Нил Гейман - Все новые сказки
— Сбежал кто-то, да? Я сбежал, когда был мальчишкой, в двенадцать. Добежал до самого двора Короля-за-Водой. Отца теперешнего короля.
— О таком редко говорят вслух.
— Я не боюсь. Чего бояться? Кто нас услышит? Орлы? Я видел его. Толстяк, который говорит на языке чужаков бегло, а на нашем — с трудом. Но все равно он наш король. — Калум помолчал. — А если он снова захочет к нам вернуться, ему понадобится золото на корабли, оружие и войско, которое он соберет.
Я ответил:
— И я так думаю. Потому мы и ищем пещеру.
— Это плохое золото. Оно достается не бесплатно. У него есть цена.
— У всего есть цена.
Я запоминал каждую веху на пути — подняться напротив овечьего черепа, перейти через первые три ручья, пройти вдоль четвертого до кучи из пяти камней, найти камень, похожий на чайку, пробраться по уклону между двумя остро выпирающими стенами черного камня…
Я знал, что могу все это запомнить. Достаточно хорошо, чтобы потом спуститься самому. Хотя туманы сбивали меня с толку, и я сомневался.
Мы добрались до небольшого высокогорного озерца, напились свежей воды, наловили огромных белых тварей — не креветок, не омаров и не раков — и съели их сырыми, как колбасу, потому что на этой высоте не смогли найти хвороста для костра.
Мы уснули на широком карнизе рядом с ледяной водой, а до рассвета проснулись среди облаков, в серо-синем мире.
— Ты плакал во сне, — сказал Калум.
— Я видел сон, — ответил я.
— У меня не бывает плохих снов.
— Это был хороший сон.
Я не солгал. Мне снилось, что Флора жива. Она ворчала на деревенских мальчишек, рассказывала, как пасла в горах скот, говорила о всяких пустяках, широко улыбаясь и отбрасывая назад волосы с золотистой рыжиной, как у матери, хотя у ее матери волосы теперь с проседью.
— От хороших снов мужчина не должен рыдать, — сказал Калум. Помолчал и добавил: — У меня не бывает ни плохих снов, ни хороших.
— Правда?
— С юности.
Мы поднялись, и мне пришла в голову мысль:
— Ты перестал видеть сны после того, как побывал в пещере?
Он ничего не ответил. Мы пошли вдоль склона в туман. Всходило солнце.
На солнце туман будто сгущался и наполнялся светом, но не растворялся, и я понял, что это облако. Весь мир сиял. А потом мне показалось, что я смотрю на мужчину своего роста, крошечного карлика, и его тень висит передо мной в воздухе, как призрак или ангел, и двигается, когда двигаюсь я. Тень окружал световой ореол, фигура мерцала, и я не мог бы сказать вам, близко она или далеко. Я видел чудеса и видел ужасы, но никогда не встречал ничего подобного.
— Это волшебство? — спросил я, хотя не чувствовал в воздухе волшебства.
— Это ничто, — ответил Калум. — Свойство света. Тень. Отражение. Я тоже вижу рядом с собой человека. Он двигается, как я.
Я обернулся, но никого рядом с ним не увидел.
А потом сияющий человечек пропал, облако тоже. Начался день, и мы остались одни.
Все утро мы шли наверх. Калум за день до того подвернул щиколотку, когда поскользнулся на водопаде. Теперь она распухла и покраснела, однако он не замедлял шага, и если ему и было неприятно или больно, по его лицу этого было не определить.
Когда сумерки начали размывать края мира, я спросил:
— Сколько еще?
— Час, может, меньше. Доберемся до пещеры, заночуем. Утром зайдешь внутрь. Вынесешь столько золота, сколько сумеешь, и мы пойдем обратно, прочь с этого острова.
Я посмотрел на него: волосы с сединой, серые глаза, огромный человек-волк — и сказал:
— Ты хочешь ночевать перед пещерой?
— Хочу. Там нет чудовищ. Никто не вылезет среди ночи и не заберет тебя. Никто не съест. Но заходить туда до дневного света нельзя.
Мы обогнули кучу упавших камней, черных и серых, преградившую нам путь, и увидели устье пещеры.
— И это все? — спросил я.
— Ты ожидал мраморных колонн? Или пещеру великана из бабьих сказок?
— Хотя бы. Она ничего из себя не представляет. Дыра в скале. И ее никто не охраняет?
— Никто. Только само это место и его суть.
— Пещера, полная сокровищ… И ты единственный, кто смог ее найти?
Калум рассмеялся, словно тявкнула лиса.
— Местные знают, как ее найти. Но они слишком мудры, чтобы приходить сюда за золотом. По их словам, пещера делает человека злым: каждый раз, когда в нее заходишь, каждый раз, когда берешь сокровища, она выедает из твоей души добро. Они и не заходят.
— Это правда? Она делает злым?
— Нет. Пещера питается чем-то другим. Не добром и не злом. Ты берешь что хочешь, но потом все… все какое-то плоское. В радуге меньше красоты, в проповеди меньше смысла, в поцелуе — радости… — Калум посмотрел на устье пещеры, и мне показалось, что в его глазах мелькнул страх. — Меньше.
— Для многих притягательность золота перевешивает красоту радуги, — сказал я.
— Например для меня в юности. Или для тебя.
— Стало быть, заходим на рассвете.
— Ты заходишь. Я подожду здесь. Не бойся, пещеру не охраняют чудовища. И там нет волшебства — золото не исчезнет, если не знаешь заклинания или стишка.
Мы разбили лагерь. Точнее, прислонились в темноте к холодной каменной стене. Заснуть так было невозможно.
Я сказал:
— Ты забрал отсюда золото, как это сделаю завтра я. Ты купил на него дом, невесту, доброе имя.
Из темноты донесся его голос:
— Ну да. И когда я все это получил, оно ничего для меня не значило, вернее, значило даже меньше, чем ничего. Если благодаря твоему золоту вернется Король-за-Водой, вновь станет нами править и сделает эту землю землей радости, процветания и света, это ничего не будет для тебя значить. Как сказка про кого-то еще, не про тебя.
— Я жизнь посвятил тому, чтобы вернуть короля.
— И ты отнесешь ему золото. Твой король захочет еще, королям всегда его не хватает. Так уж повелось. Каждый раз это будет значить для тебя все меньше. Радуга не доставит радости. А убить для тебя станет проще простого.
В темноте наступило молчание. Не было слышно птиц — только ветер, который завывал и вздыхал в горах, как мать, потерявшая младенца.
Я сказал:
— Мы оба убивали мужчин. Ты когда-нибудь убивал женщину, Калум Макиннес?
— Нет. Я не убивал ни женщин, ни девиц.
Я провел рукой по своему кинжалу: вот дерево рукоятки, вот сталь лезвия. Он в моих руках. Я не собирался ничего говорить, только ударить, когда выйдем из гор, один раз глубоко вонзить кинжал, но слова сыпались из меня против воли.
— Говорят, была все-таки девушка, — сказал я. — И куст боярышника.
Молчание. Свист ветра.
— Кто тебе сказал? — спросил Калум. — Хотя — неважно. Я не стал бы убивать женщин. Ни один человек чести не убьет женщину…
Я знал, если скажу хоть слово, он замолчит. Я ничего не сказал. Просто ждал.
Калум Макиннес начал говорить. Он выбирал слова с осторожностью, будто вспоминал сказку, услышанную в детстве и почти забытую.
— Мне говорили, в долинах коровы тучны и гладки, и что мужчина заслужит честь и славу, если сойдет в долины и вернется с добрым рыжим скотом. Я пошел на юг, но ни одна корова не показалась мне достаточно хороша, пока на склоне холма я не заметил самых гладких, рыжих, тучных коров, какие только видел человек. И я повел их прочь, туда, откуда пришел.
Та девушка погналась за мной с палкой. Скот принадлежит ее отцу, сказала она, а я разбойник и негодяй. Она была красива, хоть и зла; не будь у меня молодой жены, я обошелся бы с ней добрее. Вместо того я достал нож, провел по ее горлу и велел заткнуться. Она послушалась.
Я не хотел ее убивать — я не убиваю женщин, правда, — поэтому и привязал ее за волосы к кусту боярышника, вытащил у нее из-за пояса нож, чтобы она не сразу освободилась, и вонзил лезвие глубоко в дерн. Я привязал ее к кусту длинными прядями, ушел с ее скотом и больше о ней не вспоминал.
Через год я вернулся в те края. В тот день я не искал коров, но пошел по той стороне берега — это было безлюдное место, и если не искать нарочно, можно было не заметить. Видно, никто ее не искал.
— Я слышал, что искали, — возразил я. — Хотя одни думали, что ее похитили, а другие — что она убежала с жестянщиком в город. Но ее искали.
— Ага. Я видел лишь то, что видел. Быть может, я совершил дурной поступок.
— Быть может?
— Я взял золото из пещеры. И теперь не знаю, что добро, а что зло. Я послал весть с мальчишкой из таверны, передал, где можно ее найти.
Я закрыл глаза, но мир не стал темнее.
— Это зло, — сказал я.
В своих мыслях я видел ее скелет, лишенный одежды, лишенный плоти, столь обнаженный и белый, каким никто никогда не бывает, висящий, будто марионетка, на кусте боярышника, привязанный к верхней ветке за золотисто-рыжие волосы.
— На рассвете, — произнес Калум Макиннес, словно мы только что говорили о провизии или погоде, — ты оставишь свой кинжал, потому что таков обычай, и вынесешь столько золота, сколько сможешь. И возьмешь с собой на большую землю. В этих краях ни единая душа, зная, что у тебя и откуда, не станет тебя обирать. Пошлешь золото Королю-за-Водой, и тот заплатит своим людям, накормит их и вооружит оружие. Однажды он вернется. Вот тогда и скажешь мне, что есть зло, маленький человек.
