Рэй Брэдбери - Тени грядущего зла
Отец видел, что у каждого из них было еще по две задачи: первая — удержать на плечах огромную голову, что было довольно трудным жонглерским трюком, потому что она все время куда-то клонилась, сгибая шею; и вторая — следить за тем, чтобы ступни, такие же своенравные, как и локти, не стукнули кого-то по щиколотке или не задели стул. Ноги под стать головам и рукам были здоровенными, и, присмотревшись, отец понял, что от них можно каждую минуту ждать чего угодно.
— Эй, — сказал Шутник, — как насчет того, что кто-то пишет портрет Прекрасного принца?
Девушки молчали в изумлении.
— Об этом вся школа гудит, — сказал Еж. — Дайте взглянуть!
— Нет, нет! — воскликнула Мэг.
— Они еще не закончены, — сказала Мари.
— Да ну, — сказал Еж, — не вредничайте!
Сестры посмотрели на отца, отец на сестер.
— Ну что ж, — сказала Мэг, — пошли.
Молодежь поднялась наверх. Чувствуя себя виноватым, отец стоял внизу и прислушивался. Наверху хлопнула дверь, протопали большие ноги. Повисла долгая, напряженная тишина. Отец повернулся было, чтобы уйти на кухню; его остановил рев животного, в которого вонзили нож. Потом последовали выкрики и громовые раскаты.
Шутник хохотал. Он топал ногами как сумасшедший, сотрясая дом. «Боже» — подумал отец.
Но вот и Еж присоединился к нему: он заухал, как филин, потом набрал побольше воздуха и издал вопль. Дочери зловеще молчали. Отец слышал, как парни перекликались: «Посмотри на это!», «А тут что?», «А тут? 0-ой!». Наверное, они, раскачиваясь, держались друг за друга, чтобы не упасть и не покатиться по полу.
Отец стоял, схватившись за перила.
Сестры заговорили. Не повышая голоса, но гневно. Потом громче. Шутник и Еж не слышали, потому что продолжали дико хохотать, якобы объясняя друг другу, как хороши оригиналы — их рубиново-красные губы, золотые кудри, тела древних греков. Опьяненные бурным весельем, они, конечно, ходили ходуном перед портретами — это можно было себе представить.
— Честер! Уолт!
Это был пронзительный крик — крик джунглей.
Смех прекратился.
Отец почувствовал, что покрывается испариной. Девушки говорили очень тихо, ледяным тоном, словно с чердака подул зимний ветер. В мертвой тишине их голоса звучали ровно, они почти шипели, как змеи. Отец представил себе, как парням указали на дверь жестко вытянутой рукой. И в самом деле, через минуту Честер и Уолт скатились с лестницы, зажимая рты руками. Они взглянули на отца, а он — вопросительно — на них. В глазах мальчишек плясали черти. Прижимая ладони к губам, они выскочили из дома. Отец сжался, зная, что дверь грохнет изо всех сил, так и случилось.
— И не возвращайтесь! — крикнула Мэг, стоя на лестничной площадке. Но было поздно.
В сумерках за дверью дома какое-то время было тихо, потом — новый взрыв ненасытного животного смеха. Отец провожал парней глазами, пока они не скрылись из виду: они шли спотыкаясь, облапив друг друга и закинув головы к звездам, совершенно как два пьянчуги, что вывалились из кабака, где провели ночь в загуле.
Позже, к вечеру, зазвонил телефон. Говорил Еж.
— Э-э-э, я просто хотел сказать, что мы оба сожалеем…
— Боюсь, что я не смогу позвать дочерей к телефону, — сказал отец.
— Даже и извиниться нельзя?
— У них наверху дверь заперта.
— Мы все испортили, — сказал Еж несчастным голосом.
— А вы не сдавайтесь. Все станет на свои места.
— Как раз когда все наладилось… — продолжал Еж, — мы уже две недели пытаемся их куда-то пригласить, а они все отнекиваются. И вот мы пришли взглянуть на картины… — Он подавил смешок. — Извините, я и не думал смеяться.
— Я вас вполне понимаю, — сказал отец, — если вам от этого легче.
— Передайте им, что мы очень сожалеем, — сказал Еж. — И раскаиваемся.
Отец поднялся наверх, чтобы передать разговор. Он все сказал через закрытую дверь, но ему даже не ответили. Пожав плечами, он раскурил трубку и сошел вниз.
Всю следующую неделю отец был порядком занят. В те три вечера подряд, что он возвращался со службы раньше обычного, он не видел ни Ежа, ни Шутника. Дочери меж тем рисовали в своей комнате с каким-то рьяным упорством. На четвертый день Еж и Шутник мелькнули в самом конце улицы — что называется, в туманной дали. На пятый день позвонили по телефону. На шестой Мэг сказала им с десяток слов. На седьмой, то есть в воскресенье, парни удостоились высокой чести беседовать с сестрами на крыльце не более пяти минут. К следующей среде ребята уже забегали по три-четыре раза за вечер, пытаясь уговорить девушек пойти с ними в кино или на танцы (то самое свидание, которого они добивались теперь уже больше месяца).
— Как вы считаете, пойдут они с нами, мистер Ф-ай-филд? — спросили они отца, встретив его однажды вечером.
— Все в руках божиих, мальчики, — ответил он.
— По-моему, мы ведем себя прекрасно, — сказал Еж.
— Каемся как черт знает что, — добавил Шутник.
— Мы даже не вспоминаем проклятых портретов!
— Это мудро, — сказал отец и похлопал парней по плечу.
Отношения отца с дочерьми были в ту неделю несколько отчужденными: похоже было, что они и его причислили к мужскому заговору. А он, проявляя благоразумную деликатность, не интересовался тем, как развивается новая форма искусства.
— Ну как, готово? — спросил он однажды.
— Почти, — ответили сестры.
— Нашли ребят, похожих на портреты? — Это прозвучало как бы между прочим.
— Почти.
— Что ж, не теряйте надежду.
На десятый день после ссоры отец улучил момент, чтобы взглянуть на рождение великих полотен, когда дочерей не было дома. Потом он спросил у жены:
— Тебе не кажется, что портреты слегка меняются?
— Не заметила.
— Волосы, например. Ведь оба были блондинами?
— Разве?
— По-моему, и глаза у обоих были сначала небесно-голубыми.
— Может, ты и прав.
— А девчонки говорят тебе что-нибудь… м-м-м… о том, что трудно найти ребят, похожих на идеал?
— Они все время не в духе. Пора бы им прекратить это дурацкое занятие.
— Ерунда. Они умеют приспосабливаться, вернее, закаляться в борьбе. Жизнь никогда их не скрутит. Впрочем, эти портреты… Мне кажется, девчонки похудели… Костлявые какие-m Не могу понять, в чем дело.
— Можно сказать, что этой живописью они сами себя загнали в тупик, — ответила мать, — и не видят выхода. А что там творится с портретами?
— Еще не закончены. Будем ждать. Однако, должен признаться, эта неопределенность меня убивает. — И отец снова побрел наверх, в комнату дочерей.
На одиннадцатый день, а именно в пятницу вечером, придя с работы, отец был удивлен тишиной, царившей в доме. Он подошел к жене, сел рядом и чмокнул ее в щеку.
— Что за безлюдье? — спросил он.
Обеденный стол сверкал серебром и белизной салфеток, но все было не тронуто.
— А где дочери? — продолжал отец.
— Наверху, болеют.
— Болеют?!
— Ты же знаешь, каждый раз, когда у них свидание, они заболевают. Когда появляются кавалеры, они выздоравливают. А к десяти вечера, после кино, каждая сможет выпить по четыре эля[8]. Кстати, сегодня великий день: они нашли своих Прекрасных принцев.
— Не может быть.
— Так они сказали.
— Я знал, они своего добьются. И кто же герои дня?
— Это большой сюрприз. Они будут здесь через пять минут. Нам придется решать, соответствуют ли они своим портретам.
— Горжусь дочерьми. Молодцы. Поставили цель и достигли ее.
— Они еще после обеда работали: последние мазки, говорят.
— Ну что ж, теперь нам только остается повторить за Малюткой Тимом: «Да осенит нас всех господь своею милостью!»[9] — сказал отец. — Такое событие следует отпраздновать. Честно говоря, сначала я думал, что девчонки метят слишком высоко.
На улице за углом послышался странный грохот, словно неслась лавиной огромная консервная банка. Дешевый автомобильчик остановился возле дома, наткнувшись на собственные тормоза. Напоследок он подпрыгнул, как на ухабах, и издал скрежет, в котором слышались жалобы и стоны мертвецов.
— Приехали, — сказала мать.
— Я должен их видеть, — сказал отец, сияя. — Будем надеяться, что у избранников есть мозги, соответствующие их красивым лицам.
Пройдя в холл, отец подождал звонка, потом щелкнул выключателем, чтобы осветить крыльцо. Фонарь не зажегся.
— Простите, пожалуйста, — сказал он двум незнакомцам, стоявшим в сумерках. — Все собираюсь сменить проклятую лампочку. Рад познакомиться, я отец девушек. Проходите. Как вас зовут?
Две фигуры неловко протиснулись вперед, к свету.
— А-а вы знаете нас, мистер Файфилд.
Раздался взрыв смеха, внезапный, как порыв зимнего ветра, и сразу же стих, сменившись красивым, застенчивым хохотком.
