Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле
— Быть того не может! — воскликнул Алеша потрясенно.
Командир полка ободряюще похлопал его по спине:
— Ладно, ладно, иди отдыхать, космонавт. Задание выполнил хорошо. И за дерзость хвалю. А мастерство, оно сразу не приходит ни к кому.
* * *В дружной семье летчиков, жадных до всяких подначек и острот, за Алешей после этого ночного происшествия прочно укрепилось прозвище «Космонавт». В эскадрильской стенной газете появился разрисованный красками шарж. Ночное небо, осыпанное большими и малыми звездами, внизу летит космический корабль «Восток-1» с выглядывающим в иллюминатор Юрием Гагариным, немного выше его — «Восток-2» с застывшим в удивлении Германом Титовым, а еще выше, устремляясь к Венере, несется на своем реактивном истребителе Горелов с лихим выкриком: «Догони-ка попробуй». Подпись под шаржем гласила: «По небу полуночи ангел летел» и далее стояло обидное многоточие.
Горелов рассматривал рисунок, хмурился:
— Очень банально. Я бы и то изобразил себя лучше.
— А мы не знали, что ты так самокритику любишь, — засмеялся проходивший мимо секретарь комсомольской организации, белобрысый летчик Лева Горышин, — так что считай, что стенгазета за тобой. Это я от имени комсомольского бюро.
Шли дни, такие быстрые, что едва поспеваешь срывать листки календаря. Горелов прочно усвоил напряженный ритм, каким жила его вторая эскадрилья.
А потом пришло время, и майор Климов зачитал новый приказ о несении боевых дежурств на аэродроме. Попала в него и фамилия Горелова.
Боевые дежурства! Чистое и веселое небо часто видим мы над своей головой. Под ним живут, работают и отдыхают миллионы. Ночью над мирными крышами наших домов плывут звезды, и, засыпая, мы редко думаем о том, что в эти самые часы на многих приграничных аэродромах люди в высотных костюмах и гермошлемах сидят в тесных кабинах боевых машин или в дежурном домике — если боевая готовность понижена. По первой же красной ракете могут подняться они с аэродрома. И плохо приходится воздушным пиратам — тем, что с потушенными бортовыми огнями шатаются иногда искать дороги к нашим большим, нарядно сверкающим в ночной темноте городам.
Для молодого военного летчика особо торжественна минута, когда командир, оглашая список офицеров, допущенных к боевым дежурствам, назовет и его фамилию.
В Соболевке летчиков, назначенных на почетную вахту в отдаленный домик дежурного звена, развозили только на легковой машине. Такой порядок завел Кузьма Петрович Ефимков, не жалевший для этого своей кремовой «Волги». Два летчика в гермошлемах и высотных костюмах несли дежурство в кабинах истребителей. Машины были развернуты в сторону взлетной полосы и по первому сигналу имели право взлетать без всякой рулежки, прямо с места. Двое в кабинах постоянно находились в напряжении. Зато летчики второй пары самолетов чувствовали себя куда спокойнее. В дежурном домике было всегда тепло и светло. Сюда привозили горячую пищу.
Стены дежурного домика были щедро оклеены лозунгами и плакатами. Одни из них требовали соблюдать интервалы и дистанции в групповом полете, другие настаивали на строгом выполнении предполетного и послеполетного осмотра материальной части, третьи просто призывали к высотам боевого мастерства. В дежурном домике возникали шахматные поединки, стучало домино и велись самые сокровенные разговоры, какие вряд ли возможны между летчиками в другое время и в другом месте.
Напарником у Алексея по первому боевому дежурству оказался белобрысый крепыш Лева Горышин. Был он всего на два года старше Горелова, но уже носил знак военного летчика второго класса, что зарабатывается в истребительной авиации нелегким потом и солью; успел уже послужить и на польской территории, и в ГДР. Когда они вошли в дежурный домик, Горышин кивнул на две койки из четырех застеленных: это наши.
Через час вместе со своим командиром пары Горелов пошел сменить летчиков, находившихся в самолетах. Сидеть без дела в тесных кабинах было муторно, но оба понимали, что это настоящая боевая вахта. После недавних событий в Карибском море в мире все еще было неспокойно, а от Соболевки до границы рукой подать, и дежурства в готовности номер один оставались до сих пор неизбежной необходимостью.
Возвратились в дежурный домик они уже вечером, когда на аэродром опустились сумерки и мелкая сетка нудного предосеннего дождя пала на землю. Серые облака заклубились над стоянками и спрятали вскоре от глаз все живое. Зазвонил телефон, и Лева Горышин, сняв трубку, доложил:
— Командир дежурной пары лейтенант Горышин. Слушаю вас, товарищ полковник. Дежурство проходит без происшествий. Я вас понял. Исполняю.
Он бережно положил трубку на рычаг.
— Вот бы кому политработником быть, — произнес он восхищенно, — нашему комдиву.
— Почему это? — недоуменно улыбнулся Горелов.
— А потому, что внимание к человеку у него — первая заповедь. И как только руки до всего доходят у полковника? Увидел, что на аэродром туман садится, и разрешение перейти в пониженную готовность у высшего начальства выпросил. Пойду обрадую ребят.
Вскоре все четверо уже сидели у разгоравшейся железной печурки, слушали, как за окнами свистит ветер и сечет по земле косой дождь. Горышин старым, заржавленным кортиком тесал лучинки от сухого березового полена и, не торопясь, подбрасывал их в огонь, любуясь его причудливыми отсветами. Проигрыватель быстро всем надоел, и летчики коротали время в беседе. Алеша под безобидные смешки товарищей только что рассказал, как пытался с письмом в руке атаковать гагаринский кортеж, как потом разорвал письмо на мелкие клочки.
— Ну и правильно сделал, — хмуро сказал обычно неразговорчивый летчик Семушкин. Уютно поджав под себя ноги, он примостился около печки прямо на полу.
— Почему так считаешь? — запальчиво возразил ему Горышин. — Разве Горелов не имел права обратиться с такой просьбой к Гагарину?
— Иметь-то имел, — хмыкнул Семушкин, — да толку чуть. Сейчас охотников до космоса знаешь сколько? У нас, когда я был на Курилах, звеном старший лейтенант Уздечкин командовал. Странный, заумный. Так он еще задолго до полета Гагарина и Титова, как только Стрелку и Белку в контейнерах подняли, не кому-нибудь, а самому президенту Академии наук письмо сочинил. Дескать, так, мол, и так, во имя отечества, партии, народа и науки готов отдать всю свою энергию, опыт и молодую жизнь и прошу поэтому записать меня первым кандидатом для полета в космическое пространство. Патриотическое желание у меня огромное, и к тому же жена в последнее время настолько мою молодую жизнь заела, что готов полететь на любую планету, лишь бы от нее, окаянной, избавиться.
— Ну ты и заливаешь сегодня, молчун! — одобрительно засмеялся командир первой пары старший лейтенант Иванов, тридцатилетний лысеющий сибиряк, смуглый, с мелкими, как кедровые таежные орешки, зубами. — Сам придумал?
— Да нет, товарищ старший лейтенант, подлинный это факт, клянусь.
— И чем же кончилось все?
— Да как чем? Люди в Академии наук эрудированные, деликатные. К черту они нашего Уздечкина не послали. Получил старший лейтенант бумагу со штампом, и в той бумаге очень вежливо ему отписали, что, мол, дорогой товарищ Уздечкин, академик Несмеянов просил передать, что он высоко оценил ваш патриотический порыв, но в настоящее время нет возможности удовлетворить вашу просьбу. Так я остался он на Курилах, жене на съедение...
Лева Горышин подбросил еще лучины в печурку, послушал, как затрещала она, охватываемая огнем, и покачал головой.
— От твоего рассказа, Семушкин, все-таки анекдотом попахивает, — проговорил он убежденно. — У Горелова все было не так.
— А кончилось чем? — привстал Семушкин. — Чем кончилось? Разорванной петицией? Если завтра Гагарин в наш гарнизон на часок заедет, Алексей к нему пробиваться уже не станет. Ведь не пошел бы, Горелов?
Алеша задумчиво посмотрел в темное окно, за которым стояла беспросветная сырая ночь, на отсветы от печки, отраженные мокрыми стеклами окон, и как-то спокойно сказал:
— Пошел бы.
— Не верю, — усмехнулся Семушкин. — Это ты в бутылку сейчас из чистого упрямства лезешь.
— Нет, ребята, — тихо возразил Алеша. — Упрямство здесь ни при чем. Просто попасть в космонавты — это цель моей жизни. И я все сделаю, чтобы этого добиться.
— На что же ты надеялся, когда искал встречи с Гагариным? — продолжал допытываться Семушкин.
— На что? — переспросил Горелов. — Да на очень простую вещь. На метод исключения.
Есть такой метод. Им философы, следователи, юристы пользуются. Это когда сразу выдвигается несколько предположений, а потом наиболее бездоказательные отсеиваются. И остается в конце концов одно правильное.
Старший лейтенант Иванов, с интересом прислушивавшийся к разговору, пожал плечами:
