Александра Седых - Башня континуума
От выступления Харта, многие годы лояльного члена ПНДП, никто не ожидал сенсаций. И впрямь. Что мог выкинуть почтенный седовласый джентльмен столь респектабельной и солидной наружности? Только внешность бывает обманчива, как немедленно убедились делегаты съезда, едва Харт взошел на трибуну.
— Я обвиняю! — громко выкрикнул Харт без предисловий.
Столь ударное начало заставило зашевелиться скучающих депутатов, а заодно разбудило Верховного Канцлера Милбэнка, который последние два часа мирно дремал в президиуме с открытыми глазами, выслушивая оды в свою честь и в честь усердно проводимых им демократических реформ.
— Кто вы? — спросил он, встрепенувшись.
— Вы меня не помните, господин Милбэнк?
Верховный Канцлер сверился со своими записями.
— Вы — губернатор Лудда, господин Харт, вот уже последние пятнадцать лет верный член нашей Партии. Правильно?
— Да, это я, ты, тупой, жирный ублюдок! Катись к чертям! Ты! И твоя партия!
Милбэнк оторопел от обрушившихся на него волн ненависти.
— Господин Харт, смею напомнить, мы не в заплеванной пивной. Будьте любезны впредь придерживаться протокола и регламента и избегать непарламентских выражений, а иначе мне придется попросить вас из зала. Если у вас имеются претензии, будьте добры изложить их в установленном законами порядке, в письменном виде.
Харт зловеще захохотал.
— И вы, господин Милбэнк, смеете толковать о порядке и законе? В письменном, говорите, виде? Я уже отправил вам десятки писем, воззваний, петиций и докладных записок, где просил принять немедленные меры касательно ужасающих событий, происходящих на Лудде, в частности — в Нью-Анкоридже!
Верховный Канцлер вновь сверился с кипами своих записей.
— Что за ужасающие события вы имеете в виду, господин Харт? По моим сведениям, ровным счетом ничего особенного на Лудде не происходит, иначе мы немедленно бы получили соответствующие сигналы.
— Сколько я могу повторять одно и то же! Луддиты!
Гордону доводилось слышать о луддитах. Безобидные сектанты, вроде тихих амишей пост-пост-пост атомной эры. Но губернатор Харт придерживался прямо противоположного мнения касательно мнимой безобидности луддитов. Он обвинил луддитов во всех смертных грехах, начиная от планирования государственного переворота и заканчивая поклонением Сатане, которого луддиты именуют Духом. Он также обвинил луддитов в обрушившейся на Нью-Анкоридж эпидемии неведомой болезни, превращающей людей в апатичных, безразличных, смердящих зомби, которые забывают помыться, поспать и поесть и, в результате, умирают от предельного истощения. Хотя смерть вопреки здравому смыслу и законам природы отнюдь не препятствует им продолжать исполнять свои ежедневные обязанности, ходить на работу, делать покупки в магазинах, голосовать на выборах и так далее.
— Может, это и не вирус, а побочное действие ментального барьера, которым луддиты окружили Коммуну? Не знаю, но вижу, что радиус ментального барьера увеличивается с каждым днем, и его границы практически достигли пригородов Нью-Анкориджа! Наш город кишит живыми мертвецами, и подобных случаев зафиксированы уже многие сотни! Мертвые клерки служат в офисах! Мертвые учителя преподают мертвым детям в школах! Мертвые рабочие благоустраивают дороги! Мертвые солдаты патрулируют наши улицы! Даже в мою администрацию умудрилось просочиться двое мертвецов! Почему вы смеетесь? — спросил он, расслышав смешки в зале.
Кто как, а Гордон не засмеялся. Ему сделалось страшновато. Он недолюбливал зомби, поскольку они пожирали мозги, а с мозгами у него, по крайней мере, по мнению любимой жены, и без того наблюдались значительные неполадки. Вдобавок, смеяться над несчастным сумасшедшим было некрасиво, подло и бесчеловечно. Милбэнк тоже уразумел, что они нечаянно предоставили слово душевнобольному. Но стаскивать Харта с трибуны во время прямой трансляции на всю Империю было, пожалуй, несколько неудобно. Милбэнк старательно попытался нивелировать возникшее недоразумение.
— Спасибо, что позабавили нас вашими смешными историями, господин Харт. Мы в нашей Партии ценим хороший юмор. Но, пожалуйста, давайте перейдем к вашей речи. Читайте, что там у вас написано, по бумажке. Не стоит больше импровизировать.
Только Харта уже было не остановить. Губернатор впал в исступленное буйство и предал анафеме имперские власти всех уровней, обвинив в бездействии, продажности, трусости, вопиющей глупости, безалаберности и некомпетентности, а то и открытом потакании темным силам, стремящимся разрушить Империю и уничтожить человечество. Харт проклял не только своих сопартийцев, демократов, но равно и консерваторов, а заодно министерства обороны, внутренних дел, юстиции и Отдел Благонадежности. Когда Харт принялся призывать к свержению Императора, лояльные служащие государственной вещательной сети ИСТИНА инк. спохватились и прервали прямую трансляцию съезда ПНДП, запустив вместо нее веселенькое новогоднее шоу. О каковом факте тотчас доложили Верховному Канцлеру.
— Господин Харт! Немедленно покиньте трибуну! — заорал Милбэнк. — Иначе вас стащат оттуда силой!
— Да. Я покину вашу чертову трибуну! Но сперва я сделаю вот это! В знак протеста!
И в знак протеста Харт сделал вот что: достал из нагрудного кармана пиджака черный, остро заточенный, лаково блестящий карандаш и воткнул глубоко-глубоко себе в правый глаз! Гордон сидел достаточно близко, чтобы расслышать сочный, водянистый звук, с каким лопнуло глазное яблоко. По залу прокатился вдох. Гордон хоть и смолчал, но его замутило. Боль! О, какая невыразимая, адская боль! Лицо Харта, его серый костюм, темно-синий пол под ногами и трибуну забрызгало кровью. Надрывно крича, он собрался, тем не менее, проделать ту же процедуру со своим вторым глазом, но на сцену выбежали охранники, скрутили губернатора, отобрали карандаш, заломили ему руки за спину и поволокли. Харт продолжал кричать.
— Вы пожалеете, что не слушали! Вы пожалеете, что называли меня сумасшедшим и смеялись надо мной!
После того, как Харта выволокли из зала, на целую невыносимо долгую минуту воцарилась мертвая тишина, которая сменилась недовольным гулом. Пусть делегаты съезда не поверили бредовым измышлениям Харта о ментальном барьере и живых мертвецах, исправно голосующих на выборах, но общий вектор его выступления нашел у них самый широкий отклик.
— Долой Милбэнка, — выкрикнул кто-то.
Смятение нарастало. Гордон растерялся. Что-то пошло не по сценарию. Должен ли он был, как обычно, ввязаться в драку или сделать над собой усилие и благоразумно отсидеться в темном углу? Верховный Канцлер, тем временем, выбрался из-за стола и, проворно перебирая коротенькими ножками, засеменил к выходу в сопровождении приближенных, среди которых был и столичный обер-бургомистр. Тот самый, которого Гордон некогда вытащил из грандиозного коррупционного скандала, обеспечив переизбрание на второй, а следом — и на третий срок. Интересно, куда они собрались?
Гордон не успел поразмыслить над этим вопросом, поскольку объявились его охранники, буквально силой выволокли из кресла и повели. Почти поволокли волоком, как недавно несчастного губернатора Харта. Гордон упирался, но без толку.
— Ребята, что вы творите. Мне сейчас выступать!
— Придется отменить ваше выступление, герр Джерсей. Нам велели вывести вас из здания. Немедленно.
— Кто велел? Какого дьявола? Разве вы подчиняетесь не мне?
Игнорируя его недовольный рев, телохранители заботливо нахлобучили на патрона шляпу, пальто, шарф и перчатки, ввели в лифт, а потом, через гранитный и бронзовый вестибюль первого этажа мэрии, повели к выходу. На ступенях Гордон приостановился, разглядев припаркованные неподалеку на улице три военных грузовика, откуда выпрыгивали коротко стриженые, крепко сбитые парни в черном. Все они были на одно лицо. На одно очень скверное, безжалостное, безразличное лицо. И это свое одинаковое на всех лицо они не прятали под масками. Потому что смертники.
— Власть народу, герр Джерсей, — сказал кто-то из них, перехватив взгляд Гордона.
— Вы меня знаете?
— Почему и нет. Нам выдали специальное распоряжение тебя не трогать. Так что вали отсюда подобру-поздорову, пока здесь не стало жарко.
— Распоряжение? Кто?
— Мужик, не дури. Догадайся сам! Если я назову тебе имя, тебя и твоих шавок придется ликвидировать, не обессудь.
Под вой ветра и шорох продолжающегося снегопада они закончили выгрузку. Их было человек шестьдесят. Все, насколько мог судить Гордон, находились в состоянии сильнейшего наркотического опьянения. То, как топорщились их тяжелые куртки, заставляло предположить, что они обвешаны взрывчаткой. А еще у них было оружие. Винтовки. Дробовики. Пулеметы. На мгновение-другое весь этот арсенал оказался нацелен Гордону в грудь и лоб. Черт!
