых позитивных сдвигах, Гнус плелся к ненавистному подвалу. Впереди размашисто и твердо шагал Жостов руки в карманах пальто не прячет, воротник не поднимает и даже шарфа не носит – так и прет под мартовским дождем, подставив пронзительному ветру свою храбрую командирскую грудь.
Глава 5
…Федул Степанович отложил листы, нахмурился. Прав Альберт – не спроста подсунул им камзольный господин сии вирши. Издалека решил подступиться, намеками – на страх давить, а может, на совесть…Вот уж напрасная игра, хлопотная. Федул задумчиво обошел апартаменты, заглянул в спальню с пышной, манящей плотскими усладами кроватью, изучил содержание холодильника, состоящее из богатого ассортимента фирменных бутылок, но ничего крепкого пить не стал. Открыл какое–то "Шато", посмотрел бокал на свет и решил, что пользоваться текущим мгновением жизнь его выучила. Не напрягать извилины глобальными проблемами и не обременять нутро нравственными терзаниями. А если и пригрелся внутри потрохов какой–нибудь Гнусик, озабоченный блокировкой чувствительных зон федуловой души, то ему за такие старания глубочайшая благодарность…
– За персонального Гнусария! – провозгласил Федул над бокалом "Шато", теша себя мыслью, что стал добычей крупного бесовского чина. Продегустировав напиток и отметив, что все французские заморочки с винами игра для простаков, духовное лицо продолжило чтение.
"…Прибывший в СССР бесовский десант укреплял свои позиции среди населения. Способы воздействия на объекты и обработки сознания достигли небывалой изощренности – приходилось работать с мыслящими слоями просвещенной интеллигенции и, что особенно увлекательно, с людьми талантливыми, наделенными Светлым даром.
Как подступиться к такому благодетелю человечества? Да самым прямым образом. Расклад–то простой: тому, кто предается мечтам бурно и целеустремленно, необходимо претворять их в жизнь. И способен такой доброхот ради своего дела отречься от многого: от чуткой совести, от сомнений щепетильного разума, от бессмертной души.
Ощущая мощь и силу дара, мечтатель воспаряет столь высоко, что говорит себе: "А ведь совсем не трудно быть Богом, сукин ты сын! Во всяком случае мне". При этом воспаривший в гордыне не осознает, что беседует не с собственным просветленным Великой идеей разумом, а с Гнусарием, засевшим глубоко и прочно.
Мелкий бес прицепился к Архитектору на поприще тонких чувств и любви к прекрасному еще в Италии, куда прибыл юноша из Одессы для освоения местной школы зодчества. Изнеженный был бесенок, глумливый и легкомысленный, взращенный под южным солнцем. Присоседился он к веселому одесситу, ходившему среди древних развалин с альбомами и карандашами и стал нашептывать гнусности, да так удачно совмещал их с собственными соображениями художника, что тот, рисуя храмы Божии, воспылал неукротимым вольномыслием и даже вступил в ряды Итальянской Компартии. Вернулся на родину в 1924, партийность не медля переменил на отечественную и бурно взялся за архитектурное обустройство нового социалистического общества. Да с каким неистовым жаром человеколюбия! Отправился юноша в дальнюю область, что бы выстроить там дома для шахтеров, и не какие–нибудь, а непременно с ванной, двусторонним проветриванием, обширным холлом и итальянскими окнами. Взгрустнул бесенок от такого поворота дел, пустился во все тяжкие, связался с шабашниками, рыскавшими по разгромленным церквушкам, подсоблял им в свободное от работы с Архитектором время. Но здесь вызвали его подопечного в столицу и стали поручать ответственные стройки. Очень быстро дело дошло до проектирования на берегу Москвы–реки небывалого по размаху архитектурной мысли жилищного комплекса. Вот здесь и разгулялся итальянский Гнус! Какие пошли знакомства, какие планы завертелись! Уже не он, а сам Архитектор, опираясь на заложенное Гнусом учение о торжестве коммунизма, приходил к замечательным, выдающимся по размаху нелепости идеям.
В то время, как на набережной кипела работа по возведению жилого комплекса, создатель его – Великий Архитектор – грезил над новым проектом. Энергичный человек тридцати девяти лет, опыта и образования недюжинного, знал способ преобразования творческого кипения не в гудок, не в трескучие фантасмагорические лозунги, которыми были богаты те годы, а в реальное дело. Его паровоз летел вперед к главному месту назначения – Коммуне. А сердцем коммунистического общества, его центральной Трибуной, алтарем мыслей и чаяний должен был стать Дворец Советов – самый монументальнейший из монументальных, самый значительный из значительных Памятников Великой Эпохи. Здесь каждое слово следует писать с большой буквы, а после каждой точки кричать "Ура!". Так оно и происходило, отчего шум вокруг Дворца стоял огромный.
Архитектор не был утопистом, но он предусмотрел и комплекс зданий, обрамляющий площадь для митингов, шествий, манифестаций, с трибунами для правительства, а так же с мачтами для аэропланов. Залы внутри оснастил новейшими техническими достижениями – аппаратами для кондиционирования воздуха, системой трансформации площадок в водный бассейн или ледяной каток, вмещающий до двух тысяч исполнителей. Рассчитал досконально со всех сторон устройство гигантских амфитеатров с трюмами, системой накатных вращающихся площадок, которые выдвигались на уровень зала мощными гидравлическими прессами. Как кипела мысль, как колотилось сердце и захватывало дух от собственной беспримерной смелости!
