Геннадий Якушин - Волк
И в тот миг, когда моя рука тянется к блюду с пирогами, появляются Ундол, Кабан и Кроха. Они в черных костюмах, белых рубашках и при галстуках. На ногах у них лакированные полуботинки. Ундол подходит к столу, отодвигает стул, садится, берет салфетку, разворачивает ее, кладет себе на колени и только после этого обращается ко мне, Кабану и Крохе:
— А вам что, особое приглашение?
Некоторое время за столом царит молчание. Все заняты поглощением пищи. Правда, по-разному.
Ундол ест со светской свободой и изыском. Я тоже не комплексую перед обилием столовых приборов — мой отец, когда в Москве, требует от домашних полного соблюдения правил этикета за столом. Остальные в основном пользуются руками и зубами. Ундол какое-то время с усмешкой наблюдает, как насыщаются его кореша, и говорит с поддельным возмущением:
— Волк, научил бы ты этих олухов обращаться с ножом и вилкой. — И продолжает уже серьезно: — Как видите сами, Иван прав. Волк сможет работать под пай-мальчика, ребеночка из интеллигентной семьи.
Кабан поднимает голову от тарелки и жестко, как приговор, произносит:
— Вот пусть завтра и покажет свои способности, чего толковищу разводить.
Ундол по-товарищески кладет руку мне на плечо:
— Видишь, Гена, не все тебе доверяют. А я верю в тебя и поэтому в штаб пригласил. Кстати, о нем очень мало кто знает. Он ведь находится под землей.
— А где под землей? — интересуюсь я.
— Помнишь место; где церковь сломали? Все снесли, сровняли, а про нижний этаж, что под землей, забыли. Мы в нем и находимся. Выходы отсюда в склеп, что на берегу, и в котельную. На месте котельной до революции, говорят, дом церковного старосты был, — объясняет Кроха.
— Ты что лепишь, ты кому лепишь?! — взрывается Ундол.
— Так ты же сам утверждал, что Ивана он и что доверяешь ему, — оправдывается Кроха.
Ундол пристально смотрит на Кроху и с сожалением делает вывод:
— Шестерить тебе еще и шестерить! — И обращается ко мне: — Гена, вот нас называют блатными, а на самом деле мы тимуровцы. Хотя это не совсем точно. Мы поступаем так, как поступали благородные люди Робин Гуд или капитан Немо. Ты, я думаю, читал о них или кино смотрел. Они бедным помогали. Смотри, Рыжий тебя обокрал, а мы тебе деньги вернули, и даже больше, чем у тебя было. А Рыжего Кабан наказал. По заднему месту ремешком походил. Притон из твоей квартиры шпана да голубятники устроили. Братишек напугали. Сию минуту твою квартиру, по моей просьбе, в порядок приводят, стирают, гладят, подмазывают, подкрашивают, полы натирают. Братишек твоих стригут и моют. И еще скажу, скажу с болью в сердце. На наш Дорогомиловский рынок нацмены лезут. Наших русских баб, детей последнего куска хлеба лишают. А они ведь под немцем были. Избы у них фашисты спалили. Многие в землянках по сей день ютятся. А мужики их погибли геройски. Рынок их спасает. Там они молоко, картошку, морковку, ягоду какую продадут и одежку себе, детям купят. А эти нацмены русских с прилавков теснят. И кто, скажи, кроме нас защитит их? Никто! Только мы. На завтра мы намечаем операцию, чтобы изгнать их. Я хотел тебе, как лидеру, предложить возглавить ее, но не могу. Ты должен идти в школу. И я, как старший товарищ, прошу тебя школу больше не прогуливать. Учиться станешь на пятерки. СССР нужны грамотные кадры, так как они решают все.
— Жалко, что Волка не будет. За ним все пойдут, а без него наших не освободить, — со слезой тянет Кабан.
Его поддерживает Кроха:
— Волк, ты столько прогуливал, что один день ничего не значит.
Я поднимаю глаза на Ундола:
— Кроха правду сказал. Один день ничего не значит. Если я нужен для такого благородного дела, то прошу тебя, пусть я прогуляю еще один день!
— Ладно, уговорил, — соглашается Ундол. — В девять утра соберешь ребят со двора в сквере напротив детской больницы. Скажи, чтобы взяли с собой сумки — грецкие орехи класть, навалом их будет. Подробнее тебе все объяснит Кабан. А теперь можно и повеселиться. Волк, спой нам! — Он достает из шкафа скрипку и начинает играть. — Люблю, когда ты поешь.
И я запеваю под его мелодию:
Старушка не спеша
Дорожку перешла.
Ее остановил милиционер:
— Стой, бабка, стой!
Меня не слушала,
Закон нарушила.
Плати же, бабушка,
Ты сто рублей.
— Ой! Милый, дорогой,
Я так спешу домой.
Сегодня мой Абраша выходной!
Вот в этой сумочке
Кусочек булочки,
Пол-литра водочки
и пирожок!..
— Эх, Волк ты Волчище! — со слезой в голосе восклицает Ундол. — Да разве мой папа о такой музыке мечтал для своего сына, когда нанимал для меня лучших преподавателей. Эх ты, мой маленький друг! Если бы ты знал, какое папа строил для меня будущее. Он мечтал сделать из меня профессора изящных искусств. Меня учили понимать классическую музыку, изобразительное искусство, архитектуру. Я с детства знал, что такое драгоценные камни и как их отличать от подделок. Эх, папа, папа! Душа твоя вылетела через трубу крематория фашистского концлагеря, и ты забыл обо мне. Почему ты ни разу не пришел ко мне, хотя бы во сне! — истерично воет Ундол и бьется головой о стену.
Размазывая по щекам слезы, он подходит к патефону, заводит его и ставит пластинку. По комнате разносится голос Лемешева: «Сердце красавиц склонно к измене…»
— К восприятию такой вот музыки готовил меня мой папа! — сквозь прорывающиеся рыдания выкрикивает Ундол, когда заканчивается пластинка.
Блатные не могут жить без театра — это я пойму много позднее.
Утром, чистенький, аккуратненький, с сумочкой в руке, я покупаю на рынке у грузина два кило орехов и ухожу. Минут через пятнадцать я возвращаюсь и обвиняю грузина в том, что он вместо двух кило насыпал мне в сумку только один. Грузин называет меня обманщиком, кричит, ругается, но я стою на своем. Очередь, выстроившаяся у кузова машины, с которой идет торговля, начинает возмущаться. Больше всех кричат играющие роль покупателей Кабан и Кроха.
— Сколько ты будешь заниматься с этим пацаном! Давай отпускай, не задерживай людей! — орет Кабан.
— Ну что, что ты смотришь? Дай по шее этому сопляку и гони его! — вторит ему Кроха.
Но как только грузин хватает меня за шиворот пальто, настроение очереди мгновенно меняется. Женщина, стоящая за Крохой, вдруг в голос начинает вопить:
— Ребенка бьют, детей убивают!
Инвалид, пристроившийся сбоку, чтобы получить товар вне очереди, поднимает к небу обе руки с костылями и мощно басит:
— Братцы, русских бьют! Все ко мне!
Рынок начинает шевелиться. В нашу сторону выдвигается организованная мной шпана. Как муравьи, они облепляют машину, и орехи текут в их карманы, сумки и даже наволочки. На помощь своему земляку бросается человек пять грузин. И один из них так прихватывает малолетку за ухо, что тот визжит как резаный и у него течет кровь. Это уже серьезно.
Вмиг по рынку разносится молва, что грузины убили голодного русского мальчика за орех. Колхозники, оставив без присмотра на прилавках товары, бросаются к месту происшествия, кто с топором, кто с камнем, кто с палкой. Даже безногий солдатик катится на своей тележке и орет:
— Дайте мне этого гада, дайте! Я его задушу, своими руками задушу! Братцы, за что мы воевали, если детей наших на нашей русской земле нацмены убивают!
С огромным трудом милиции удается вырвать из рук разъяренной толпы полуживых грузин.
После завершения операции пацаны сдают добычу Кабану в котельной. Он ханом восседает за самодельным прилавком и, закидывая назад голову, поет:
— Граждане, послушайте меня.
Гоп со смыком буду это я. Ха-ха!
Пропою я вам такую
Дорогомиловки блатную,
Чтоб банкиры лопнули от злости. Ха-ха!
Приехал из Америки посол. Ха-ха!
Дурак он был и глупый, как осел. Ха-ха!
Он сказал, что Гари Трумэн
План в Америке задумал,
Чтобы нас с лица земли стереть.
Я ему на это отвечаю: Ха-ха!..
За принесенные орехи Кабан одаривает кого рублем, кого трешкой, а кого и двадцатью копейками. Собранные от пацанов орехи он позднее сбудет на Центральном рынке.
А отец не знает, да и не может ничего знать о том, как живет его семья. Он выполняет то одно, то другое задание и почти постоянно находится в командировках.
Глава VII
У подъезда ко мне подходит младший брат Володя и объявляет, что дома меня ждет девчонка.
Я вхожу в комнату и вижу за столом рядом с отцом и матерью нашего комсорга Свету. Она одета в темный полосатый пиджак, такую же юбку и черные туфли с дырчатым узором. Я замечаю, что Света, держа чашку с блюдцем в руках, отнюдь не страдает застенчивостью. Напротив, она ведет себя так, будто приход в мой дом самая естественная вещь в мире. Никакого благоговения или особой почтительности. Просто любезность и корректность. Света рассказывает моим родителям о себе. Ее семья из Подольска. Они жили в большом деревянном доме бабушки. Три года, как перебрались в Москву. Отец — архитектор, а мама работает учительницей русского языка и литературы. Она тоже хочет быть учительницей и уже студентка первого курса пединститута. Должность кладовщицы — занятие для нее временное. Комсомольская работа ей необходима для будущей профессии. Нужно научиться общаться с людьми, особенно с молодыми.
