Ян Ларри - Страна счастливых
Между сценой и зрительным залом, в темном провале, усыпанном мохнатыми красными звездами неоновых ламп, тускло блестели серебряные шары электрических пианол и сложные, опутанные блестящими змеями труб, симфонические машины.
В темноте над пюпитром дирижера вычерчивал сложные геометрические фигуры крошечный фиолетовый огонек дирижерской палочки. Оркестровый провал дышал монументальной, беспокойной музыкой.
Сквозь тьму проходили багровые самумы света и, когда неожиданные звуковые контрасты взлетали над оркестром, багровый пожар заливал зрительный зал. По занавесу прокатились световые волны и длинные, похожие на привидения, буквы сплелись в тягостные фразы:
ТЯЖЕЛЫЙ, РАБСКИЙ ТРУД. БЕЗОТРАДНАЯ ЖИЗНЬ, ГОЛОД И НИЩЕТА БЫЛИ УДЕЛОМ МИЛЛИОНОВ, СОЗДАЮЩИХ ЦЕННОСТИ.
Оркестр ворчал. В смертельной тоске ревели трубы. В багровом пожаре сновали фиолетовые полосы прожекторов.
Но вот нестерпимо яркий сноп света на мгновение озарил зал. В музыкальных мощных разливах поплыли гневные крики фабричных сирен, багряные клубы пара взлетели вверх, закрывая занавес. В увертюру вступили шумовые инструменты, отбивающие ритм тональными взрывами. В завес ударил розово-солнечный свет киноаппарата, и снизу вверх полилась яростная толпа, потрясая оружием и знаменами.
Робкая мелодия «Интернационала» теперь гремела, точно разгневанный океан, и гром конипульт отбивал ритм. Поверх стремительной и яростной толпы вспыхнула тяжелым шрифтом фраза:
МАРШ ВПЕРЕД, РАБОЧИЕ ОКРАИНЫ!
Мощный пролог внезапно оборвался. Музыка, кино, свет, взрывы, фабричные гудки и грохот металла как бы провалились в бездну.
В гулкой тишине бесшумно взлетел занавес. Из туманной мглы в зрительный зал глядели блуждающие красные глаза неестественных размеров.
Павел нашел в темноте руку Нефелина и сказал, приподнимаясь:
– Я боюсь опоздать! Прощай!
Нефелин крепко пожал его руку.
– Возвращайся скорей! - шепотом произнес он.
* * *
Выйдя из театра, Павел осмотрелся по сторонам. Театральная площадь, точно огромный котел, кипела народом. Сверкая пыльными глазами, проносились автомобили. Над головой мчались огни ночных самолетов, и полосы света плыли по площади причудливыми световыми тенетами. На углах вспыхивали зеленые огни киосков; над проспектами стояло дрожа электрическое зарево…
Шум, говор, хрипенье автомобильных сирен катились в бетонах площади и убегали вдаль, в шумные проспекты.
Павел заметил на противоположной стороне синие огни, сплетающиеся в широкое слово: «Гараж».
Перебежав площадь, запруженную автомашинами, он остановился перед открытыми воротами гаража, под стеклянным сводом которого стояли ровными рядами приземистые автомобили. Но, к сожалению, Павел не видел свободных машин. Белые эмалевые дощечки с досадной надписью «занято» выстроились, над карбюраторами длинной, пропадающей в глубине гаража линией. Очевидно, запасливые граждане абонировали авто для возвращения из театра.
Павел уже повернулся, было, к выходу, как вдруг из глубины гаража его окликнул женский голос:
– Алло, дружище! Тебе машину?
– Есть свободные? - спросил обрадованный Павел.
– Несколько штук! Но почему-то они в глубине гаража.
Пройдя в гараж, Павел заметил женщину, возившуюся около авто.
– Ну, вот, а я уже думал воспользоваться метрополитеном.
– Безобразие! - сказала женщина, - я подниму этот вопрос в газете. В конце концов, это удивительное легкомыслие: занятые машины поставлены у входа, а над свободными никто даже не потрудился поставить сигнал. Вот уроды-то!
Вскочив в машину, женщина махнула рукой:
– Прощай! Если я забуду написать, сделай это ты!
Автомобиль тихо покатился к выходу.
– Я вылетаю сейчас! - крикнул Павел вдогонку.
– А! Ну, ладно! Прощай!
– Прощай!
Наполнив из автомата баки бензином, Павел вывел машину в широкий асфальтированный проход гаража.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Оставалось десять минут до отлета, когда Павел подкатил к сияющему огнями аэровокзалу.
Выскочив из автомобиля, он вошел в гараж, расположенный напротив, но неудача, очевидно, решила путешествовать вместе с Павлом. Перед самым носом его вынырнул человек и, протянув руку к стеклянной нише, нажал кнопку.
Под зеленым абажуром вспыхнула надпись:
В ГАРАЖЕ МЕСТ НЕТ!
Павел вскочил в машину. Пробираясь в потоке автомобилей, он осматривался по сторонам, пока наконец не заметил темной арки под ярко освещенным домом.
Оставив машину под аркой, Павел укрепил над карбюратором эмалированную дощечку с надписью «свободно» и торопливо направился к подъезду аэровокзала, у подножья которого толпились люди.
* * *
Ночные самолеты, поставленные в несколько рядов уступами, стояли на площади огромного аэродрома, залитого светом прожекторов.
Люди, обгоняя друг друга, спешили занять места в самолетах, по бокам которых золотистой вязью горели электрические транспаранты.
– Магнитогорск - Мурманск - 21 час. 03 мин.
– Магнитогорск - Камчатка - 21 час. 10 мин.
– Магнитогорск - Одесса - 21 час. 20 мин.
– Магнитогорск - Ташкент - 21 час. 15 мин.
– Магнитогорск - Сухум - 21 час.
Павел направился к последнему самолету.
Он стоял, сияя круглыми иллюминаторами, за которыми двигались пассажиры. Огромные крылья его бросали тень на освещенную поверхность аэродрома. Под крыльями поблескивали стекла мощных прожекторов.
Павел приложил мембрану к уху.
– Двадцать часов пятьдесят восемь минут, двадцать часов пятьдесят восемь минут, -монотонно бормотал деревянный голос.
Бросив прощальный взгляд на горящий внизу огнями Магнитогорск, Павел вошел в самолет. Стрелки часов аэровокзала показывали 20 часов 59 минут. В самолете прокатился голос:
– Магнитогорск - Сухум. Отправка в 21 час. Мотор взвыл, сотрясая кабины, и огни Магнитогорска стремительно понеслись вдоль левого борта, быстро уменьшаясь.
* * *
Широко расставляя ноги, чтобы сохранить равновесие, Павел прошел по узкому коридору. По обеим сторонам коридора сочились зеленоватым светом овальные диски кабин. Но ему не хотелось быть одному. Он чувствовал к тому же голод.
Пройдя коридор, Павел вошел в освещенный салон, где сидело несколько человек, перелистывая журналы. Кивнув горловой, Павел подошел к буфету.
Под стеклянными колпаками лежали сыр, икра, семга, балык, холодная телятина, паштеты, румяные цыплята и всевозможные салаты, качаясь в особых гнездах, вздрагивая от сотрясения мотора. В подвешенных к стойке корзинах подпрыгивали фрукты, бутылки с молоком и виноградным соком; в термосах покачивались бульоны, чай, кофе и какао; под металлической сеткой желтели пышные булки.
Взяв прибор и стаканы, Павел приготовил стол и с аппетитом стал ужинать.
Он так усердно работал челюстями, что несколько человек, соблазненные его аппетитом, отложили в сторону журналы и подошли к буфету. Старик в старинных роговых очках показал Павлу знаками, что он не прочь разделить компанию. Стельмах кивнул на свободное место за своим столиком.
Старик оказался веселым собеседником. Невзирая на шум мотора, он кричал, не жалея голоса и склонялся к самому уху Стельмаха.
– Вы молодые что? - говорил старик, разрезая телятину, поглядывая на Павла, - вам вот подай и знать ничего не желаете. А мы-то насмотрелись в свое время.
Павлу приходилось напрягать слух, чтобы связать доходящие до него отдельные слова в целые фразы.
– Вот, летим, хотя бы, - продолжал словоохотливый старик, - а раньше, бывало, поэзии-то сколько подпускали этот транспорт…
Его сухая рука вытянулась в сторону иллюминаторов передней стены, за которыми внизу плыли во мгле электрические пожары городов, сверкали разноцветные огни жироскопических дорог и фантастической аллеей убегали к горизонту прямые вехи ночных прожекторов.
– Вам-то что? Вы с детских лет привыкаете к этому. А в наше время пугались воздуха. В 1933 году многие, бывало, с семьей прощались перед полетом. Сейчас, вот, глушители придумали. Хотя и приходится кричать, однако слышно все-таки. Как-никак, а поговорить можно. Раньше бы посмотрели, что было. Легкие разорвешь от крика, все равно ни дьявола не слышно. Вот что довелось увидеть… Замечательный паштет, между прочим. Ты ешь! - подталкивал чудной старик Павла. Потом, взглянув таинственно по сторонам, чудак склонился совсем близко над ухом Павла и подмигнул глазом:
– Несправедливости вот много!…
Павел улыбнулся.
Поймав его улыбку, старик сказал:
– Эх, молодежь! Молоды вы, зелены и глупы еще. Я-то все знаю. Меня не проведешь. Старый воробей. Я тебе скажу так, если бы это в старое время, да если бы это мы с тобой вот так вот замечательно ужинали, так следовало бы нам, по настоящему-то, пропустить ради знакомства по баночке и того… уж тут пошла бы музыка не та… Затанцовали бы и лес и горы.
