Сергей Шведов - Подкаменная Тунгуска
— И что это значит?
— Они прорвутся через препоны пространства и преграды времени в мир высших сил, оттеснив даже самих архангелов.
— Понятно, Баал, если животные — безгрешны, а люди — стали ангелами, на кой тогда твоё воинство, которое только то и умеет, что обольщать да соблазнять, а люди под Божьей благодатью на соблазны не поддаются. Грядут массовые сокращения и увольнения чертей — ваша профессия больше не востребована. Для вас это полная аннигиляция.
— Аннигилирует только вещество при столкновении с антивеществом, а не духовные сущности, Леон.
— Ну, тогда массовая безработица для нечистой силы.
— Мыслишь ты в общих чертах правильно — моя школа. Поэтому, Леон, я и хочу создать из тебя величайшего политика, чтобы ты мог стать самодержцем всея Руси, погубить её навеки, уничтожить всех русских, от рождения зараженных вирусом любви к ближнему и склонностью к взаимопомощи, и тем самым устранить угрозу моему владычеству.
— А что я с того поимею?
— Ты ничего не проиграешь, а окажешься в прибытке.
— На том свете!
— Оборотистый ловкач и в потустороннем мире сможет уютно устроиться, если имеет влиятельных друзей.
— Ещё бы — сам князь мира сего Велиар набивается ко мне в покровители! Он велит рядом с моим котлом с кипящей смолой поставить кондиционер и холодильник с минералкой. Как мило!
— Вижу, ты ошалел от радости и потерял способность соображать. Тогда договоримся на следующей встрече.
— Встречи не будет!
— Не зарекайся, Леон. Когда ты созреешь, я тебя снова вызову. А пока аудиенция окончена… Ты в детстве любил запускать воздушного змея, помнишь?
— Помню, — буркнул Шмонс.
— Это весьма забавно, Леон.
Инопланетянин поймал руку Шмонса, парящего в воздухе и завертел его над головой:
— Лети ввысь, мой воздушный змей!!!
Земное притяжение вернулось, и Шмонс рухнул в темноту.
ГЛАВА 7.0 ЧАЛДОНСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО
Для живущих довольно высоко на склоне горы под названием Етагырка поздней осенью за окном темнело не позже четырёх часов дня из-за горных хребтов, заслоняющих солнце. Тёмные окна отражали в свете слабосильной электролампочки раннюю вечерю обитателей зимовья мутно и неясно, словно на истёртой копии кинофильма. Двойные стёкла ещё не были разрисованы морозными узорами, это случится ближе к утру.
Ерофеич с нескрываемой опаской посматривал на только что проснувшегося гостя, который студнем растёкся на стуле — руки обвисли, глаза уставилась в полутёмный угол избы. Прежнего жизнерадостного потребителя жизненных ценностей словно подменили.
— Лёва, — осторожно подёргал Ерофеич гостя за рукав. — Ты пришёл в себя или всё ещё дремлешь?
Гость как бы его и не слышал, а шевелил губами, пуская слюнявые пузыри.
— Эх, поднять подняли, а разбудить забыли, — попробовал невесело пошутить Ерофеич, хотя ему было не до шуток. Выпученные остекленевшие глаза гостя теперь неподвижно вперились в отверстый зев русской печи, где полыхали берёзовые поленья.
— Лёвыч!!! — потряс Ерофеич гостя за грудки. — Очнись.
Но и это не помогло. Дородный гость напоминал малыша-аутиста, раз и навсегда ушедшего в свой внутренний мир.
— Шманец, мать твою! — отхлестал Ерофеич его по пухлым щекам.
— Что?.. А?.. Где я? — неожиданно пришёл в себя дородный мужчина и как пушинку откинул от себя худосочного Ерофеича.
— В зимовье на Етагыре. У меня в гостях. В полной безопасности, тепле и уюте. И в сытости, причём.
— Что со мной случилось?
— Ты споткнулся в шахте на лестнице и скатился по ступенькам. Удачно — ни одного синяка… Ужинать будешь? То ись обедать. Ты же почитай что и не завтракал сёння по-человечески, как вышел из вертолёта. А у меня после долгого пути мы только слегонца выпили и подзакусили. До горячего не дошли.
Гость молча прислушался к себе, словно кто-то иной изнутри должен был подсказать ему ответ. Потом бодро ответил безо всякой подсказки:
— И в самом деле что-то жрать захотелось. Видно, в шахте аппетит нагулял.
— А я всегда жрать хочу, — гыгыкнул худой как щепка Ерофеич. — Обидно просто — жру в три горла, а брюха, как у тебя, так и не наел… Фёкла, корми нашего очень дорогого гостя!
Крохотная женщинка в расшитых штанах из оленьей замши-ровдуги и такой же яркой рубахе навыпуск стрелой метнулась к печи, придерживая вязаную шапочку, чтобы не слетела. Она у неё еле держалась на макушке, чтобы хозяйка могла слушать в оба уха.
— Она у тебя всегда такая шустрая?
— Не, тока когда я команду подам. Выдрессировал, что тот клоун обезьянку в цирке.
— Ну ты и зоопсихолог!
7.1Изба прогрелась от жара русской печки до того, что иногда в трёхсотлетних брёвнах с громким треском или лёгким пощёлкиванием пробегала незримая продольная трещина. Гость с хозяином разделись до белья и вязаных носков, а то в ватных штанах сидеть уж слишком жарко. Тунгуски-прислужницы они не стеснялись.
Маленькая женщинка первым делом достала с пода русской печи хрустящие сухари из оленины, горшок с томлёной мелкой рыбёшкой из лососёвых что-то вроде хариуса. После долгого томления в печи духовитое месиво можно было черпать ложкой и смело отправлять его в рот, потому что все рыбьи косточки уже перепрели. Выставила запеченного пресноводного лосося — тайменя. Из хлебного лабазика под потолком прислужница вынула каравай в рушнике.
— Ого! Хлебушек у тебя белый. Будто и не в лесу живёшь.
— Чай не тунгус немытый, а бывший страж порядка и будущий буржуйчик заморский как-никак.
Гость вынул из рюкзака несколько банок импортных консервов:
— Ананасы небось твоя чувырла таёжная и не пробовала? Только вот перемёрзли в дороге, наверное.
— Сожрёт и так, не балованная, — ухмыльнулся Ерофеич. — Фёкла! Что у тебя на столе всё орешки, грибы, рыба да оленина на закуску. Настрогай гостю медвежатины и изюбрий окорок копчёный из кладовки принеси.
— Не в коня корм.
— Чаво?
— Говорил же тебе, язву залеченную лелею.
— А как ты её нажил?
— Нервы, понимаешь. Страх. Бессонница. Дёргаешься туда-сюда. Игра опять же сутки напролёт.
— Ещё бы спокойно спать при таких деньжищах!
— Теперь вот на диете мучаюсь. Насчёт птички как у тебя?
— Рябчиков в этом году нет совсем. Тетеревей мало было и те все вышли. Глухарей ты с язвой есть не станешь. Они зимой хвою объедают, насквозь проскипидаренные. Мороженая куропатка пойдёт?
— Пусть запечёт парочку. Сам охотишься или дань с тунгусов собираешь?
— Не помню уже, когда карабин или дробовик в последний раз в руках держал. Тунгуска моя — злая до охоты. Девка спрытная, только слабосильная по малорослости и недовесу. Медведя или лося завалит, а на гору сюда не втащит. Я крупную добычу на снегоходе подбираю, на месте разделываю и домой везу.
— Она овсянку умеет варить?
— Моя тунгуска всё умеет, док.
— И манную кашу без комочков?
— И манную кашу, если ты крупу с собой привёз.
— На сгущённом молоке?
— Обижаешь! Корова у неё, почитай, всю зиму доится. Молочко своё, натуральное. Маленькая коровка, мохнатая, якутская, но справная.
— Неужто и впрямь дойная?
— А то как же! Доится коровка наша, а, Фёкла?
Тунгуска закивала в ответ, как китайский фарфоровый болванчик.
— К бугаю далеко водить?
— Бугаёк был свой. Тожить малорослый и мохнатый. Молодой, да больно буйный. Рогами стенку сенника разворотил. Забить пришлось. К весне за подтёлком в район съезжу. И ещё телочку подкуплю.
— На кой ляд тебе тёлочка, если мы к лету за бугор уйдём, мужик?
— Тьфу-ты! Я так-то и как бы забывши оказался. И то верно — на кой мне бугаёк тот!
— Сено где косишь?
— Тунгуска моя окашивает опушки и ворошит граблями траву на просушку. Я потому копенки в сенник свожу. Завёл бы коз и овечек, да ребятишек нету, кому бы их пасти. Кабанчиков кажидный год выхаживаю на сало. Как без жирного зимой в тайге? Забили уже молодняк. Свиноматка с хряком остались, тоже махонькие, сало жестковатое, так север же!
7.2— Как ты только с таким хозяйством управляешься?
