Дуглас Уорнер - Смерть на горячем ветру
— Но почему? — яростно закричал он. — Ради бога, почему? Что его заставило так поступать? И какого черта Картрайт не заговорил на суде?
— А на что он мог надеяться в атмосфере того времени? Морони был героем Арминстера. К тому же Картрайт жаждал только личной мести, а что касается причин падения Морони, то ему были позарез нужны деньги.
Морган что-то пробормотал с отвращением.
— Много лет назад от него ушла жена. Их единственный ребенок, дочь, осталась у него. Он был от нее без ума, и скоро девица поняла, что может вертеть им, как хочет. Она вышла замуж против воли отца за мерзавца с уголовным прошлым, который обнаружил, что может положиться на своего тестя — тот всегда вытащит его из любой переделки. Буквально за десять минут до землетрясения Морони позвонила дочь и сообщила, что ей требуется двести фунтов, чтобы уберечь эту свинью от тюрьмы.
— Хорошо, — сказал Морган. — Я понимаю. — Минуту он с грустью размышлял в тишине, а потом вдруг взорвался. — Но я не верю в то, что здесь написано о молодом Рэйнхэме! К черту ваши доказательства. Тут какая-то ошибка.
— О, это-то меня не удивляет, — спокойно отреагировал я. — Я этого ожидал. Я всегда знал, что у него нет силы воли. Мы с ним вместе учились в школе, а детей не обманешь. Никакой силы воли. Все, что угодно: деньги, внешность, положение, соответствующие им способности к учебе и невероятная врожденная склонность ко всем играм с мячом — но никакой силы воли.
— Неправда, — упорно настаивал Морган. — Я хорошо помню, как он выступал в Уимблдоне. Он уступил только чемпиону, да и то со счетом 3:2, причем последний сет он доигрывал с растянутой щиколоткой.
— Ах, да, эта щиколотка, — презрительно протянул я. — Вы не следили за его карьерой с такой заинтересованностью и личным знанием, как я. Гай Рэйнхэм был первым, покуда он мог выигрывать без усилий. Когда же ситуация менялась, он терял самообладание, и всегда в критический момент его подводило колено, щиколотка или локоть. Травмы — великая вещь для сохранения симпатий к доблестному проигравшему.
Морган посмотрел на меня долгим, ровным, задумчивым взглядом. Я его правильно понял. Не в первый раз я видел такой взгляд.
— Не придите к неверным выводам, — резко сказал я. — Вы слышали, что Рэйнхэм-младший увел у меня девушку. И выдумаете, я сейчас на него клевещу. Вы, не исключено, также думаете, что я перенес свою неприязнь на его отца. Личная вражда — это слишком простое объяснение моих резких нападок на сэра Гая. Но, видите ли, это все не так. Я не обвиняю Маргарет в том, что она от меня ушла. Наверное, это моя собственная вина. Я был тогда слишком озабочен карабканьем на крутые склоны Флит-стрит, чтобы уделять Маргарет внимание, которое она заслуживает. Что касается сэра Гая, то мое отношение объясняется чисто политическими причинами. Я считаю его совершенно некомпетентным. Я считаю, что если ему удастся пробраться на Даунинг-стрит, 10, то это будет бедствием для Британии. Конечно, было бы абсурдом думать, что сэр Гай заставил своего сына жениться на Маргарет, чтобы свести со мной счеты, тем паче, это произошло за два года до того, как я сел в это кресло и смог публично выражать свое мнение во весь голос.
На эту тираду Морган отреагировал одобрительным кивком головы. Тут он понял, что все еще сжимает в руках манускрипт Холта и безрезультатно попытался разгладить листы.
— «Могила была запечатана», — процитировал он. — Мне трудно поверить, мистер Кэртис, что вы не дали ход этому делу.
— Мы не могли все это опубликовать, — произнес я, — но правда раньше или позже всплывет. Так всегда бывает. Катастрофы — войны, кризисы, концентрационные лагеря, тирании, природные бедствия — приходят и уходят, и мы их забываем, потому что не видим последствий. Но они — яд, действующий еще долго после того, как он впрыснут в историю. Не будет преувеличением сказать, что все спасшиеся в Арминстере и упомянутые в рассказе Холта люди тем или иным образом оказались изувечены своим опытом.
— Все? — удивился Морган.
— В большей или меньшей степени. Это показывает продолжение рассказа Холта. Возьмем, например, Боскома. Он не может напиться пьяным.
— Что?
— Он вернулся на море и стал самым печальным из всех пьяниц — пьяницей, который не может напиться. Сходя на берег, он тянет спиртное как губка, но никто и никогда не видел его пьяным в стельку.
— А Фримен? — заинтересовался он.
— Фримен делал карьеру хорошего местного полицейского. Но он так и не смог забыть, что обязан жизнью грабителю, а это отразилось на его отношении к преступникам. Он уволился из полиции и теперь работает мастером на заводе.
— М-да… — задумчиво кивнул Морган.
— Хэйнес стал мрачным, раздражительным человеком и очень постарел. Он почти год пролежал в больнице, и его ни разу никто не пришел проведать. Родители умерли, а родители жены отвернулись от него, обвинив Хэйнеса в том, что тот спасся, тогда как их сын, дочь и внучка погибли.
— Отвратительно! — бросил Морган.
— Совершенно верно. Кто еще? О, Барнс. Барнс — это худший случай. Начался развал личности. Он сильно погрубел, много пьет, стал толстым, дряблым и снова женился на дешевой блондинке с панели, которая на тридцать лет его моложе. И это еще не все. К тому времени, когда Холт брал у него интервью, Барнс весьма и весьма разбогател. Джон стал разнюхивать, в чем тут дело, и он почти уверен, что Барнс запускал руки в фонд помощи жертвам землетрясения.
— Страшный каталог, — произнес Морган. — Но, может быть, вы меня все-таки ободрите? Что случилось с женщинами? С Сандрой Мартин и миссис Рэйнхэм?
— Сандра, пожалуй, то исключение, которое подтверждает правило. Она на редкость удачно выпуталась из этой истории, впрочем… до вчерашнего дня. Как вы знаете, Колстон потерял сознание, когда на него рухнул дом, но он умудрился как-то выкарабкаться, а потом спас Сандру, когда море ринулось на город. Оба они оказались, так сказать, потерпевшими кораблекрушение и решили дальше жить вместе. Сандра вернулась к своей старой работе ночной певицы в кабаре, а Колстон под именем «Флэш Эдди» продавал подержанные автомобили на Уорренс-стрит. Так все и шло более или менее спокойно, пока вчера Эдди — Колстон не получил дубинкой по голове во время драки в Сохо, и к нему не вернулась память.
— А миссис Рэйнхэм? Ведь здесь хэппи-энд, не так ли? У нее родился ребенок.
— Сын, плод единственной брачной ночи. Для сэра Гая это был, конечно, хэппи-энд. В Англии появился новый Рэйнхэм. Но для Маргарет это было не так приятно, хотя сэр Гай и предоставил ей апартаменты в своем особняке в Белгравии. Она сохранила в тайне трусость Гая, но не могла забыть об этом. Как хищница, высматривала она в своем ребенке черты его отца. Постепенно Маргарет стала нервной, развился невроз. — Здесь я улыбнулся. — Однако лечение оказалось эффективным. Я несколько раз встречал ее с тех пор, как она спаслась в Арминстере, а вчера рукопись Холта объяснила мне то, что ставило меня в тупик. Я принес ее Маргарет и заставил прочитать все от корки до корки.
— Шоковая терапия, не так ли? — пробормотал он.
— Очень грубая, — ответил я, — но сработала. Я не буду утомлять вас подробностями, скажу лишь, что к полуночи я убедил Маргарет, что Кэртис — лучшая фамилия, нежели Рэйнхэм. Объявление об этом скоро появится в «Таймс».
— Поздравляю.
— Ну вот и все, наверное. О! Кроме Чисирайта.
— Да, этот Чисирайт. Хотел бы я знать, чем объясняется его отсутствие в баре в тот вечер.
— Это был один из трех самых прибыльных вечеров в году для хозяев, — мрачно проговорил я, — а Чисирайт был в самоволке. Он отрицает, что на то были какие-нибудь причины, но истина очевидна. Колстон посеял в его душу семена страха, и он смылся, оставив жену и дочерей умирать под обломками заведения. Я надеюсь, что эта мысль тяжким грузом лежит на его совести, — если она у него есть.
Мы замолчали. Мы подходили к вопросу о 64000 долларов, и Морган боялся его задать.
— Итак, Колстону удалось спасти одного человека, — пробормотал он и добавил: — Не понимаю, почему о предупреждениях Колстона не говорилось ранее. Можно было ожидать, что хоть кто-то что-нибудь да скажет.
— Почему? — спросил я. — Большинство никогда не слышало предупреждений или, по крайней мере, слышало их искаженный вариант. Единственный из жителей — насколько нам известно, — кто знал все в деталях, Хэйнес, в течение многих недель лежал без сознания, а когда очнулся, охи и ахи поутихли. Он сказал Холту, что все эти годы его беспокоили воспоминания об этом, но он думал, что ему никто не поверит.
— Но были же и официальные лица — Барнс, например.
— Ну, что вы, инспектор! Не думаете же вы, что Барнс сознается в том, что, будучи предупрежденным, он своим бездействием способствовал гибели 95000 человек?
