Екатерина Смирнова - Листопад
Парень отпустил его плечи, и с высоты собственного роста мир показался очень маленьким. Настолько маленьким, что можно было указать в сторону обрыва. Затошнило. Как в кино, панорама качнулась, и перед глазами предстала отчетливая картина: мертвый господин попечитель, наполовину засыпанный листьями и землей, обрушившейся на него в момент выстрела. Пистолет крепко зажат в руке. На лице навсегда застыло горестное удивление. Странно, ведь он мог бы и рассмеяться. Я же смеялся… Смеялся…
– Там лежит человек, – с трудом выкашлял Лес. – С оружием. Он стрелял, а я, наверное, всё-таки живой… – он оперся о дерево и соскользнул вниз, потому что ничего больше говорить не требовалось.
Он видел, как рыжий придурок опрометью бросился за остальными. Поднялся невыносимый, птичий галдеж, как на глухарином току. Кто-то несколько раз повторил его имя, имя вызвало совершенно невыносимый крик, и облаками начали вспухать в небе виноватые возгласы: потом все улеглось. Голова болела.
Всё было правильно. До невозможности правильно. Посягнувший на легенду лесов не имеет права жить. И только серебряная пуля может убить единорога.
Он решил не думать о том, что начнется после его возвращения.
А ещё он не мог знать, что через несколько дней, старательно не замечая растерянных взглядов, войдет в свой класс и начнет новую тему. Пёс, виноватый в его злоключениях, успел перепугать половину города, прежде чем его пристрелили. И превращаться ему было не во что. Разве что в падаль…
А в окна города, надраенные до блеска, синими вечерами смотрелся ветер.
Между осколками. Камень и наконечник стрелы
Газеты сходили с ума. Они сходили с него тем быстрее, чем узнавали о новом бунте или о результатах выборов. В Тертом разгромили тюрьму – эта новость дошла первой – в столице партия белых захватила Дом правительства и засела в нем, и две недели продолжались бои на улицах города. Ввели танки.
По радио передавали манифест, выпущенный белыми – свобода собраний, союзов, личности, впрочем, знакомые идеи. Отменили запрет на проживание оракулов в городах, разрешили свободу печати, выезд за границу и женщинам – служить в армии. Торговля должна была протекать свободно, но уже начался бардак, и Высокий холм готовился спасаться с помощью закупок муки, местных хозяйств и собственных огородов.
В баре сосед пробил голову соседу табуреткой за идеологической беседой, а так-то ничего – говорила Герда и хмурилась. Мария хихикала. Герда ее немедленно за это ругала.
Скати с серьезным видом рассказывал Лесу, что теперь может пропускать работу, так как из Министерства от него уже давно ничего не требуют.
Была замечательная, интереснейшая для всех, ну просто для всех тема – кислоты.
И щёлочи.
Сегодня он никак не мог определить, что же ещё мешает ему, кроме детей. День тянулся, как обычно – восьмой класс сходил с ума. Андрий вырвал у Кессы тетрадь, она влепила ему по лбу линейкой. Дан не пришел, а Марийка списывала. Он уже собрал тетради и выставлял оценки, когда распахнулась дверь, и вошел директор собственной персоной.
Вот и все, ну, конечно – подумал Лес, отворачиваясь от последнего исписанного листка.
И рассмотрел на постаревшем, как после болезни, лице знакомое выражение.
– Зайдите … – негромко сказал директор. Поколебался немного, прочистил горло и повторил: – Ко мне зайдите.
Вот добрый человек. Другой бы прислал кого-нибудь вместо себя, а этот лично пригласил.
– Зачем? – осведомился Лес.
Директор слегка поморщился.
– Я выдам вам свидетельство об увольнении.
– Вряд ли это поможет вашему горю … – ну что за слова, произнесенные безразличным, рассеянным тоном? Жестоко, подумал человек у доски, разглядывая себя со стороны. Как-то уж очень жестоко. И куда это подевалась вся моя дипломатия…
Сунул руки в карманы.
В кабинете паутиной расплеталось молчание.
До чего же ты осунулся, за последние дни-то – маленький, лысый, важный, обремененный мелкой начальственной должностью человечек. Как они тебя за то, что я у тебя работаю. И оставшиеся вокруг лысины волосы – почти седые, и кожа сейчас какого-то серого, неживого оттенка… Что ты чувствовал, милый добрый прохиндей, когда твоё второе «Я» неожиданно оказалось сильнее? Когда вырвался наружу, оскалил зубы не смешной блохастый помоечный пёс с белыми подпалинами, а незнакомый, черный зверь? Или ты подхватил, как чуму, чужую ярость? Что с тобой было, а? Свернулся в комок от страха, потеряв человеческий облик, или цеплялся за рвущуюся связь, пытаясь удержать бешеного пса, перекусившего ребенку горло? Неужели это мы тебя так разозлили? И какими, черти бы их драли, мойрами была предсказана тебе позорная смерть в собачьем облике? И как ты выжил, простреленный и выброшенный на свалку, какое «Я» тебе выдали заново?
Как тебе теперь – потерять свое излюбленное «Я»…
– Идите – директор нахохлился, приготовившись к бою.
Лес немного помолчал для общей ясности.
– Вот как? Наверное, вы отдадите мне деньги, оставшиеся от отпуска полтора года назад? Или, может быть, ещё и пуговицы?
– Что?
– Я потерял здесь шесть пуговиц и доброе имя. Я был насильно приписан к этому корыту службами. Вы регулярно требовали отчет о моем поведении и считали себя вправе вызывать меня на длинные унизительные разговоры. Будьте добры, верните мне то, что я тут потерял. А как вы оцените поведение вашего сына? В какой валюте?
– Вы издеваетесь??? – вспыхнул добросовестный отец.
– Я издеваюсь. Вы думаете, человек, который говорит то, что думает, не годится для вашего… преподавательского коллектива? Который учит детей в первую очередь думать? Или вы думаете, что учитель здесь должен заниматься чем– то ещё? Вы вообще хоть о чём-нибудь думаете?
С задней парты раздавалось сдержанное хихиканье.
– Не смейте хамить! – осмелел директор. На его щеках выступили красные пятна.
– А вы что делаете все это время? Вы точно думаете, что последствия помешают мне вам ответить? Я всегда должен быть покорным, как велели службы?..
– Убирайтесь! – этот человек явно не владел собой. – Вы погубите мне школу. Мне хватило ваших идиотских поступков на год вперед. Уже дважды звонили из Министерства. И чем дальше вы уедете, тем лучше! Мне плевать, что вас все оправдали. Мне.. мне без таких жизнь… жизнь дороже!
– Что?
– Уволен!
Он крепко сжал указку – витую, как рог.
Отпустил.
– Так, значит, вы сами просите меня убраться?
– Именно!!!
– После вас.
Лес вздохнул, оттолкнулся от стола и со всего размаху влепил директору хорошую, звонкую пощёчину. Тот отшатнулся.
Класс онемел.
Дверь скрипнула, и по коридору простучали испуганные шаги – а серый человек развернулся и медленно, как во сне, вышел вон. Он шел, он бежал по коридору, одежда трескалась на нем, как старая змеиная шкура, опадали лохмотья, и из-под складок пиджака вырастали кожистые нескладные крылья – а когда он выпал на крыльцо, ветер подхватил его, и в небо с тонким, отчаянным криком взмыла большая летучая мышь – пусть будет новая шкура, новая жизнь, новое возрождение.
Во дворе школы какой-то прогульщик подавился собственным визгом. Послышался шум голосов и выстрел. Значит, кто-то сидел рядом и ждал, чем кончится дело.
Лес зажмурился.
Любимчик с воплем «Это несправедливо!» выскочил из кабинета вслед за подбитым оборотнем. Побежал разносить вести на своем коротком хвосте. Стой, стой. Или это я несправедлив, а он просто сочувствует так?
– Дети… – медленно сказал Лес, обводя взглядом класс. – Молодые люди.
Поднял руку – и начертил перед собой переплетение серебряных линий.
Полувзрослые и взрослые птенцы, они молчали. Они медленно начали подниматься, не сводя с него взгляда. Вставали по одному, и каждый ждал, ждал, единственного слова, которое учитель скажет, прощаясь.
– Давайте. Ответьте на последние три вопроса. – Горло стало сухим, как наждак, и глаза слезились. Он сглотнул – и сказал их, эти слова, которые завершили в них ту, первичную, чудную алхимическую реакцию:
– Что есть смесь ветра и воды?
– Туман – нестройно ответил класс.
– Что есть смесь Ветра и земли?
– Пыль… – Пыль медленно оседала в воздухе, не боясь их неуверенных голосов.
– И последнее. Что… Есть… Смесь ветра и … Огня?
Класс думал. И наконец кто-то сделал шаг вперед – маленький, незаметный – и, глядя на летящий в воздухе серебристый знак, коснулся его, первый раз обретшего реальность, и уверенно сказал:
