Джеймс Блиш - Черная пасха
— Да. И все же, стоит ли доверяться слепому желанию, когда вам доступен эксперимент? Во всяком случае, мистер Гинзберг, я не могу доверять вашему решению, пока оно основано на чистой фантазии. Если вы не подвергнете ее экспериментальной проверке, я буду вынужден отказать вам.
— Подождите минутку. А почему вы на этом так настаиваете? Какую цель вы преследуете?
— Как я уже говорил, возможно, вы понадобитесь мне в качестве ассистента при выполнении основного заказа мистера Бэйнса. Я хочу убедиться в вашей надежности, а для этого мне нужны гарантии.
Все, что говорил Уэр, как будто медленно закрывало перед Джеком какие-то двери. Но с другой стороны — открывало возможности…
— Что я должен делать? — спросил он.
11Палаццо погрузилось в сон. Вдалеке те же мелодичные и равнодушные часы пробили одиннадцать, как сказал Уэр, самый благоприятный час для сладостных экспериментов. Джек нервозно ждал, когда бой часов прекратится или начнется что-то другое.
Он закончил все приготовления, хотя и сомневался в необходимости некоторых из них. Ведь если эта… женщина, которая придет к нему, должна полностью подчиняться его желаниям, зачем ему производить на нее впечатление?
Тем не менее он совершил особый ритуал: принял ванну (в течение часа), дважды побрился, подстриг ногти на руках и ногах, зачесал волосы назад тридцатью движениями расчески и умастил их западногерманским тоником, который, как указывалось на этикетке, содержал аллантоин, надел свою лучшую шелковую пижаму, смокинг (хотя не курил и не пил), широкий галстук и туфли из венецианской кожи, побрызгался одеколоном и посыпал постель тонким слоем талька. «Может быть, — подумал он, — все эти старания составляют часть удовольствия».
Бой часов прекратился. Почти тут же послышался тихий стук в дверь, потом второй и третий; промежутки были в несколько секунд. Сердце Джека запрыгало, как у мальчишки. Подтянув кушак куртки, он произнес, как его научили:
— Входи… входи… входи.
Затем он открыл дверь. Как и предупреждал Уэр, в темном коридоре никого не оказалось, но когда Джек закрыл дверь и обернулся, то обнаружил, что находится в комнате уже не один.
— Добрый вечер, — сказала она нежным голосом с легким акцентом, или просто чуть-чуть картавя. — Ты пригласил меня, и я пришла. Я тебе нравлюсь?
Это была не та девушка, которая принесла письмо Уэру много недель назад, хотя она напоминала Джеку о ком-то, кого он некогда знал, но забыл и теперь не мог вспомнить. Во всяком случае, внешность гостьи произвела на него сильное впечатление. Она была невысокого роста, на полголовы ниже Джека, стройная, на вид лет восемнадцати — и очень красивая, с голубыми глазами и невинным выражением лица, которое казалось особенно пикантным благодаря благородным чертам и нежной, подобной тончайшему пергаменту коже.
Она была полностью одета; в туфлях на высоком каблуке, полупрозрачных чулках-паутинках и изящном черном платье с короткими рукавами, сшитом, по-видимому, из искусственного шелка, которое облегало грудь, талию и бедра, словно наэлектролизованное, и затем переходило в юбку, имевшую форму перевернутого тюльпана. Тонкие серебряные браслеты украшали ее левое запястье и едва слышно звякнули, когда она подняла руку, чтобы поправить свою, подобную цветку хризантемы, прическу; в ушах висели маленькие серебряные сережки; на груди лежала крупная брошь из оникса в серебряной оправе, окруженного мелкими рубинами — единственное цветное украшение костюма; даже косметика в итальянском «белом стиле» настолько преувеличила ее бледность, что выглядела на ней почти театрально — почти, но не совсем.
— Да, — сказал Джек, наконец вспомнив о дыхании.
— О, ты очень быстро решаешь. Может, ты ошибаешься. — Внезапно она совершила пируэт, прошелестев раскрывшимся черным тюльпаном и кружевной пеной под его венчиком, и резко остановилась возле кровати.
— Невероятно, — пробормотал Джек, стараясь быть галантным. В девушке на вид не было ничего сверхъестественного. — Я думаю, ты просто превосходна. Кстати, как мне тебя звать?
— О, я не являюсь, когда меня зовут. Тебе придется приложить некоторые усилия. А если тебе надо какое-то имя, пусть будет Рита.
Она подняла свои юбки, показав белые бедра над чулками, и села на край кровати.
— Ты очень далеко, — сказала она, надув губы. — Может, ты думаешь, что я хороша только издали? Это было бы нечестно.
— О, нет, конечно.
— А откуда тебе знать? — Она положила ногу на ногу. — Ты должен подойти и посмотреть.
Часы пробили четыре, когда она поднялась, обнаженная и влажная, но как будто еще на высоких каблуках, и принялась собирать свою разбросанную на полу одежду. Джек наблюдал за этой небольшой пантомимой с легким головокружением, отчасти от изнеможения, отчасти от сознания триумфа. У него не оставалось сил даже на то, чтобы пошевелить пальцем ноги, но он уже столько раз удивлял самого себя, что еще не утратил надежды: ведь ничего подобного прежде не случалось, ничего!
— Тебе надо уходить? — лениво спросил он.
— Да, у меня есть еще другие дела.
— Другие дела? Но ты приятно провела время?
— Приятно? — Девушка повернулась к нему, пристегивая чулок к поясу. — Я твоя служанка и твоя ламия, но ты не должен дразнить меня.
— Не понимаю, — удивился Джек, пытаясь поднять голову от измятой влажной подушки.
— Тогда молчи. — Она продолжала одеваться.
— Но… Ты, кажется…
Она снова повернулась к нему:
— Я доставила тебе удовольствие. Можешь себя поздравить. И довольно. Тебе известно, кто я. Я не могу получать удовольствие. Это запрещено. Будь благодарен, и я приду к тебе еще. Но если ты будешь дразнить меня, я пришлю тебе старую каргу с ослиным хвостом.
— Я не хотел тебя обидеть.
— Ты не обидел меня. Ты получил удовольствие со мной, и этого достаточно. Теперь нужно испытать твою мужскую силу на смертной плоти. И я сделаю это сегодня на другом конце земли. Я покажу твое семя, прежде чем оно умрет в моей огненной утробе, — если оно вообще было живо.
— Что ты имеешь в виду? — почти прошептал он.
— Не бойся, я вернусь завтра. Но в следующую ночь я должна сменить обличье. — Платье облекло невероятно гибкое тело. — Теперь я становлюсь инкубом, и меня ждет женщина, похищенная у мужа. Если я успею прибыть к ней вовремя, ты станешь отцом ребенка, рожденного женщиной, которую ты даже никогда не видел. Не удивительно ли это? И ребенок будет страшен, обещаю тебе!
Она улыбнулась Джеку. С ужасом и отвращением он увидел, что у нее под веками больше нет глаз - лишь холодное мерцание тени. Теперь она была полностью одета, как в самом начале, и с серьезным видом сделала реверанс.
— Жди меня… если, конечно, ты желаешь, чтобы я завтра пришла…
Он не хотел отвечать, но слова сами вышли из его уст:
— Да, хочу… о Боже…
Положив руки на свое зарытое одеждой лоно, она усмехнулась и внезапно обратилась в ничто, подобно лопнувшему мыльному пузырю; и рассвет нового дня всей тяжестью обрушился на Джека, словно целая гряда гор Святого Иоанна Богослова.
12Доктор Штокхаузен скончался в день Святого Валентина. В течение трех суток хирурги со всего мира пытались спасти его после того, как он отравился йодной настойкой, но они не смогли ничего сделать. Операция и содержание в больнице были бесплатными; однако он умер, не сделав завещания, и его небольшое состояние — гонорары за книги и остатки полученной десять лет назад Нобелевской премии — оказалось замороженным на неопределенный срок. В оставленных им записках никакая комиссия, ни научная, ни юридическая, не могла отделить математику от немыслимого бреда. Были собраны средства для оказания помощи его внукам и разведенной дочери, но последняя книга, которую он не успел закончить, оказалась в духе его записок, и издатели не смогли найти коллегу, способного завершить этот труд. Сообщалось также, что мозг Штокхаузена собирались передать музею Немецкой Академии в Мюнхене, но также лишь после решения вопроса о завещании, однако через три дня после похорон Уэр узнал, что мозг и рукопись исчезли.
— Мархозиас мог взять их, — предположил Уэр. — Я не приказывал ему это, потому что не хотел причинять родственникам Альберта дополнительные страдания, помимо тех, которые неизбежно связаны с выполнением заказа. С другой стороны, я и не запрещал ему делать подобные вещи. Во всяком случае, заказ выполнен.
— Очень хорошо, — улыбнулся Бэйнс. Он был в приподнятом настроении. Из трех других человек, находившихся в кабинете Уэра, поскольку волшебник сказал, что нет возможности помешать присутствию отца Доменико, ни один не высказывал особой радости, но, в конце концов, лишь реакция Бэйнса имела значение, лишь его эмоциям Уэр уделял серьезное внимание.
