Владимир Орлов - Шеврикука, или Любовь к привидению
Тогда-то, видимо, и возникла державшаяся в Москве почти весь отопительный сезон легенда о Дикой Охоте, о Черном рыцаре (или лыцаре), или Черном воеводе. И моментально выяснилось, что многие москвичи, возможно, что и каждый третий из них или даже второй, подогнанные к окнам вытьем собак, видели, как от луны, будто бы зацепившейся за что-то, может, за гвоздь, и дергавшейся, отделился черный всадник (кто говорил – на коне, кто – на кобыле, но все сходились – на лошади, вроде бы с булавой в руке – это подтверждали не все) и потихоньку спланировал с молнией, поначалу беззвучной, прямо на покатую крышу дома Тутомлиных. Копыто животного ударило по крыше повелительно или приветственно, вызвав россыпи искр, грохот, сотрясение воздуха, распространившееся в городе по законам ударной волны. Тогда и пошли мнения о взрыве и бомбе террористов или жилищных чиновных мздоимцев. Версия же о Дикой Охоте, естественно, была на уровне языческого мышления, однако просвещенные люди просили отнестись к этому уровню без высокомерия наук, находящихся на бюджетном содержании. Впрочем, и люди этих наук, вооруженные телескопами и чем надо, отмечали в скорых публикациях странность поведения луны в ночь, запомнившуюся вытьем собак. Глаза и точнейшие инструменты заметили, что луну на восемь минут будто бы вдавило в галактический желоб, где она и застыла на время, а мимо нее пронеслись стаей крупинки, и впрямь похожие (при многократных увеличениях) на всадников, одна из крупинок (кто утверждал – четвертая от первой, крупной, кто – шестая), несомненно увлеченная притяжением, понеслась к Земле, скорее всего сгорев в ее атмосфере метеоритом. Причины же затора в движении луны и явление пронесшегося скопления крупинок пока нельзя было назвать с корректной долей научной достоверности. Однако все в природе рано или поздно находит объяснения, успокоили исследователи московскую публику. Тем более что собаки прекратили выть сами по себе.
А вот Черного лыцаря продолжали наблюдать многие («вот как ты сейчас передо мной, так и он… и громко дышит»), с булавой и без булавы, в кавалерийском состоянии и пешим, и в Москве, и на августовско-сентябрьских просторах Отечества. В Москве он показывался чаще всего в предрассветные или рассветные часы, обычно – в отсутствие дождя, стоял черным покачивающимся столбом до небес, сотканным из дымов тепловых станций, тряс бородой, чесал косматую грудь и грозил пальцем. Нередко его явления совпадали с предсказанными метеорологическими бурями и несовершенствами. В провинции же его чаще видели вблизи металлургических заводов, порой он восседал на скипах и колошниках домен и болтал ногами. Но вряд ли при этом он пребывал в гармонии чувств. Чугун домна испекала после таких болтаний неважный, с низким насыщением углеродом, и потребители чугуна позволяли себе задерживать платежи. Якобы появлялся Черный лыцарь и на металлургических производствах, уже не имеющих домен, в частности у Оки, в Кулебаках и Выксе (Кулебаки, если помните, были отписаны Крейсером Грозным японскому другу в добавление к Нагасакам, Кобелякам и северным островам). И в Выксе с Кулебаками случались неплатежи долгов. А Черный лыцарь якобы перелетал через Оку и куролесил в муромских лесах, где, видимо, знал грибные места. Пустыми оказались кадки муромчан, приготовленные для засолки рыжиков и маслят. Находились свидетели, уверявшие, что Черный лыцарь с разбойным гиканьем разъезжал в воздухах не на лошади, а на протяженном упитанном змее с четырьмя крыльями и хвостовым оперением.
Спешное выселение из дома на Покровке квартирантов и десятка пестрых арендаторов нисколько не ускорило переустройство здания под концерн «Анаконда». Дударев с проектантами и подрядчиками рыскали по лестницам и залам, но никак не могли сойтись в ценах, да и будто что-то мешало им прийти к согласию и равновесию интересов, будто что-то нарочно и мелочно стравливало их. Или даже выталкивало их из гнезда Тутомлиных, бормоча на ухо: «Не ваше! Не ваше! Не ваше!»
Тоска и предчувствие неудач угнетали деловых посетителей здания. И запахи здесь были мерзко-непонятные, хоть дыши сквозь носовые платки или надевай противогазы. И будто кто-то во тьме подземной вздрагивал, стонал и вздыхал. А наиболее чутким слышалось и грустное пение. Эстет-проектант утверждал убежденно: «Что-то из раннего Никиты Богословского… Какие-то кровавые раны… И как-то безнадежно…» Предполагаемый прораб возражал: «Нет. Гендель. Лондонской поры. И потом, тут полно привидений». «А что привидения? – встрепенулся Дударев. – Чем вам плохи привидения?» «Привидения нам ничем не плохи. Они тихие и добродетельные, – вздохнул эстет-проектант. – А тут какая-то бесовщина. Да еще и с дурными запахами…»
И создавалось впечатление, будто кто-то сильный, наглый и богатый, за углом неизвестности, намеревается отобрать у «Анаконды» дом. «Не выйдет! – в воинственных мыслях заявлял этому наглому и богатому Дударев. – Не выйдет!»
А слово «бесовщина» шныряло в разговорах и суждениях, а потому не было ничего странного в том, что к нему обратились доктора наук В. Добкин и О. Спасский, чью статью «Магнит бесовщины?» опубликовала газета «Свекольный вестник. Три в придачу». В свое время в том же издании (только без «Трех в придачу». И что придавали?) появились публицистические рассуждения Добкина и Спасского «Волнения домовых?», внимательно прочитанные Шеврикукой.
(Напомню, что Добкин и Спасский были бюджетными коллегами Нины Денисовны Легостаевой, Денизы, но Спасский, несмотря на всю свою бюджетность, играл в гольф, а Добкин, на то же несмотря, в силу несгибаемой слабости своей натуры продолжал давать деньги – и большие – в долг.) Прежние заметки докторов наук вызвали нервическое неприятие Шеврикуки. Они, на его взгляд, доктора и щелкоперы, приписали к домовым, обозвав их энергетическими субстанциями, заурядные обиженные судьбой привидения. Доктора были обеспокоены дурным искажением полей людей, биологических и прочих, порождающим ауру зла, неблагополучия и неподчинения. И прежде домовые и привидения впадали в волнения, всем памятен день смотрин дома на Покровке, закончившийся мордобоем, страдальцами которого стали гости и случайные зрители. Стоит напомнить, подчеркивали авторы, что в первой своей публикации, «Волнения домовых?», они называли, пусть и мимоходом, среди возможных буйствовавших или вызвавших катавасию и отягощенного кровавыми грехами заводчика Бушмелева (естественно, тень его или призрак). Писали, в частности: «Не его ли была злокозненная затея? Тогда ее можно было бы посчитать пробной…» Вот эдак! И что же? Не с предсказанным ли учеными Бушмелевым связывает сегодня массовое сознание взрывы и встряски на Покровке и так называемого Черного лыцаря или Черного воеводу, удручающего и без того удрученное народосостояние? Для образованного человека Дикая Охота и есть Дикая Охота. Поэтическое суеверие. Но бесовщина на Земле, бесовщина в наших с вами человеческих отношениях оказывается магнитом для бесовщины небесной, мифологические персонажи из средневековых воздушных страхов энергетикой людей оснащаются осязаемой субстанцией, и вот уже всадник из свиты Дикой Охоты притягивается Землею, свергается на нее, в кучу зла, чтобы слиться с нею и служить злу. Авторы напоминали и о том, что из-за раздоров людей в местах их супернапряжений случаются вспышки холеры, землетрясения, оползни, снеговые лавины, они не хотели бы быть пророками несчастий, но зловещее, увы, может произойти теперь на правом берегу Сунжи. В конце же статьи авторы снова призывали столичных жителей опомниться, умерить свою ожесточенность и пустую суету, хоть потихоньку изгонять из себя бесовщину и не притягивать ее из высей и подземных недр.
Впрочем, вряд ли публикация «Свекольного вестника. Три в придачу» взбудоражила или предостерегла москвичей. И тиражи у нас не ахти какие, и москвичи беспечны. Сунжа далеко. А Черный лыцарь пусть себе забавляется. Хочет – на колошниках домен зад греет, раз с луны сверзился, а там подмерз. Хочет – рыжики жрет и безобразничает в муромских лесах. Если такие остались. Хочет – лошадь продает цыганам или сергачским татарам – на колбасу казы. Хочет – седлает змея о четырех крыльях. Главное, чтоб он нашего Пузыря не трогал и не обижал.
А он не трогал и не обижал. Возможно, имел на Пузырь долговременные виды, какие пока не обнародовал ни намеками, ни злонамеренными происками, ни хулиганскими подскоками. Во всяком случае, на Пузырь не усаживался и ногами не болтал, внутрь Пузыря пробраться попыток не предпринимал, в надежде нажраться там рыжиками. Он вообще при явлениях себя в Москве в Останкино не залетал, а от Пузыря держался на должном расстоянии. А скорее всего, сам Пузырь, пусть и в летаргии, будто уколотый веретеном обиженной феи, имел возможности сомнительных рыцарей и воевод к себе не подпускать, а коли кто пожелал бы усесться на Пузырь и ногами в сапогах или валенках трясти, сейчас же был бы сдут к кузькиной матери.
