Геннадий Марченко - Перезагрузка или Back in the Ussr (трилогия)
Страна тем временем встретила 60-ю годовщину Великой Октябрьской Социалистической революции. Мы с Валей и Данькой сходили на Красную площадь, посмотрели парад и первых лиц государства на трибуне Мавзолея. Все Политбюро во главе с Брежневым, все в пальто одинакового покроя, с красными бантиками на лацканах, улыбаются, машут руками. Лепота!
По ходу дела я готовился и к экзаменам на «Высшие двухгодичные курсы сценаристов и режиссеров», читая басни и кривляясь перед зеркалом. Кокорева меня проинструктировала насчет того, что мне предстоит выдержать. Приемная комиссия ввиду моих заслуг и внепланового экзамена решила ограничиться творческим этюдом. Но что под этим подразумевается конкретно – даже она не могла сказать. Странно, думалось мне, не на актерский же поступаю, а на режиссера. Но помня слова руководителя курсов, что весь этот экзамен по сути только для галочки, а вопрос с моим зачислением практически решен, я не дергался, а продолжал репетировать.
И вот этот день настал! Я на немного дрожащих ногах вошел в аудиторию, где за длинным столом сидели Эльдар Рязанов, Константин Воинов, Никита Михалков, и возглавлявший комиссию Георгий Данелия.
– Ну вот, товарищи, тот самый Губернский. Вы все его, наверное, хорошо знаете, а у меня он так и вообще участвовал в «Кинопанораме», – представил меня Рязанов.
– Сергей Андреевич, вы теперь решили и на режиссерское кресло замахнуться? – спросил Данелия.
– Почему бы и нет? Хочу зарабатывать в два раза больше, не только как сценарист, но и как режиссер.
Шутка пришлась ко двору, все рассмеялись, а Михалков даже погрозил пальцем:
– Э-э, дорогой вы наш экзаменуемый, в кино идут не за деньгами, а за самореализацией. Потраченные нервы не стоят того, что вы получите в качестве гонорара.
– А вы же ведь и стихи пишете? – снова включился Данелия.
– Не без того.
– Может быть, прочитаете что-нибудь, в лицах, так сказать? Или у вас все больше о любви?
Тут я задумался. В лицах хотят, да еще и свое… Я-то думал, дело ограничится стандартной басней Крылова. Подстава просто какая-то. А может быть, прочитать им «Сказ про царя Ивана и заморского шарлатана»? Как-то в редкие минуты безделья мне вспомнился филатовский «Сказ про Федота-стрельца». Помня, что произведение будет написано где-то в середине 80-х, подумалось, не сделать ли это мне несколько раньше? Но все же отказался от подобной затеи. Во-первых, при всем желании вспомнить «Сказ…» дословно не представлялось возможным, а во-вторых – лишать Филатова честно выстраданного произведения просто не поднималась рука. И тут же в голове сами собой родились первые строчки, которые я тут же принялся записывать в блокнот. И вот так несколько дней подряд я, сидя то дома, то за рулем, придумывал, в итоге все это вылилось в такое вот зарифмованное сочинение.
– А давайте я вам прочитаю свой «Сказ про царя Ивана и заморского шарлатана»?
– Интересно, что это за «Сказ…» такой, – переглянулись Данелия с Рязановым. – Ну что ж, попробуйте, попытка не пытка.
Я откашлялся и, набрав в легкие воздуха, принялся декламировать:
Много лет тому назад
Стоял в поле стольный град.
Восседал в нем царь Иван –
Не дурак и не тиран.
Был из славного он роду
В общем, нравился народу.
Время, о котором сказ –
Расскажу вам без прикрас
Царь давно уж был вдовцом,
Но – заботливым отцом.
Он души не чаял в дочке,
В Ярославне, в ангелочке.
Хороша собой девица,
Знать, и добрая царица
Будет наперед она
И отличная жена.
(Все мечтал седой отец
Выдать замуж наконец
Дочь, она – уж если честно
Засиделася в невестах).
Между делом следил за реакцией экзаменаторов. Увидев, что на их лицах появилась какая-то заинтересованность, продолжил с воодушевлением:
Как-то раз – была среда –
Приключилася беда.
Занедужила дивчина,
Что за напасть, в чем причина?
Лекари уж сбились с ног,
Но помочь никто не мог.
Хуже было Ярославне,
Хоть сидела она в ванне,
В коей плавали пиявки,
И напрасно пила травки.
Ни экстракты, ни настойки
Не подняли ее с койки,
Угасала с каждым днем,
Изнутри горя огнем.
Царь не спал совсем ночами,
Ходил с красными очами,
Исхудал Иван, постился,
Сутки напролет молился.
Но однажды на рассвете
Ни в носилках, ни в карете,
А пешком пришел старик,
То ль узбек, а то ль калмык.
«Передайте, что я лекарь,
Знатный травник и аптекарь,
Могу вылечить царевну,
Из девицы изгнать скверну,
А зовут меня Талгат,
Будет царь мне только рад».
Донесли Ивану весть,
Тот велел старца привесть.
Говорит: «Мне Ярославну
Исцелить ты должен справно,
Доверяю как врачу
И тебя озолочу.
А не сможешь – так и знай –
На себя тогда пеняй».
Молвил седенький старец
Держа посох за конец:
«Черви выползли из почвы,
Ими накормите дочь вы,
Без гарнира и приправ,
Лишь добавьте в яство трав».
И достал он из котомки,
Споро развязав тесемки,
Два пучка травы душистой
Протянул рукою мшистой
Удивленному царю:
«Эти травы я дарю!
С вас не смею просить платы
Ни алмазов в шесть каратов
И ни злата с серебром
Подпишите лишь пером,
Вы никчемную бумажку…»
«Утомил ты, старикашка,
Мне давай скорей снадобье,
Уж надеюсь, не угробит
Твой загадочный рецепт
Мою дочку – ясный свет –
Ярославну, чей недуг
Словно обухом нас вдруг
Оглушил и озадачил,
Весь народ, меня тем паче
Все ж таки я царь, отец!
Ярославну под венец
Я еще вести мечтаю…
Дай бумажку прочитаю».
Вперил очи в письмена…
«Разобраться без вина
В этой вязи мне непросто…
Лет почти уж девяносто
Прожил честно на планиде,
А таких словес не видел.
Эй, служивый, ну-ка быстро
Позови сюда министра.
Он у нас мастак известный,
Разные читает тексты».
Вот проходит пять минут,
Берендея в зал ведут.
Царь сует ему листок
Мол, прочти-ка нам, дружок.
Тот вертел и так и сяк
Тяжело вздохнул, обмяк:
«Нет, царь-батюшка, идей»
Грустно молвил Берендей.
Царь в сердцах всплеснул руками:
«Издевается над нами
Этот иноземный лекарь!
Ну-ка, говори, калека
Признавайся сей момент
Что за странный документ?»…
Я прервал свое выступление, потому что Рязанов уже махал руками, давясь от смеха:
– Уф, достаточно, Сергей Андреевич! Надо же, Пушкин вы наш, повеселили.
– И ведь в лицах как изобразил, царя-то как, а! А Берендей! – присоединился Михалков.
Еще бы, вещать голосом Эраста Гарина – мой фирменный конек со студенческих лет, когда при встрече с сокурсниками, чьи помятые лица говорили о бурно проведенном накануне вечере, я брезгливо морщился: «Какая отвратительная рожа». А берендеевскую строчку я и вовсе прочел голосом «нашего дорогого и любимого» Леонида Ильича.
– Мне кажется, товарищ Губернский доказал, что достоин учиться в стенах этого учреждения, – подытожил Данелия. – Вы как думаете, коллеги? Ну что ж, Сергей Андреевич, поздравляю, вы приняты на курс к Эльдару Александровичу. Вы уже знаете, наверное, что занятия начинаются 1 декабря? Сейчас подпишем ваш экзаменационный лист, и можете быть свободны.
Через несколько дней последовал звонок от Цвигуна, пригласившего меня к себе в гости. В смысле, не домой, а на Лубянку, хотя, вероятно, он сам считал рабочий кабинет вторым домом. По телефону о причине вызова Семен Кузьмич говорить не стал, и только оказавшись в его кабинете, узнал, чем было вызвано мое приглашение.
Выяснилось, что Цвигун собирался всего-навсего меня проинформировать о ходе продвижения нашего альбома на Запад. Его человек оставил записи группы «Aurora» в стенах нескольких звукозаписывающих компаний, среди которых значились всемирно известные «Olympic» «Air» и «Abbey Road». Через какое-то время ему отзвонились представители всех студий, предлагавшие, несмотря на двусмысленные тексты, приехать и подписать контракт на выпуск пластинок. Естественно, засланный казачок выбирал вариант посолиднее, и в итоге остановил свой выбор на студии «Olympic». Сумма контракта на выпуск 1 миллиона виниловых дисков составила 700 тысяч фунтов стерлингов чистыми. Причем, как сказали «дипломату», если бы группа уже была раскрученной, то разговор шел бы о деньгах на порядок выше, так что за следующий альбом можно было ждать еще лучшего предложения. Первый транш на срочно созданный валютный счет человека Цвигуна должен был поступить уже в ближайшие дни.
