Иван Наумов - Обмен заложниками
Ко мне повернулись унылые рожи хронических неудачников. Две цистерноподобных тетко-бабки со свекольными губами, кадыкастый сутулый очкарик в застиранной рубашке, девушка-скелет с перемазанными чернилами пальцами и два молодых человека гегемонической наружности, из породы «ищущих» — уже поняли, что «пролетарий» происходит от «пролетать», но что-то реально в своей жизни уже вряд ли изменят.
— Заходите, милочка! — покровительственно сказала одетая в черное лекторша, типаж из телеспектакля «Ханума», совсем не похожая на иностранку. — Садитесь, где хотите, только прежде ответьте: девяносто процентов счастья — это много или мало?
Я поставила сумочку на ближайшую парту. Все выжидательно смотрели на меня. Лучше было бы просто повернуться и уйти, сказав, что ошиблась дверью, но вместо этого я ответила:
— На десять процентов меньше, чем хотелось бы.
Марк любил возить меня в Балаклаву, а Пашка — в Учкуевку или в горы. Зная о существовании друг друга, они даже географически пытались вытянуть меня из чужой зоны влияния.
Марк — эстет. Выгуливая меня по кукольным набережным приютившегося под горой городка, он рассказывал совершенно случайные вещи, например, о программировании. Абстрактные процедуры и функции оживали шестеренками и винтиками, шлагбаумами и паровозами, замками и ключами. Марк не пытался привлечь меня и этим был привлекателен. Я выпивала молочный коктейль, Марк — чашечку кофе по-восточному, мы ждали, когда в сумерках зажгут фонари и смотрели на засыпающее море.
Если выйду за него, думала я, то будем жить счастливо. Переберемся в Москву или в Киев, он устроится в крупную фирму ваять скрипты. Я, со своим южным экономическим, приткнусь куда-нибудь менеджером. Марк будет расти, а я — гордиться им.
Бабушки станут наведываться пасти наследника, мы обрастем новыми знакомыми, зимой научимся кататься на лыжах, а перед Новым годом будем выпытывать у ребятенка, что ему хочется получить от Деда Мороза.
Если только в один прекрасный день у Марка не пропадет ко мне интерес, как к уже написанной и отлаженной программе, которой место на винте в архивной папке, и только. И тогда… Я запрещала себе думать дальше.
Пашка — золотые руки. Смешил меня до икоты миллионом анекдотов, байками и прибаутками на любой случай жизни. Любая прогулка оборачивалась купанием, шашлыком и гитарой. Пашка был легок на подъем, ловил мое настроение, наивно стремился понравиться, разве что не говорил напрямую: «Посмотри, я хороший!»
На его «Таврии»-мутанте, не по-детски урчащей старым мерседесовским мотором, мы часто забирались в какие-то богом забытые места, он это называл «сафарями». Иногда вдвоем, а иногда на заднее сиденье и в багажник набивалось еще пять-шесть Пашкиных друзей. Они относились ко мне нарочито уважительно, как к его настоящей даме сердца.
Если вот прямо сейчас не уберу его лапу со своего бедра, прикидывала я, то уже к зиме окажемся в ЗАГСе. Переедем к нему на Северную сторону, в институт придется на катере, но это ерунда. Родители его в городе только летом, когда родное село стонет от приезже-туристского нашествия, тесно не будет.
В мастерских он на хлеб с маслом заработает, в порт уже второй год зовут. А я рожу двух мальчишек-погодков. Пашка их научит своим премудростям, не перестирать мне промасленную одежду! Наверное, нам будет весело вместе.
Если только случайные заработки и отсутствие перспективы с годами не угасят в нем чувство юмора. Если водка да горилка не станут суррогатом веселья. Если однажды я не вздрогну от омерзения, глядя на опухшего полуграмотного мужичка, растерявшего юношеское обаяние и не приобретшего ничего взамен… Стоп, фантазия!
И я продолжала ни к чему не обязывающие встречи и со сказочником Марком, и с балагуром Пашкой — до Выбора тропы.
Психологией я увлекалась лет с тринадцати, после школы чуть в Москву на психфак не рванула. Дилетантских знаний хватало, чтобы ко всяким «практикумам» относиться пренебрежительно — примитивные рецепты новоявленных мессий просчитывались, как задачки на мат в один ход. В словах усатой армянки я не увидела ни подвоха, ни смысла. И это настораживало.
Как у анонимных алкоголиков, в какой-то момент всем пришлось поделиться личными проблемками. Мойра попросила не грузить остальных чем-то слишком серьезным, а вспомнить обычные неурядицы, «заусенцы судьбы».
Очкарику досаждала соседская псина, которую держали на слишком длинной цепи. Одной тетке хотелось, чтобы вьетнамцы напротив пореже жарили селедку. Другой — чтобы муж сменил одеколон. Гегемонята блеяли про заморочки на производстве. Сестра девицы-скелета злоупотребляла «Раммштайном».
Сама я рассказала про учебники. Не сдала в конце семестра — оставила у подруги в пляжной сумке. Та их, не глядя, увезла в Запорожье. Потом позвонила, пообещала привезти к началу семестра, но наша Церберша из библиотеки уже неделю названивала мне домой. Трижды ей объясняла — как об стенку горох!
Мойра дотошно выпытывала детали, уточняя подробности. К концу нудного часа я едва не уснула.
— А теперь — смотрим на шар! — торжественно объявила наша импортная ворожея, водрузив на парту мутное стеклянное убожество, драмкружковую бутафорию. — Что кривитесь, милочка? — Мойра мгновенно перехватила мой взгляд. — Вам красивости нужны или результат? Можно и без шара — если в тишине, и чтоб перед глазами пейзаж красивый. Без людей и машин. Горы, скалы, озера. А тут — извольте в шарик смотреть. Понятно?
Все вразнобой угукнули.
— Итак, теорию подкрепит практика. Осознайте хотя бы на секунду, что весь-весь мир находится у вас в мозгу. И чтобы что-то в мире изменить, каждому достаточно договориться с самим собой. Вы идете по тропинке в лесу. Под ногами — камень или ветка. Вы ставите ногу чуть в сторону и проходите мимо. Всё. Чтобы обойти преграду в своей голове, ни в коем случае не пытайтесь представить, что именно должно произойти, вы же не анализируете движения своих ног. Думайте о мешающем вам объекте, держите его в поле мысли…
Ну, и так далее. Мойру опять понесло. Я прилежно уставилась, выпучив глаза, в тусклую стекляшку и расслабила взгляд. Ключевая фраза — проста до анекдотичности. «Раз!» — на вдохе мысленно приподняться, занести условный башмак над воображаемой преградой. «Два!» — опустить ногу рядом, минуя препятствие. «Три!» — другой ногой окончательно перешагнуть то, что мешало пути. Вот такая ересь. Двадцать первый век, однако.
— Голимый бред, — уважительно сказал Марк. — Даже с точки зрения банальной логики. Если весь мир у тебя в голове, включая меня, кстати, то что тогда у меня в голове? Или ты избранная? Почему ты? Почему одна?
— Что ты набрасываешься? — вдруг обиделась я. — Будто я тебя в чем-то убедить хочу!
— А что, нет? — он подозвал официанта и расплатился без сдачи. Мы поднялись и выбрались из хаоса столиков на набережную. — Что там с Цербершей?
— Да ничего! Наверно, и сейчас трезвонит. У нас за неуплату межгорода телефон отключили. Маман сказала, до осени ее мобильником обойдемся.
— Ну, цыплёнка, тебя и накрыло! — хохотнул Пашка, толкая мой матрас на глубину. — Такую пургу еще и в блокнотик не лень записывать!
— Блокнотики — для простаков! А у меня — диктофон в плеере, — парировала я. — Чтобы не запутаться, что было, а чего не было.
— Да-а… И что тебя обуяло — шляться по всяким шараш-конторам? Мы же в субботу на водопады, забыла?
Я не ответила.
— Значит, забыла. — Пашка сделал страшное лицо и перевернул матрас.
— А где же все? — я удивленно оглядывала пустой класс.
— Что же это вы, милочка, вчера не пришли? Только начали заниматься и уже пропускаете!
— Почему вчера? — опешила я, даже шагнула назад за порог. Всё та же бумажка, с надорванным нижним уголком: «ВЫБОР ТРОПЫ. Психофизический практикум. Вторник, пятница с 18:00 до 20:00».
— Перепутали? Бывает, — Мойра грузно поднялась из-за учительского стола. — Может, и к лучшему.
Я села за ту же парту, что и во вторник. Мойра придвинула низкий школьный стульчик, примостилась напротив меня. Под ее взглядом мне стало неудобно.
— Не веришь, — сказала армянка. — Ну и не надо. У меня ж не секта какая.
— Как так?
— А запросто. Неверие — один из камней на тропе. Просто обойди его.
— Не понимаю.
— И не нужно. Вообрази. Дай-ка руки!
Мойра взяла меня за пальцы. Как Пашка, когда волны идут. Баба сеяла горох…
— Вместо шара смотри в глаза, никакой разницы. Давай, покажи.
Глаза армянки были то ли карими, то ли темно-серыми. Я собрала в один ком свой скептицизм, склонность к рациональному, материалистическое воспитание, наследственный атеизм. Получилось знатное препятствие, шире тропы. От пальцев Мойры шло сухое тепло. Я едва не рассмеялась — шабаш ведьм в строительном техникуме!..
